— Можно мне поехать с вами, милорд? — спросил Дерри, с надеждой глядя на Моргана. — Думаю, я был бы вам полезен.
— Нет, ты и так уже много сделал, Дерри, вдобавок у меня есть для тебя более важное поручение. Сейчас ты отдохни, а потом я попрошу тебя отправиться в Ремут. Келсон должен знать, что здесь происходит; мы с Дунканом не можем отлучиться, пока не кончится заседание Курии, а тогда будет слишком поздно. Если Келсона в Ремуте не будет, значит поезжай вслед за ним в Кульд. Он непременно должен знать все, что ты рассказал нам.
— Да, милорд. Пытаться ли мне соединиться с вами?
Морган покачал головой.
— Если будет нужда, мы сами с тобой свяжемся. А пока — иди-ка поспи. Я хочу, чтобы ты выехал затемно.
— Хорошо.
Когда Дерри отошел, Дункан покачал головой и вздохнул.
— В чем дело? — спросил Морган. — Ты расстроен?
— Да уж не обрадован.
— Кузен, ты читаешь мои мысли. Впрочем — надо умыться и собираться в дорогу. Гамильтон и офицеры будут готовы через час. Чувствую, долгий будет денек.
В тот же час Бронвин лениво прогуливалась по террасе Кульдского замка. С утра ярко светило солнце, и наконец сырость после затяжных дождей на прошлой неделе прошла. Птицы уже начали возвращаться с юга и распевали свои звонкие песни в пробудившемся саду.
Бронвин остановилась на балюстраде и перегнулась через перила, чтобы посмотреть на рыбок в пруду, а затем продолжила свою прогулку, наслаждаясь ласковым теплом и чудной архитектурой старинного дворца. Теребя пальцами блестящую прядь волос, она улыбалась своим мыслям, которые были далеко отсюда.
Вчера вечером здесь, в Кульде, после приятного, хотя и дождливого дня, проведенного в дороге, состоялся свадебный пир. А сегодняшнее утро посвятили охоте — в честь жениха и невесты. Она и леди Маргарет провели первую половину дня в саду, где Бронвин показывала своей будущей свекрови все лучшие уголки своего родового гнезда.
У Бронвин остались прекрасные воспоминания о Кульде — ведь здесь они с Алариком, Кевином и Дунканом провели в детстве не одно счастливое лето. Леди Вера Мак-Лайн, ставшая второй матерью для Бронвин и Аларика, часто брала с собой детей Мак-Лайнов и Морганов в свой замок на лето.
Бронвин вспомнила детскую возню в цветнике, всегда полном цветов; вспомнила лето; когда Аларик упал с дерева и сломал руку, и небывалое мужество, с которым он в свои восемь лет переносил боль. Она помнила множество секретных лазов в стенах крепости, куда забирались они, играя в прятки, и тихую, безмятежную часовню, где была погребена их мать, — Бронвин часто и подолгу бывала там.
Она никогда не видела своей матери. Леди Алиса де Корвин де Морган умерла всего через несколько месяцев после рождения дочери от молочной лихорадки, столь часто пресекающей жизнь молодых матерей; Аларик, в отличие от нее, помнил мать, или только говорил, что помнит. В памяти Бронвин остались лишь удивительные рассказы леди Веры о женщине, родившей их, а в душе — чувство горечи, что ей не довелось видеть свою мать — эту блестящую и удивительную леди.
Вспоминая прошлое, Бронвин остановилась в раздумье на террасе, потом подошла к двери и заглянула в комнаты. Время еще есть, и она успеет дойти до маленькой часовни и вернуться к обеду.
Она почти уже дошла до двери, ведущей в ее спальню, когда споткнулась о порог и остановилась, потирая ушибленную ногу. И тут Бронвин невольно услышала разговор: два голоса — оба женские — раздавались, как она поняла, из ее спальни.
— Ну не знаю, почему ты ее так защищаешь, — сказала одна женщина, и Бронвин узнала голос леди Агнес, одной из своих фрейлин. Она выпрямилась и подошла чуть ближе к двери, поняв, что говорят о ней.
— И то верно, — сказала другая. — Она ведь не то что мы с вами.
Это была леди Марта.
— Она женщина, как и мы, — мягко возразил третий голос, по которому Бронвин узнала свою любимицу — Мэри-Элизабет. И если она любит его, а он ее, в этом нет ничего предосудительного.
— Ничего? — возмутилась Агнес. — Но она… она…
— Агнес права, — сурово сказала Марта. — Наследник герцога Кассанского мог бы найти себе жену получше дочери…
— Дочери какой-то Дерини, — закончила леди Агнес.
— Она никогда не знала своей матери, — возразила Мэри-Элизабет, а ее отец был лордом. И Дерини она только наполовину.
— Для меня и полу-Дерини — это чересчур! — гневно заявила Марта. — Я уж не говорю о ее несносном братце.
— Она не отвечает за брата, — сдержанно возразила Мэри-Элизабет. — И я ничего дурного не могу сказать о герцоге Аларике, кроме того, что он везде и всюду демонстрирует свое могущество, может быть больше, чем этого требует благоразумие. Но он тоже не виноват в том, что родился Дерини, как и леди Бронвин. И если не герцог, то кто еще может сейчас помочь королю Гвиннеда?
— Мэри-Элизабет, ты что, защищаешь его? — воскликнула Агнес. — Да это же чуть ли не богохульство!
— Это и есть богохульство! — подхватила Марта. — Это еще и похуже, это попахивает изменой и…
Бронвин наслушалась достаточно. Почувствовав боль под ложечкой, она повернулась и быстро пошла вдоль террасы обратно и вскоре спустилась по ступеням в отдаленный уголок сада.
Что-то такое всегда случается. Она могла бы прожить недели, даже месяцы, не вспоминая об этом черном пятне — своем происхождении.
А потом, когда она уже стала бы забывать о том, что связывает ее с Дерини, когда почувствовала бы, что ее принимают за то, что она есть, а не за какую-то проклятую ведьму, случай вроде сегодняшнего все равно произошел бы. Кто-то всегда будет помнить об этом и не упустит случая, чтобы представить все в дурном свете, словно быть Дерини — нечто позорное, нечистое. Почему люди так жестоки?
«Люди!» — подумала она с тоскливой улыбкой. Теперь уже она сама пользовалась теми самыми словами — «мы» и «они». И так было всякий раз, когда она получала неожиданный удар, подобный сегодняшнему.
Но почему это случилось в первый же день? Ничего дурного нет в том, что кто-то родился Дерини, что бы там ни говорила церковь. Как заметила Мэри-Элизабет, никто не выбирает, кем ему родиться. И потом, Бронвин никогда не пользовалась своими силами.
Ну, или почти никогда.
Она нахмурилась, подойдя к часовне, где была похоронена ее мать, сложив руки на груди и поеживаясь от прохладного ветерка.
Конечно, порой ей приходилось пользоваться своими силами, чтобы обострить слух, зрение, обоняние, если в этом была нужда. А однажды она разговаривала на расстоянии с Кевином; тогда оба они были еще слишком юны, и удовольствие, получаемое от запретного действия, было сильнее страха наказания.
Иногда она приманивала птиц, чтобы покормить их с руки, — но этого уж точно никто не видел.
Но что в такой магии дурного? Как они могут видеть в этом что-то сатанинское? Они завидуют — только и всего!
Поставив наконец на этом точку, она вдруг увидела на тропинке напротив себя высокую фигуру. Седые волосы и серый камзол подсказали ей, что это архитектор Риммель. Когда она подошла ближе, он сделал шаг в сторону, давая ей пройти, и отвесил глубокий поклон.
— Миледи, — произнес он, едва Бронвин поравнялась с ним.
Она чуть кивнула ему и молча пошла дальше.
— Миледи, могу ли я сказать вам несколько слов? — проговорил Риммель, сделав несколько шагов следом за ней и вновь отвесив поклон, когда Бронвин обернулась.
— Конечно. Вы — мастер Риммель, не так ли?
— Да, миледи, — нервно ответил архитектор. — Я хотел узнать, понравился ли вашей светлости дворец в Кирле. У меня не было возможности спросить об этом раньше, но мне бы хотелось знать ваше мнение, пока еще в проект можно внести изменения.
Бронвин улыбнулась и доброжелательно кивнула.
— Спасибо, Риммель. Разумеется, я очень вам благодарна. Может быть, мы посмотрим ваш проект завтра, если вы не возражаете. Я не думаю, что захочу что-то изменить, но мне будет очень интересно ознакомиться с ним получше.
— Ваша светлость очень добры, — произнес Риммель, кланяясь вновь; он сиял от радости — Бронвин говорит с ним.
— Могу ли… могу ли я сопровождать вас? Становится холодно, и сумерки у нас в Кульде наступают рано.
— Нет, спасибо, — ответила Бронвин, покачав головой и раскинув в стороны руки, как будто радуясь прохладе. — Я иду на могилу моей матери и хотела бы побыть там одна, если вы не возражаете.
— Разумеется, — понимающе кивнул Риммель. — Не желает ли ваша светлость воспользоваться моим плащом? В часовне в это время года сыро, а ваше платье прекрасно подходит для солнечного дня, но плохая защита в холоде склепа.
— О, спасибо вам, Риммель, — сказала Бронвин с улыбкой, когда он накинул серый плащ ей на плечи. — Я попрошу одного из моих слуг вернуть его вам сегодня же вечером.
— Не к спеху, миледи. — Риммель отступил и галантно поклонился. — Всего доброго.
Бронвин продолжала спускаться по тропинке, укутавшись в плащ Риммеля; он некоторое время пристально смотрел ей вслед, а потом повернулся и пошел в другую сторону. Подойдя к ступеням террасы, он увидел спускающегося Кевина.
Кевин был чисто выбрит, его каштановые волосы были гладко уложены, и он уже сменил утренний охотничий костюм на короткую коричневую куртку; на левое его плечо был наброшен плед мак-лайновских цветов. Позванивая шпорами начищенных сапог, он наконец спустился и, заметив Риммеля, остановился, приветствуя его.
— Риммель, я посмотрел этот план, который вы дали мне утром. Вы можете, если хотите, пройти в мои комнаты и забрать его. По-моему, вы поработали великолепно.
— Благодарю вас, милорд.
Немного помолчав, Кевин спросил:
— Риммель, не видели вы, случаем, леди Бронвин? Я нигде не могу ее найти.
— Думаю, вы найдете ее на могиле матери, — ответил Риммель. — Я только что ее встретил, она направлялась туда. Да, я дал ей свой плащ. Надеюсь, вы ничего не подумаете.
— Нет, конечно, — ответил Кевин, дружески похлопав Риммеля по плечу. — Благодарю вас.