— Нет, — протестовал Паша.
— Чувствуешь, какой страх и ужас исходит от меня?
— Чувствую.
— Если ты будешь верить мне, весь этот ужас ты сможешь направлять на своего врага. А я буду тебе в этом помогать.
— Верить тебе? — спросил Паша.
— Верить мне, верить в меня. А я буду верить тебе.
— Я… — Паша не знал, что сказать, но в этот момент мираж вдруг стал расплываться и спустя мгновение, исчез.
Шабалин почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Подскочил.
— Что?
Перед ним стоял один из снайперов.
— Вы просили разбудить в шесть часов, — сказал снайпер.
— Ага, — кивнул Паша. — Спасибо.
Он осмотрелся — на посту были снайпера и Денис Стешин, который дремал в кресле возле автоматического гранатомета.
— Как обстановка? — спросил Паша старшего поста.
— Товарищ старший лейтенант, — сержант сделал движение рукой в сторону блок-поста. — Блохастых отогнали далеко за блок-пост. Всех живых, которых было видно, мы перебили. Сагитов сейчас будет выводить садыков для досмотра и сбора убитых боевиков.
— Кто-нибудь посчитал, сколько мы наваляли духов?
— Ну, мы посчитали, навскидку, — сержант показал лист бумаги, который копировал карточку огня, и на котором точками было нанесено расположение тел убитых. — Из того, что видно, около сотни, из них снайперским огнем, думаю, больше половины мы положили.
— Ты лично сколько положил?
— Пятерых наглушняк точно, еще возможно троих ранил и потом добил троих в голову, — с гордостью за проделанную работу ответил снайпер.
— Молоток! — похвалил Паша. — Дай воды…
Снайпер протянул открытую бутылку минералки, и Паша сделал несколько глотков.
— Я десять завалил, — проснулся Стешин. — А сколько из АГСа — одному богу известно…
— Не богу, — сказал Паша и непроизвольно вздрогнул. — А эгрегору войны…
Шабалин вспомнил свой сон, вспомнил голос, услышанный им во время боя. Думать про это не хотелось — ибо это не только выходило за рамки разумных объяснений, но и больше смахивало на сумасшествие, чем на реальность, а признавать у себя «поехавшую крышу» Паше очень не хотелось.
— Кто таков? — лениво спросил Денис.
— Приснилось, — отмахнулся Паша. — Организуй мне такси до Пальмиры! К подъезду через полчаса. Багаж — груз длиной метр-двадцать, с оптическим прицелом…
— Есть, — кивнул Стешин. — Багаж ему еще подавай…
— Я не понял? Кто там бухтит? — возмутился Шабалин.
— Вырвалось, — отмахнулся Денис.
— Смотрите там, товарищ лейтенант…
Внизу взревел двигатель БМП и одна машина, поднимая пыль, пошла за ограждение опорного пункта. На «бэхе» сидело человек шесть, ощетинившиеся автоматами и пулеметами, которым предстояло провести осмотр убитых боевиков.
Паша связался с дежурным по группировке и уточнил, закончили ли артиллеристы и снайпера охоту за боевиками вдоль дороги — еще не хватало попасть под огонь своих же соратников. Но ему подтвердили завершение работ по очистке трассы — можно было ехать.
Пока было время, Паша прогнал через ствол винтовки пару патчей с щелочным раствором, с таким расчетом, чтобы масло «поработало», пока «такси» будет ехать в Пальмиру.
Дорогу он проскочил быстро, и войдя в свою комнату, с удовольствием снял боевое снаряжение. Дневальный принес воды, и Паша быстро умылся и побрился. Видео-конференц-связь с генерал-полковником Суриным предполагала появление докладчика в «офисной» форме одежды, каковой у Паши здесь не имелось по вполне объективным причинам. Не ждать со стороны Сурина разноса за появление в неустановленной форме — это значило не знать командующего, а Паша уже имел возможность убедиться в его отношении к себе, и поэтому оставалось только рисковать — и явиться на совещание в полевой форме, в достаточной степени уже пропитанной сирийской пылью.
— Зато буду похож на боевого офицера, — сказал Паша, глядя на себя в обломок зеркала, ровняя бритвой висок.
Позавтракав, Паша связался с Барченко, однако тот, сославшись на занятость, отмахнулся от него, напомнив, чтобы в десять ноль-ноль тот «был как штык». Шабалин вернулся к себе и на листе бумаги набросал доклад — внеся туда дальности стрельбы, расход боекомплекта, результаты поражения. К назначенному времени Паша подошел к штабу группировки, предъявил на входе пропуск и вошел в зал совещаний. Там уже находилось несколько человек, Барченко приветливо махнул рукой, но всем своим видом показал, что занят и к праздным разговорам не расположен. Появился Федяев, который тепло поздоровался и хлопнул рукой по плечу:
— А ты молодец, умеешь ночью зажечь…
— Товарищи офицеры! — кто-то громко подал команду.
В зал вошел дядя Лёша и начальник штаба группировки. Они заняли свои места и Сомов без предисловий начал традиционный командирский спич:
— У нас не разведка, а абсолютное разложившееся ничтожество, не способное смотреть и слушать даже под собственным носом! Как можно было упустить такую огромную массу боевиков? Не надо мне рассказывать про отвлекающие маневры с захватом опорных пунктов — вы, товарищ Барченко, должны были предусмотреть такой вариант действий!
Чинар, стоящий по стойке «смирно», понуро глядел в центр груди генерала — наиболее безопасное, с точки зрения военной практической психологии место наблюдения, во время получения нагоняя. Обычно к майору-подполковнику российский офицер в процессе карьерного роста приобретает определенную степень «разносоустойчивости» и вполне прекрасно может чувствовать себя во время даже самых жестоких разочарований командования в его сторону. Судя по едва заметным ритмичным подёргиваниям плеч начальника разведки, Барченко в это время, скорее всего, пел про себя какую-нибудь модную песенку. Ибо он хорошо знал правила игры — всё, что сейчас эмоционально излагал дядя Лёша, больше имело значение для борьбы с чарующей многих офицеров прокрастинацией, чем для делового обсуждения недостатков в организации разведки.
Разнос продолжался несколько минут, в течение которых присутствующие сидели, затаив дыхание, боясь встретиться с генералом взглядами — дядя Лёша в такие минуты испепелял людей безжалостно и беспощадно. Когда он, наконец, выдохся, Барченко, и как ни в чем не бывало, начал сыпать цифрами и фактами, не отменяющими его вину, но демонстрирующие выявленные недостатки и понимание как эти недостатки искоренять.
В это время на экране появился вид конференц-зала в Хмеймиме и крупным планом генерал-полковник Сурин, вид которого был еще более устрашающий, чем у Сомова. Доклад начальника разведки был прерван, началась видео-конференция.
— Пальмира, готовы? — спросил Сурин.
— Так точно, товарищ генерал-полковник, — бодро доложил Сомов. — Вижу и слышу вас хорошо!
— Докладывайте без предисловий!
— После отвлечения нашего внимания захватом опорных пунктов номер семнадцать, восемнадцать и девятнадцать, убедившись в том, что мы все наличные силы втянули в бои за опорные пункты, противник, силами до пятисот человек, с началом тёмного времени суток, предпринял атаку на элеватор, применив новый тактический приём, суть которого заключается в максимальном рассредоточении пехоты как в период выдвижения к атакуемому объекту, так и в период атаки. Такое рассредоточение принесло врагу определенную неуязвимость от ударов нашей артиллерии и сделало бессмысленным нанесение по нему ударов силами ВКС.
— Как они смогли приблизиться к элеватору незамеченными? — спросил Сурин. — У вас есть в этом понимание?
— Доложит начальник разведки подполковник Барченко, — сказал Сомов.
— Давайте, — кивнул командующий.
— Внимание воздушной разведки, — Барченко встал, — обращено на перемещение одиночного автотранспорта, автоколонн, вьючных караванов или групп живой силы противника. Лицам, перемещающимся в одиночку, разведка внимание не уделяет, до последнего времени не принимая одиночных путников за разведывательные признаки подготовки наступательных действий. Мы считаем, что боевики, все пятьсот человек, разрозненно, поодиночке, в режиме полного радиомолчания, в течение светового дня совершили в широкой полосе марш по пустыне протяженностью более пятнадцати километров, после чего, в назначенное время произвели согласованную атаку на элеватор.
— Что способствовало их скрытности? — спросил Сурин.
— У каждого убитого боевика при себе обнаружена маскировочная сетка под цвет пустыни, мы предполагаем, что из-за такой сетки в условиях их рассредоточения, боевики приобрели определенную невидимость для наших средств воздушной разведки. А с учетом того, что марш совершался в дневное время, тепловизионные средства разведки нами не применялись. Ночью мы бы их увидели.
— Ясно, — кивнул командующий. — Как осуществлялось отражение атаки, какие были особенности?
— Доложит непосредственный участник боя, командир снайперской роты старший лейтенант Шабалин, — предложил Сомов.
Паша встал, чувствуя, как краснеют его лицо и уши. Как и тогда, когда Сурин прилюдно устроил ему выволочку на совещании в Хмеймиме, у него ощутимо задрожали колени.
— Старый знакомый, — вдруг сказал командующий, увидев Шабалина. — Вас еще не отправили обратно? Нет? Ну, тогда рассказывайте!
— Товарищ генерал-полковник, — начал Паша, проглотив генеральский укол. — Согласно распоряжению командующего ОГ «Пальмира», вчера я прибыл на опорный пункт «Элеватор». После завершения операции по возвращению захваченных опорных пунктов, для проверки несения службы выставленной мною снайперской группы, а так же для проверки боя винтовок, оснащенных прицелами для стрельбы ночью, я решил остаться на элеваторе до утра. В двадцать два ноль-ноль в ночной прицел я увидел силуэт человека в запретной зоне, затем мною было обнаружено еще несколько человек, приближающихся к элеватору. После объявления тревоги, в приборы наблюдения я увидел более сотни человек, которые были сильно рассредоточены по фронту и в глубину. Расстояние между отдельными людьми превышало 50–70 метров. Там, где они в начале атаки группировались, я наносил им поражение из АГС-17, однако эффективность огня была крайне низкой. Огонь из пулеметов, который вели садыки, так же не давал результата. Когда до наступающего противника оставалось пятьсот метров, я подал команду на выполнение приёма, именуемого «срыв атаки пехоты противника снайперским о