— Застрелись! Отравись! Удавись!
Никитский встал и поблагодарил:
— Спасибо, Александр Иванович, — искренне поблагодарил.
— Не опохмеляйся сегодня, Толя, — на прощанье посоветовал Смирнов.
Как в театре: ушел Никитский, пришел лейтенант Чекунов.
— Лейтенант Чекунов прибыл по вашему распоряжению, товарищ подполковник.
— Не по моему, а по поземкинскому, — проворчал Смирнов. Не таясь милиционера, он пристраивал сбрую. — Сколько до леспромхоза?
— Пятьдесят семь километров. Вы, товарищ подполковник, что-нибудь поплотнее наденьте, продувать сильно будет, — порекомендовал Чекунов, который был в брезентовом рубище до пят.
— Пыль? — глянув на его наряд, спросил Смирнов.
— Ага, — подтвердил Чекунов. — Но я вас в коляску посажу, очки дам и пологом закрою.
Как знал — взял ее, американскую, линдлизовскую еще, кожаную куртку. Думал, что для рыбалки пригодится. Влез в нее, показался Чекунову:
— Ну как? Машинка не ощущается?
— Порядок. Только головной убор наденьте.
Слава Богу, не вернул Ромке вчерашнюю его каскетку. Посадил ее набекрень, спросил:
— Ну, как, Чекунов?
— Фильм «Там, где кончается асфальт!» — восхитился лейтенант.
— Тогда пошли, — предложил Смирнов и вспомнил, что надо сделать: — Зовут-то тебя как?
— Лейтенант Чекунов, — удивился лейтенант.
— По имени, по имени! Как мама с папой звали.
— Тогда Витя, — боязливо признался Чекунов.
— Школу милиции давно закончил?
Часто поморгав, Витя Чекунов подсчитал:
— Восемь месяцев как.
— Местный?
— Не-е. По распределению.
— Уже лучше, — непонятно прокомментировал Смирнов и скомандовал:
— Пошли.
…Пыль, прямо надо признать, была фантастическая. Мягкая-мягкая, мелкая-мелкая, цвета женской пудры «Само». Она покоилась на дороге, она лежала в предполагаемом кювете, она покрывала траву за кюветом, она сделала из праздничных в настоящей их жизни жарков одноцветный гербарий.
Но лейтенант Чекунов по имени Витя с ходу дал на «ИЖе» под сто, и мотоцикл помчался, уверенно обгоняя свою пыль. Трясло, конечно, и кидало, но терпеть было можно. Смирнов, привычный ко всему, даже задремывать стал в своей коляске. Вдруг его покой прервал трагический крик Чекунова:
— Пропали! Впереди — киношники!
Смирнов поднял глаза и сквозь мутноватые стекла мотоциклетных очков увидел далеко впереди чудовищных размеров пыльный гриб — один к одному атомный взрыв.
— Пропадем! — в панике заорал Смирнов.
— В любом случае надо обгонять, — решил Чекунов. — Они же еле ползут и растянулись на километр! Думают, так меньше наглотаются!
— Валяй в обгон! — с купеческими фиоритурами завопил Смирнов, и мотоцикл, еще поднабрав скоростенки, рванул вдоль колонны.
Арьергардом шел могучий трехостный «Лихтваген», подарок Советской армии, перед ним — закрытый со всех сторон фургон с желтой полосой поперек, это пиротехники, далее трехтонка с осветительной аппаратурой, закупоренной и даже с плотными занавесками на редких окнах камерваген — операторская группа берегла съемочную камеру и пленку пуще кощеевой смерти, легкомысленный ПАЗ старомодного тонвагена с болтающимся сзади автономным движком, львовский автобус со всеми, кто не ехал спецмашинами и, наконец, впереди — «Рафик» с самыми главными. Вся пыль была сзади, и поэтому «Рафик» шел с приоткрытыми окнами. Из переднего справа, рядом с водителем, выглядывал волосатый армянский локоть.
— Витя, обойди «Рафик» справа! — взмолился Смирнов.
Витя проскочил между автобусом и «Рафиком», по обочине пристроился рядом с начальством. Смирнов отстегнул полог, встал в коляске, держась за плечо Чекунова, и, поднеся ладонь к козырьку, загромыхал голосом маршала Гречко, принимающего парад на Красной площади:
— Здравствуйте, солдаты, офицеры и генералы! — и уже потише, так что слышал только Чекунов. — Газуй, Витя.
Мотоцикл рванул вперед и накрыл облаком пыли такой еще совсем недавно чистенький «Рафик». Столь праведен и силен был гнев режиссера-постановщика, что, несмотря на все увеличивающееся расстояние, до них донесся его жалобный и ненавистный вопль:
— Коптевская шпана! Мент недорезанный!
Смирнов ржал, как стоялый конь.
…Вокруг белой от пыли площади располагались «Сельпо», павильон «Вещи для повседневного спроса», поссовет под красным знаменем, контора леспромхоза с шикарной, золотом по бордовому, вывеской и, слава Богу, «Чайная» с милым таким деревянным крыльцом.
Посреди площади прогуливался атлетически сложенный, голый по пояс, но в модных расклешенных джинсах «Ливайс» молодец. Он, осторожно и растягивая удовольствие, замедленно ступал по теплой и мягчайшей пыли босыми ногами, испытывая от каждого шага величайшее наслаждение.
Не расстегивая куртки, Смирнов, на сколько мог, отряхнулся от пыли. Чекунов снял необъятный брезентовый балахон и оказался опрятным, чистым и хорошо отглаженным милиционером, который, только доставив старшего по чину до места назначения, позволил себе спросить:
— Что мы будем здесь делать, товарищ подполковник?
— А ничего, — ответил Смирнов, сморкаясь чем-то абсолютно черным в снежно-белый носовой платок. — Побродим, посмотрим, послушаем. Себя покажем, а, может, и кого нужного разглядим. Кстати, Витя, а где народонаселение?
— Бабы по дворам, мужики на работе, а тунеядцы от работы прячутся. К обеденному перерыву все тут соберутся, как на демонстрацию.
— А этот что? — кивнул Смирнов на принимающего пыльные ванны. — Может, из тех, кому Кабан инвалидность второй группы устроил?
Атлет будто почуял, что о нем идет речь. Поднял голову, внимательно осмотрел парочку на краю пыльного озера, невзирая на непрезентабельный наряд Смирнова, сразу же определил его за главного и обратился к нему:
— Кого ищешь, начальничек?
— Преступника, — ответил Смирнов.
— А тут все — преступники! — страшно обрадовался атлет. — Или тунеядцы. Бери первого попавшегося и дело с концом.
— Ты — первый попавшийся, — ответил Смирнов и Чекунову: — Витя, берем?
— В больших чинах, а шуток не понимаете, — уже взволнованно укорил атлет развеселившегося теперь Смирнова. — Я выразился фигурально, пошутил, можно сказать.
— Шути любя, но не люби шутя, — вдруг вспомнил глубокомысленную фразу из завлекательной игры его отрочества под названием «Флирт». Фразу эту Смирнов произнес, строго грозя указательным пальцем молодцу в пыли.
— Гляди ты! — удивился атлет. — В такую дыру московский бугор пожаловал!
— Чайная открыта? — спросил Смирнов.
— Открыта. А какой толк?
— Ну, хоть чаю-то дадут?
— Чаю-то дадут. На венике настоянный.
— А тебе «Липтон» подавай?
— Мне не чай нужен, — признался атлет.
— Тогда жди, — посоветовал Смирнов и ступил на крыльцо «Чайной». Прочитал меню, отпечатанное на синепишущей машинке, открыл было дверь, но вдруг опять вернулся к меню. К заключительной его части. Прочел вслух: — Калькулятор Духина В. П., бухгалтер Невинномысская О. О., директор Межаков В. Е. Уж не «Коммерция» ли?
— Какая коммерция? — испугался Чекунов.
— Очко, начальничек! — прокричал из середины пыльного озера атлет, отличавшийся, как оказалось, удивительно тонким слухом. — Межаков Валерий Евсеевич. В старые добрые времена проходил под кликухой «Коммерция».
В главной зала чайной было на удивление чисто и гигиенично. Столики под не липкой клеенкой, на каждом — стаканчик с бумажными салфетками, не табуретки, а вполне приличные и на глаз целые стулья. А самое главное — особо не воняло. Пахло, конечно, готовящимися щами, но духа прогорклого сала, немытой посуды и обязательного в заведениях подобного рода, неизвестно откуда пробившегося острого аммиачного запаха мочи не было.
За стойкой, услышав их приход, появилась упитанная тетка в белом кружевном переднике и кокошнике вроде бы как с новогоднего маскарада.
— Уже отзавтракали, — нехамски сообщила она. А обед будет готов через час.
— Чайку сообразишь? — попросил Смирнов и объяснил просьбу: — Пыли наглотались.
— Расстараюсь для дальних гостей, — улыбнулась симпатичная тетка и крикнула во внутренние помещения:
— Мариночка, чаю!
— Стакан? — басом спросили из-за кулис.
— В чайниках! — приказала тетка. — Заварной покрепче и с кипятком.
— Районные, что ли, приехали? — не унимался дамский бас.
Валерий Евсеевич Межаков, услышав, надо полагать, сей диалог, немедля возник рядом с упитанной Снегурочкой и, вглядевшись в сумеречность зала, поправил неведомую обладательницу уникального голоса:
— Не районные, а столичные! Какими судьбами, Александр?
— А черт их знает какими! — сам удивился Смирнов. — Ну, а ты-то, Валерий Евсеевич, ты-то что здесь делаешь без воскресенья, среды и пятницы на бегах, без ресторана со стерлядкой, без интересной компании фармазонов и катал?
— Чайной заведую, — скромно признался Межаков.
— Прямо так и заведуешь? И не чтоб? И ни-ни-ни?
— И ни-ни-ни, — подтвердил Межаков, поцеловал Снегурочку в круглую щеку и распорядился: — Чай ко мне в кабинет, — и гостям: — Прошу ко мне.
Уже в узком коридоре Смирнов спросил про буфетчицу:
— Жена?
— Да вроде бы.
Закуток был невелик, но чрезвычайно уютен: сказывалось уменье, приобретенное хозяином в бывшей своей профессии фармазона, ловко, целесообразно и к месту размещать вещи. Глянув на громадный киноплакат фильма «Отец солдата», Смирнов отметил:
— Его бы побрить, вылитый ты, Коммерция.
— Поэтому и повесил, — объяснил Межаков. — Я так и понял, Александр, что ты не сдержишься, на кликуху перейдешь. Поэтому сюда вас и позвал.
— А так бы не позвал?
— Все равно позвал бы, конечно, — признался Коммерция и догадался: — Раз с Виктором Алексеевичем, значит, по делам. Жаль! Посидеть, вспомнить старое, выпить как следует — вот что нам с тобой надо, Александр!
— Ты же непьющий!