х фарах, небыстро догоняла его полуторка. Саша остановился, чтобы проводить взглядом машину, но полуторка вдруг дико взревела и, резко выворачиваясь, ринулась на него.
Она промахнулась на несколько сантиметров: дыша бензинным перегаром, нос машины скользнул по Сашиному бедру и с треском сокрушил забор.
Выигрывая время, Саша кинулся в обратную от автомобильного разворота сторону — картофельным полем к Инвалидному рынку. Полуторка ненавистно взвыла, развернулась и помчалась за ним.
Саша успел добежать до рядов. Петляя между ними, он стремился к кирпичным палаткам, которые не так просто сокрушить. Полуторка разломала один ряд, отодвинула другой, пошла на третий, мучительно воя.
Саша стоял, прижавшись к глухой кирпичной стене. Мотор полуторки заглох. Подождав несколько секунд, Саша осторожно двинулся, скрываясь в тени палаточных крепостей.
Полуторка безжизненно стояла среди раскрошенных рядов. Быстрыми незаметными перебежками Саша приблизился к ней и замер. Тишина была всюду, тишина. Резким движением Саша распахнул дверцу. В кабине, упав головой на рулевое колесо, сидел человек. Саша осторожно тряхнул его за плечо, и тот откинулся на сиденье. С ножом в горле лежал перед Сашей мертвый Пуха-Артур.
— Я же предупреждал тебя, Артур, — грустно сказал Саша и нажал на клаксон. Машина пронзительно заплакала.
Саша спрыгнул на землю и, услышав трель далекого сторожевого свистка, зашагал к Кочновскому переулку.
— Да заходи ты, заходи! — говорил Сергей. Он стоял на крыльце старого неказистого домика, по ночной прохладе зябко перебирая босыми ногами. Был он в белой рубашке и подштанниках — в исподнем.
— Руки бы помыть, — сказал Саша и двинулся в свет. Сергей вошел за ним в крохотную переднюю, увидел сашину окровавленную правую руку и спросил спокойно:
— Ты кого-то убил?
— Меня чуть не убили, — ответил Саша, заметив в углу подвесной рукомойник и таз под ним, потянулся туда и торопливо забренчал металлическим соском.
— Но ты убил того, кто хотел тебя убить?
— Нет! — злобно заорал Саша и потише: — Полотенце где?
— Ну, и слава Богу! — успокоился Сергей и, сняв с гвоздика висевшее перед сашиным носом полотенце, протянул ему.
Саша вытер руки, попросил:
— Водки дай.
— От тебя и так несет.
— Водки дай!
Поняв, что спорить бесполезно, Сергей толкнул дверь в комнату.
Невеселый, но по-своему богатый посадский уют: буфет с темно-зелеными в пупырках стеклянными дверцами, громадный диван с надсаженной полочкой и зеркальцем, комод красного дерева, явно приобретенный по случаю, и массивный дубовый стол под зеленым в оборках абажуром.
Стоя у стола, их ждала сожительница Сергея Клава, одетая уже, прибранная.
— Готовь на стол, — приказал ей Сергей. — И Саше: — Садись, рассказывай.
Сам стал неспешно одеваться. Саша рассказывал:
— В Шебашевском меня хотели машиной задавить. Сантиметров на пять промахнулись. Потом, как за зайцем, по всему Инвалидному рынку гонялись. Только там меня хрен догонишь. Когда они это поняли, машину бросили. А в машине паренька с ножом в горле. Шофера.
— Дела, — констатировал уже одевшийся Сергей, следя, как Клава ставила на стол миску с капустой, стаканы, хлеб, бутылку водки.
— Да ты того паренька знать должен. Пухой кличут.
— Как же. Холуй Семеныча. — Сергей в догадке вскинул голову. — Семеныч?
— Вряд ли. Я его у «Астории» обрубил, а сам на попутке добрался.
— Ну, а если его машина поблизости ждала?
— Все может быть, — согласился Саша. Помолчали.
— Хаз-Булат удалой! Бедна сакля твоя! — раздался вдруг сверху неверный, колеблющийся голос. Пели в мансарде, куда прямо из комнаты вела крутая лестница.
Песня звучала как волчий вой, вой смертельно раненого волка. И лихость в ней предсмертная была, и отчаяние, и надежда неизвестно на что, и забытье. Там, наверху, пел человек, потерявший все и выплескивающий в этой странной русской песне последнее свое человечье. Певцу хотелось быть зверем перед неминуемой смертью.
Саша, вскочив, отпрянул к стене, требовательно спросил:
— Кто там?
Сергей захохотал, засмеялась мелко и Клава.
— Клавдия, иди успокой его. — Клава стала подниматься наверх, а Сергей объяснил: — Батя ее там. Приехал сегодня из Болшева, ну и выпил лишнего. Заснул вроде, а теперь, видишь, проснулся.
— Всего-то я бояться стал, — Саша жалко улыбнулся и вернулся к столу.
— Руки тебе оторвать за тот мешок с рисом! — коротко сказал Сергей. Саша промолчал: говорить было нечего. Спустилась Клава.
— Водки просит.
— Прямо как ты, Саша, — Сергей вилкой выдернул из непочатой бутылки запитую сургучом картонную пробку, налил стакан, протянул Клаве. — Отнеси.
— А мне пить что-то расхотелось, — признался Саша. Клава пошла наверх. Сергей проводил ее взглядом.
— Ты, верно, крупную шайку тронул, Сашок. Как ни охраняют пути, все равно чуть ли не каждую ночь грабят. Умело орудуют, нахально. На днях вагон американской тушенки, говорят, распотрошили. А ты понимаешь, что такое по сегодняшней жизни — вагон тушенки? Надо полагать, и мешок твой с рисом — оттуда. В милицию обратиться надо.
Саша поднял голову, криво усмехнулся.
— То-то и оно, — продолжил Сергей. — Замазался ты.
— Артура жалко, — вдруг сказал Саша.
— Какого еще Артура? — раздраженно удивился Сергей. — Ты себя жалей, Сашок.
— Его папа с мамой Артуром назвали. А на рынке он под кликухой ходил. Ай ты Пуха, Пуха!
— Еще тебе кого жалко? Может, Семеныча? — ядовито поинтересовался Сергей.
— Нет, Семеныча мне не жалко, — рассеянно ответил Саша.
— Ты о себе думай! Как жить будешь, куда пойдешь. Дорожек, тропинок, тропочек перед тобой — не пересчесть. А жизнь — одна. Выбирай, Сашок, дорогу, выбирай!
— Ну, я пойду, — Саша поднялся.
— Я провожу? — предложил Сергей. — У тебя заночевать могу.
— Так теперь и будешь при мне вечным стражем? Не надо, Серега. Да и здоровье твое не богатырское.
— Это точно, — горько согласился Сергей.
Сверху опять понеслось:
— Дам коня, дам кинжал, дам винтовку свою!
А за это за все ты отдай мне жену!
— Живут же люди! — сказал Саша и направился к дверям.
Дорога от Кочновского по Красноармейской до Мало-Коптевского переулка коротка. Но преодолевал ее Саша долго. Рывками, бросками, с большими остановками, когда он осматривался, проверял, не следят ли, не целятся ли. Как на войне. Как на фронте.
У себя в комнате Саша закрыл на задвижку окно, закрыл на ключ дверь, потушил свет и поднял бумажную штору. Не раздеваясь, плюхнулся на диван, закинул руку за голову и стал слушать ночь. Проблеяла на путях одинокая «овечка». Зашумел где-то рядом автомобиль и, недолго поурчав на холостых оборотах, снова зашумел и удалился. Тишина. Саша лежал с открытыми глазами.
В темной синеве окна незаметно появилось едва различимое пятно. И слабый звук возник. Кто-то пытался открыть окно. Саша беззвучно вскочил, осторожно повернул ключ в двери, приоткрыл ее и метнулся в коридор.
Он обогнул угол, прижимаясь спиной к стене, угрем вывернулся к палисаднику и увидел неясную фигуру, которая громко барабанила в стекло его окна и звала аликовым голосом:
— Саша! Саша!
Саша бесшумно приблизился к Алику и спросил прямо в ухо:
— Ты что орешь?
Алик присел от неожиданности и, придя в себя, обернулся, посмотрел на Сашу гордо и ответил сугубо официально:
— Если ты думаешь, что я пришел мириться с тобой, то горько ошибаешься: я не намерен возобновлять дружеских отношений.
— Да ну! — картинно удивился Саша.
— Не «да ну», а вот так.
— Так зачем ломишься ко мне?
— Только что приехал отец, и я ему все рассказал. Он хочет тебя видеть.
— Палыч приехал! — неподдельно обрадовался Саша. — Так пусть отдыхает! Завтра поговорим!
— Завтра, то есть сегодня, — уточнил Алик, — он уезжает опять.
— Тогда пошли, — решительно сказал Саша, и они пошли. Саша впереди, Алик — воспитанно — сзади.
По деревянной лестнице они поднялись на второй этаж. Светила синяя маскировочная лампа. Саша вдруг резко оглянулся. На лице его, синем от лампы, был ужас. Алик мгновенно развернулся к опасности и, получив могучий пинок в зад, покатился к межэтажной площадке, глухо считая ступеньки.
— Что здесь происходит? — поинтересовался невысокий складный мужчина средних лет в гимнастерке с отложным воротником, к которой по-довоенному были привинчены два ордена Красного Знамени — Боевого и Трудового. То был лихой рубака — командир в отряде Сиверса и армии Буденного, председатель контрольной комиссии Орловского губкома в 1924 году, студент Промакадемии с 28-го года, а уже с 31-го — начальник строительства многих и многих военнопромышленных объектов. Отец Алика и Ларки. И Сашин отец. Даже больше, чем отец. Иван Павлович. Палыч.
— Алик поскользнулся! — охотно объяснил Саша и посочувствовал до невозможности фальшиво: — Ты такой неловкий, Алик!
Алик уже встал и снизу смотрел, как они обнимаются. Иван Павлович отодвинул Сашу, полюбовался на награды.
— Пошли на кухню, герой. Все спят, поговорить нам больше негде.
В общей на весь коридор кухне Иван Павлович разжег керогаз, поставил чайник, дождался, пока уйдет принесший хлеб, сахар и банку американской колбасы Алик, спросил Сашу, чинно сидевшего на табурете:
— Так почему же ты все-таки опоздал на трое суток?
— Да билета не мог достать, — беспечно ответил Саша.
— Это ты не мог достать билета? Врешь.
— Ну, тогда как на духу. Загулял.
— Ладно, Сашок. Врать тебе незачем. Милицейское начальство перед тем, как встретиться с тобой, со мной советовалось.
— Вот всегда так, Иван Павлович, — обиженно закончил Саша, — из меня дурачка делаете…
— А ты?
— Что я?
— Сейчас кто из меня дурака хотел сделать?
— Так я же по службе.
— Что же это за служба такая, старших обманывать?
— Я сейчас всех обманываю, Иван Павлович, — тихо и с тоской признался Саша.