— Хоть догадываешься — кто?
— Не догадываюсь и не хочу догадываться. Себе дороже.
— Я, Коммерция, искал этого человека. Но теперь этот человек раздвоился. Я-то думал, что это он так неглупо разработал план операции. Оказалось — ты.
— Спасибо за комплимент.
— Может, еще что-то скажешь?
— Сказать больше ничего не имею.
Смирнов стукнул кулаком в стенку, Казарян явился на зов.
— Рома, привет! — радостно поздоровался с ним Коммерция.
— Привет, — кивнул Роман и поинтересовался у Смирнова: — Нужен я, Саня?
— Не ты. Разыщи Гусляева. Он где-то здесь. Пусть везет Коммерцию в районное отделение.
— Дал что-нибудь? — спросил Казарян.
— Ты не у него, ты у меня спрашивай, — встрял Коммерция. — Как на ипподроме спрашиваешь, на кого ставить.
— Лерик, — с угрозой сказал Казарян. — Ты зачем меня дискредитируешь перед начальством?
— Не зачем, а отчего. От скуки.
Бумажных дел по палагинскому делу хватило до позднего вечера. А утром привезли Сырцова-Почтаря, который для порядка поломался полдня. Потом мучил следователя, требуя уточнений, подтверждений и неукоснительного соблюдения протокола. Мучил Ларионова, мучил Смирнова. Отмучились и собрались домой отоспаться, когда из проходной позвонил Алик.
— Что случилось? — спросил Александр.
— Ничего, — ответил Алик. — Пойдем погуляем.
Смирнову шибко хотелось спать, но и прогуляться тоже было неплохо. По бульварам до Москвы-реки. Любимый маршрут. Спустились к Трубной.
— Как Иван Павлович? — осторожно поинтересовался Александр.
— Скоро умрет, — стараясь приучить себя к неизбежному, Алик вслух произнес страшные слова.
— Не надо так, Алик, — попросил Смирнов.
— А как? Как надо?! — заорал, чтобы не пустить слезу, Алик. — Я у них сегодня ночевал. Он не спит, понимаешь, не спит! Он задыхается, а не кашляет только сидя. Так ночь в кресле и просидел.
— Может лекарство какое-нибудь есть, чтобы не задыхался?
— Есть. Понтапон, морфий. Но он не хочет помирать блаженным кретином под действием наркотиков. Я вот все думаю: скоро, совсем скоро его не станет в этой жизни, а все его мысли о том, что будет без него, что будет с нами, что будет со страной. Сила духа это или ограниченность жуткая?
— Это храбрость, Алик. И ответственность за все, что совершил. Доброе или недоброе. Как он к аресту Берия отнесся?
— Смеялся очень над заявлением, что Берия — английский шпион. А так — радовался, говорил, что пора начинать.
— Я его тоже поправил в этом роде. Разозлился он ужасно. Кричал, чтобы мы освобождались от идиотских иллюзий, погубивших его поколение. Иллюзий, что кто-то сверху решит все самым правильным образом.
— Сверху виднее, — сказал Алик.
— Ты, как попугай, за мной повторяешь. Именно так я ему и ляпнул.
— А он что?
— Он сказал, что снизу — виднее.
Они миновали Трубную и поволоклись вверх. Невыносимо остро скрежетал железом о железо трамвай, спускаясь на тормозах по Рождественскому.
— Помнишь, Алик, он мне сказал, чтобы я боялся профессиональных шор? Так вот, поймал я себя тут на одной мыслишке. Понимаешь, на допросах Ларионов, Ромка, да и я, грешный, остроумник, находчивы, красноречивы. А допрашиваемые — несообразительны, тупы, косноязычны. Они глупы, а мы умны? Часто, но не всегда. Вся загвоздка в том, что мы играем, чувствуя за собой силу. Силу своего положения, силу сведений, силу убеждения в том, что перед тобой преступник, человек второго сорта. И поэтому играем с людьми, как кошка с мышкой. А это — плохая игра, потому что кошка играет с мышкой перед тем, как ее съесть. Удовлетворение от собственного превосходства, веселье злорадства — вот что значит наше распрекрасное остроумие.
— А ты что, нянчиться с ними должен?
— Не нянчиться. Разобраться по-человечески.
Вот и Сретенские ворота, яркие огни, многолюдье.
— По кружечке, а? — предложил Алик.
Зашли в угловую пивную и взяли по кружечке. Тихий звон стеклянной посуды, мирный и мерный рокот доброжелательных бесед, уютный запах табака, свежего пива, горячих сосисок. Непонятно кто поприветствовал Смирнова из дальнего темного угла. Он ответил вежливо.
— Москва знает своих героев, — отметил, забавляясь, Алик.
— Надоели они мне все, — вяло сказал Александр.
— Саня, я тут сорок пятый вспомнил, — ни с того, ни с сего вдруг переключился Алик. — Какой ты с войны пришел. Какой замечательный ты был, озорной, легкомысленный! Я тогда ужасно серьезный был, глобальными категориями мыслил, вопросы мироздания решал ежечасно. А ты ерничал, шутковал, радовался как дитя, по лезвию ножа разгуливая. Допил? Пошли.
Направились к Чистым прудам.
— А теперь наоборот, — через молчаливых пять минут констатировал Александр.
— Почему? — грустно спросил Алик.
— Черт его знает, но мне все кажется, что временно. Что-то непременно надо доделать, и все вернется: и молодость моя, и радость, и легкость.
— То же мне старик.
— Иногда себя чувствую стариком. Честно, Алик.
Дошли до Покровских ворот.
— Как ты-то живешь? — спросил Александр.
— Живу — хлеб жую, — нелюбезно ответил Алик.
— Варя как? Нюшка как?
— Тоже хлеб жуют.
— Что это ты? — удивился Александр.
— Устал, извини.
— Тогда что же я тебя мучаю? Домой езжай.
— Это я тебя, Саня, мучаю. Тебе тоже отдохнуть не мешало бы.
Александр рассмеялся, потому что сегодня ему не хотелось тащиться до Москвы-реки. Рассмеялся и предложил:
— Пойдем, я тебя на троллейбус провожу.
Алик поехал домой, так и не сказав Александру того, ради чего он с ним встретился сегодня: его, Александра Ивановича Спиридонова, утром повесткой вызвали к следователю и сообщили о возбуждении против него уголовного дела в связи с превышением им мер самообороны во время тех событий в трамвае.
Владлен Греков не стучал вольнолюбиво и победительно каблучками по коридорам. Он сидел в той самой приемной и послушно ждал, понимая, что сегодня он идет к начальству не по звонку влиятельного лица, а как рядовой функционер, он надеялся хоть на минутку прорваться к высокому начальству. Прорваться по счастливому случаю. Секретарша неодобрительно поглядывала на него. Он изредка вставал, здороваясь: мимо, к высокому начальству направляясь, пробегало просто начальство. Наконец вышел из кабинета последний, и утихло все. Секретарша холодно сообщила:
— Через пять минут Николай Александрович отбывает в ЦК.
Отбывает. Через площадь — и всего делов-то.
Отбывающий выглянул в приемную и любезно попросил:
— Люба, чайку. — И увидел Владлена. Недолго моргал, вспоминая. Поинтересовался: — Тебе чего?
— Пять минут для срочного разговора, Николай Александрович.
Пять свободных минут он решил выкроить для паренька: пока чай готовится, пока чай пьется… Да и настроение хорошее, демократичное. И поэтому сказал:
— Заходи.
Николай Александрович быстро прошел к столу, незаметно перелистал типографским способом изготовленный список своих сотрудников и, усевшись, сообщил Грекову:
— Слушаю тебя, Владлен. Только покороче. Времени у нас мало.
— Постараюсь. Совершенно случайно от одного общего знакомого я сегодня утром узнал, что против моего школьного друга, молодого, подающего надежды журналиста Александра Спиридонова возбуждено уголовное дело. Он один — я подчеркиваю: один! — пресек трамвайный грабеж и обезвредил трех бандитов, вооруженных пистолетом и ножами. Более того, бандит с пистолетом оказался опасным убийцей, которого до этого тщетно разыскивала московская милиция.
— Как это обезвредил? — недоуменно спросил Николай Александрович.
— Нокаутировал, Николай Александрович. Алик — хороший боксер, и именно это теперь ставится ему в вину.
Вошла секретарша, поставила перед Николаем Александровичем стакан темно-коричневого чая:
— Вам пора, Николай Александрович.
Тот отхлебнул из стакана в юбилейном подстаканнике, спросил:
— А ему чайку?
— Сейчас будет, Николай Александрович, — заверила секретарша и вышла. Николай Александрович посмотрел на Грекова и сказал:
— Ты что стоишь? Садись, в ногах правды нет.
Греков, зная свое место, сел на один из стульев, что стоял в ряду у стены, и завершил речь:
— Человек, смело вставший на защиту людей, которые подвергаются насилию со стороны уголовного элемента, комсомолец, для которого наши идеалы — превыше всего, оказывается, преступник?
— Ты не очень приукрасил действия своего приятеля? — спросил Николай Александрович.
— Я беседовал по телефону с начальником отделения милиции, которое ведет дело Спиридонова. И он мне зачитал по телефону все материалы, относящиеся к схватке в трамвае. Я излагаю все по этим материалам, со Спиридоновым я еще не разговаривал. Да дело сейчас и не в Спиридонове. Главное, что смелый поступок настоящего комсомольца милицейские чинуши пытаются подать как хулиганство.
— И это не главное, Владлен, — Николай Александрович большим глотком ополовинил стакан, вышел из-за стола: — Главное то, что ко времени.
Вошла секретарша, и Греков взял из ее рук стакан в эмпээсовском подстаканнике.
— Николай Александрович, опоздаете, — зловеще предрекла секретарша и вышла.
— Вот что, Владлен, — Николай Александрович, прогуливаясь по ковровой дорожке, посмотрел на часы. — Я сейчас в ЦК, думаю, что на час, не более. А ты у меня посиди, чай попей. Когда напьешься, от моего имени срочно вызови редактора газеты. Срочно! Чтоб к моему возвращению был.
— Будет выполнено, — стоя, ответил Греков. Стакан он держал в руках как ружье.
Уже в дверях Николай Александрович обернулся:
— Хорошо начинаешь, хорошо! Комсомольский задор, гражданский пафос и человеческая страстность — не последнее в нашей работе. Отмечу тебя, обязательно отмечу, не беспокойся.
И ушел. Греков сел на стул допивать чай. Приказали.
Сергей Ларионов по списку, составленному по рекомендации Вадика Клока, и по собственным соображениям ума шерстил соответствующих марух. Работенка эта была нервная.