— Ошейник на него ты надел или так было?
— Какой ошейник? — стремительно, не дав ответить Быстрову, спросил прокурор.
— На шее трупа — собачий ошейник. А вы разве не заметили его? — удивился Смирнов.
Вошел запыхавшийся Чекунов, сознался:
— Еле разыскали.
И протянул сложенную в размер тетрадки карту Смирнову. Тот взял ее двумя пальцами, постучат ее ребром о край стола и напомнил:
— Так надевал на покойника ошейник или не надевал?
— Зачем мне? — прошептал Быстров.
— Значит, не надевал, — понял Смирнов и развернул на столе карту. — Иди ко мне, покажешь, где ссал. Да не бойся, я тоже выпивши.
Быстров подошел, из-за плеча Смирнова долго и недоверчиво смотрел на карту, потом трижды неуверенно ткнул в нее толстым пальцем:
— Вот здесь, наверное, вот здесь и вот здесь.
— Да, топограф из тебя, Быстров… — пригорюнился Смирнов, и этим моментом воспользовался прокурор Владимир Владимирович:
— Александр Иванович, как мне кажется, убийца не мог точно знать, на каком месте у Быстрова появится желание помочиться. И поэтому версия о том, что труп забросили по пути следования, весьма шаткая. Скорее всего труп закинули там, на приемке…
— Конечно, убийца не мог знать, где нашего пивососа подпрет до невозможности. Но такие места легко создаются, — Смирнов был устало спокоен. — Коряга, бревно на дороге, камень на пути…
— Во! — обрадовался Быстров. — Точно — коряга! Я минут пять с ней корячился!
— А потом все же поссал? — уточнил Смирнов.
— Поссал, — упавшим голосом, как в недостойном, признался Быстров.
— Гриша, — позвал Поземкина Смирнов. — Работы у тебя невпроворот. Картографическим указаниям нашего водителя цена — копейка в базарный день. Бери этого обормота, сажай в машину и, пока не стемнело, таскай его по трассе. Чтобы все места, где останавливался, точно опознал. Ну, и, естественно, пошуруй там, как надо. Не грех и собачку взять.
— Если я через два часа с овцами на базе не буду, мне начальник колонны башку отвинтит и привинчивать не станет. Мне рейс выполнить надо, — твердо заявил боец трудового фронта шофер Быстров. Поземкин глянул на часы и успокоил переживающего за порученное дело водителя:
— Через час на порожняке твой сменщик прибудет. А ты кое-какое время у нас покукуешь, — и Смирнову: — Нет у нас, к сожалению, собачки, — и опять Быстрову: — Сейчас лейтенант Чекунов отведет тебя к следователю, где ты под протокол дашь подробные показания, а потом мы с тобой кататься поедем, — и уже в спину Чекунову: — Витя, на обратном пути к Федору заскочи, фотографии убитого возьми, они экспрессом должны быть готовы. И с ними — в леспромхоз, в Бугреевку, на Жоркин хутор, на приемку. Показывать, может, видел его кто-нибудь с кем-нибудь вчера вечером.
— Сделаю, — солидным басом заверил Чекунов и ушел с Быстровым.
— Я вам нужен? — стоя поинтересовался Поземкин у Смирнова и Владимира Владимировича. Дела у него появились, неотложные дела. Не до приличий.
— Мы уходим, — заверил Владимир Владимирович и, распахнув дверь, пропустил вперед гостя — Смирнова.
…По трассе промчалась очередная скотовозка. Прокурор проводил ее взглядом и, не возвращая взгляд собеседнику, выразился полувопросом-полуутверждением:
— Вы, Александр Иванович, в ближайшее время Георгию Федотовичу доложите обо всем в подробностях…
— Докладывают начальству. И притом — своему, — перебив, заметил Смирнов.
— А Георгий Федотович здесь — начальство для всех.
— У меня на месяц нет никакого начальства. Я в отпуске.
— Ну, что ж, ваше право быть со мной откровенным, и наоборот, — Владимир Владимирович, не очень стараясь, изобразил улыбку на своем лице. — Во всяком случае, рад знакомству с настоящим столичным профессионалом.
— Худо тебе здесь живется, Володя, да? — амикошонски задал вопрос Смирнов.
— Мы с вами на брудершафт не пили, Александр Иванович, — холодно напомнил прокурор.
— Вечерком заходи — выпьем, — пообещал Смирнов. — Ты мне понравился…
— А я еще не разобрался в своем отношении к вам.
— Тогда разбирайся, а я пойду.
— К Георгию Федотовичу? — поинтересовался Владимир Владимирович.
— К Матильде. Сто пятьдесят принять с устатку.
Смирнов, загребая резиновыми сапогами тяжелую дорожную пыль, вразвалку шагал к закусочной горке. Владимир Владимирович смотрел ему в спину.
Клуб любознательных, увидя входившего в закусочную Смирнова, мгновенно притих. Весело оглядев всю компанию, Смирнов еще веселей заявил:
— Вот и хорошо, что все в сборе! Сейчас вы подробно мне все и расскажете!
Гром среди ясного неба! Компашка оцепенела. Наконец, один, самый решительный и сообразительный, встал из-за стола, надел кепку и, стараясь не смотреть на Смирнова, сделал заявление:
— Некогда нам. Нам сейчас на смену, — и зашагал к дверям, на ходу отдавая приказ: — Пошли, ребята.
Осторожно обходя еще стоявшего у дверей Смирнова, ребята по одному покидали заведение. Все покинули.
— На смену им! — презрительно заметила Матильда от стойки. — Вам налить, Александр Иванович?
— Сто пятьдесят, — указал дозу Смирнов и вдруг удивился: — Откуда мое имя-отчество знаешь?
— Ваши вас вчера называли. Я запомнила. — Она тщательно отмерила положенные сто пятьдесят, перелила их из мензурки в гладкий стакан, поинтересовалась: — Закусывать чем будете?
— А черт его знает. Дай кусок черняшки.
Она положила ломоть черного хлеба сверху на стакан. Он взял стакан, прошел к столику у окна, уселся и попросил:
— Посиди со мной, Матильда.
Она без слов вышла из-за стойки и уселась рядом, объяснив:
— Народу никакого. Можно и посидеть. Вы их специально распугали?
— Ага, — признался Смирнов, споловинил полторашку, нюхнул, потом пожевал хлебушек. Отметил: — Хлеб-то какой духовитый.
— Здесь в хлебопекарне пекарь — немец, — открыла секрет высокого качества хлеба Матильда.
Смирнов быстро глянул на нее, еще чуть пожевал и спросил:
— Твой муж, что ли?
— Зачем — муж? Двоюродный брат.
— А если бы русский пек? Хлеб навозом отдавал?
— Смотря какой русский.
— А немец — любой — только хороший хлеб печет?
— Может быть, он очень хороший спечь не сможет, но плохой никогда не спечет.
— Может, ты и права, — согласился с Матильдой Смирнов, допил до дна.
— Вы сейчас со мной о Власове говорить будете, — догадалась Матильда.
— Именно, догадливая ты моя голубка! — обрадовался Смирнов.
— Тогда я закусочную закрою. — Матильда прошла за стойку во внутреннее помещение и вынесла оттуда аккуратно исполненное на фанерке с веревочкой сообщение «Санитарный час». Прикрепила фанерку к наружной ручке двери заведения, а дверь закрыла на ключ. Вернулась на свое место и спросила: — А что о нем беспокоиться? Сдох, ну и сдох.
— Он не сдох. Его убили, — поправил Смирнов.
— Все равно. Перестал поганить землю, и слава Богу.
— Значит, убийцу оправдываешь?
— Нет! — спохватилась Матильда. — Убивать нельзя!
— А его убили. Кто его убил, Матильда?
— Не знаю, — серьезно подумав, ответила Матильда. — Издевался он главным образом над политиками, а уголовников не трогал. Но политики, из тех, кто здесь осел, не убивали его, я думаю. А уголовникам убивать его не за что. Не знаю.
— Ты сидела, Матильда? — вдруг спросил Смирнов.
— Мы — мама, сестра и я — на поселении были. А папа сидел.
— У него? У Власова?
— Да. В том лагере, где он в охране служил.
— На шее у трупа был ошейник. Ты видела его?
— Да, я заметила.
— Почему — не знаешь?
— У него в лагере пес был, большая и злая-злая овчарка. Он с ней всегда ходил. Иногда отпускал, чтобы нарушителей режима погрызла. Не до смерти. Смеялся очень, глядя, как она грызет. Из-за этой овчарки он вторую кличку получил — «Две собаки».
— Лучше, чем «Крыса», — отметил Смирнов. — А как его служба кончилась?
— Восемь… нет, девять лет тому назад, — поправилась она, — лагерь этот закрыли. Насовсем.
— Отец-то твой жив?
— Жив. Он в Омской области директором совхоза работает.
— Далековато. А ты что же здесь осталась?
— Замуж вышла за здешнего.
— За немца, конечно?
— Да. Разве такой брак не рекомендуется властями?
— Ой, не задавайся, Тилли! — шутейно пригрозил Смирнов.
— Вы воевали, Александр Иванович?
— Куда же денешься? Воевал.
— И немцев убивали?
— Убивал, — легко признался Смирнов. — И они меня убивали. Только не убили. Подумал, подумал я… Еще сотку сообрази, Тилли!
— Тилли… — улыбнулась, с ямочками на щеках, и повторила: — Тилли… Меня так только мама называла.
Она отошла к стойке и вернулась с полным стаканом.
— Я же сотку просил! — прорыдал по поводу неминуемого соблазна Смирнов.
— Сто, двести… Какая разница для такого мужчины? — успокоила его Матильда.
— В общем, для своих сорока пяти я и вправду еще ничего, — похвастался было Смирнов, но понял, что может показаться смешным, и мгновенно разыграл совершенно неожиданную концовку: — Я, как те московские старушки на скамейке у подъезда. Увидели третью, которая кое-как в магазин колдыбает, и одна другой: «Плоха Семеновна стала, совсем плоха». Ну, а другая ей оптимистически в ответ: «А мы с тобой, Петровна, еще ничего, еще ничего!» Я еще ничего, Тилли! Будь счастлива, русская немка!
Смирнов точным глотком споловинил. Матильда смотрела на него.
— Вроде и лет вам уже много, а живете, как мальчишка.
— Твоему Генриху сколько? — с аппетитом жуя корочку, поинтересовался Смирнов.
— Францу, — поправила она. — Тридцать четыре.
— Сильный, прилежный, хозяйственный, — рисовал портрет ее мужа Смирнов. — Дом — полная чаша. Кем он у тебя работает?
— Заведующий гаражом райкома.
— Что ж он тебя в буфет-то отпустил?
— Я сама захотела. Скучно с ним одним все время дома.
— А здесь весело.