(Андерсон)
— Почему вы это говорите?
(Тил)
— По двум причинам. Во-первых, она исчезла, словно ее и не было, а это означает, что ее кто-то прикрывает. Кто-то, кто, возможно, в курсе нашего расследования. А во-вторых
Какого хуя!..
Что это значит? Что еще известно мудаку Тоулу? Черт, надо было прочитать хренов сценарий. Все из-за Кэрол!
Тупая телка.
Бля…
Надо было прочитать рукопись. Знание — сила, или как там… Ладно, насрать. Не высовывайся, не расслабляйся, не размякай — и все будет в порядке. Дыши помедленнее.
Дышу помедленнее.
Легко.
На такой работе, как наша, сердца черствеют и грубеют. Они должны быть такими же непробиваемыми, как головы наших гарантов, и именно это бесит нас больше всего. Те, с непробиваемыми головами, могут позволить себе быть такими, потому что от всего абстрагируются, потому что они ни с чем не соприкасаются. Мы же платим физически и психически за то, чтобы эти изнеженные, избалованные сволочи жили своей особой, безмятежной жизнью.
Да, бесплатных завтраков не бывает. Мы платим всегда и за все. Я беру кред(000000000000000000000000) в бар «Ройал Скот», но по пут(000000000000есть000000000) и Берни, парень из страхово(00000000спасибо000000000)жки в духовке за барной стойк(0000000 Ты был первенцем)ичего.
— Собираю (в семье. Но что-то было не) — В Брисбен, — добавляет (так.Отец избегал тебя.)
— Правильно ска(Люди в поселке смотрели на) не могу есть это дерьмо. Так (тебя, как на уродца.)са и никто не замечает. (Другим детям запрещали)
— Ты же сам про(играть с тобой. Дома ты)
— Восемь лет в (долго и внимательно) за всяким дерьмом (смотрел на себя в зеркало, пытаясь)го грека по имени K(разглядеть то, что видели они.) в пригороде с семьей (Ничего особенного, обычный) В меня стреляли в Си(мальчишка. А вот Стиви всегда) Не строй иллюзий на(играл с тобой, Ты и Стиви. Стиви и) потомки ссыльных и (ты. Он был такой живой и веселый.) таких педиков, как (Он делал все то же самое, что и) оставляю придурка в по(ты, но окружающие реагировали)
Домой, к (иначе: то, что прощалось ему, не) не могу уснуть и лежу (прощалось тебе. Ты и он, вы всегда)ет и только тогда, когда (были не разлей вода. Твой отец) грязь, дерьмо и игры. (любил Стиви и не хотел, чтобы он играл с тобой. Отец считал, что Стиви должен играть с нормальными ребятами, одноклассниками, ровесниками, а не с тем, кто старше на два с половиной года. Ночами, лежа в постели, ты слушал, как они ругались, отец и мать. Он кричал, она плакала. Тебе хотелось вскочить, сделать что-то, чтобы они не ругались. Но потом ты стал смотреть на вещи по-другому. Ты начал вникать в слова, которые заставляли ее плакать. Ты начал присматриваться к нему, изучать его. В твоем детском мире отец представлялся воплощением силы, неприступной и внушающей страх твердыней. Затем, по мере того как твой взгляд становился все критичнее, ты начал различать трещинки на камне. Ты узнал, чем и как его)
И все же мы (можно пронять, хотя и) скорчившись в кресле, дро(понимал, что никогда не) потея пытаясь перетащиться в еще (воспользуешься обре-) тусклый день, в котором нас поджид(тенным знанием)ают демоны.
Нынешним утром демоны являются в жалкой, неприглядной форме некоей Аманды Драммонд. С ней мне выезжать на дежурство. Почему? Не знаю. Не знаю, потому что мозги отказываются соображать. Она пиздит об одном и том же: о жертвах, подозреваемых, местах преступлений, отчетах, докладах, результатах экспертизы, политике и т. д., и мне хочется крикнуть: ДЕРЬМО. ЧУШЬ СОБАЧЬЯ. МНЕ НАСРАТЬ НА ВСЕ ЭТО. Я, МАТЬ ТВОЮ, ПОДЫХАЮ У ТЕБЯ НА ГЛАЗАХ!
Так оно и есть.
В долбаной машине совершенно нечем дышать. От гребаного кокаина горит в носу и горле. Меня бьет кашель, трясет озноб, а от запаха ее вонючих духов выворачивает наизнанку. У этой сучки, должно быть, течка, если она так обливается парфюмом. Если так, то напрасно старалась. В сраной машине пахнет, как в каморке какой-нибудь амстердамской шлюхи в субботнюю ночь в разгар туристического сезона.
И это Хогманей[39]? Нет, больше тянет на Хэллоуин.
Повезло, ничего не скажешь.
И вот мы кружим по городу. Ищем засранца Окки. Но с ней разве кого найдешь? Какой из нее, на хуй, полицейский.
Тем не менее мы — полиция.
Нам плохо, нас колотит, нам страшно. Леннокс наверняка пытался отравить меня этим коксом. Нам хочется крикнуть вонючке Драммонд: ИМЕЙ В ВИДУ, ЕСЛИ МЫ СДОХНЕМ, ТО ИЗ-ЗА РЭЯ ЛЕННОКСА. ГРЕБАНОГО НАРКОМАНА ЛЕННОКСА. ТОГО САМОГО РЭЯ ЛЕННОКСА, ИЗ ЗАДНИЦЫ КОТОРОГО ДЛЯ ТЕБЯ ВСТАЕТ СОЛНЦЕ, ДА ТОЛЬКО ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, КАКОЙ ОН НА САМОМ ДЕЛЕ. С НИМ ТЕБЕ НИЧЕГО НЕ СВЕТИТ, ОН НЕ СМОЖЕТ ОТОДРАТЬ ТЕБЯ ТАК, КАК БЫ ТЫ ХОТЕЛА. МЫ ВИДЕЛИ ЕГО СМОРЧОК, И ЕСЛИ МЫ ПОДОХНЕМ, ТО ЗНАЙ — ЛЕННОКС УБИЙЦА.
Пот катится градом. Мы задыхаемся. Я… я… от меня несет, как от поджаренного куска дерьма…
Кто-нибудь, позвоните в полицию. Помогите. Пожалуйста.
— Вы в порядке, Брюс?
— Да. Конечно. В полном порядке.
— Послушайте, вы можете сказать, что это не мое дело…
— Все о’кей… честно. Просто навалилось всякое, — говорим мы ей, стараясь восстановить дыхание и не обращать внимание на выступивший на лбу пот.
Опускаем стекло, и в салон врывается холодный воздух.
— Если хотите поговорить…
Она понижает голос, напуская на себя вид доброго полицейского. Так бы и вырвал этой суке глаза. Ее, наверное, и не ебал-то никто, потому и запах такой, как от аризонской пустыни.
Кем она себя считает, думая, что я вот так прямо и растаю перед ней и поведаю о самом сокровенном?
— Не надо прикидываться доброй тетушкой, Аманда. Мы полицейские. Мы должны со всем справляться сами.
Голова разваливается на части. Дрожь…
Мыполицейскиемыдолжнысправлятьсясовсемсамиатыктотакая…
— Я и не прикидываюсь. Просто беспокоюсь о здоровье товарища по работе, вот и все.
— И все? — улыбаюсь я, пытаясь собрать последние силы.
— Пожалуйста, не обольщайтесь на свой счет, Брюс. Я считаю вас жалким глупцом, и вы не вызываете во мне ни малейшего интереса. Если бы мы не работали вместе, я бы на вас и не глянула.
Старая песня. Обычно ее исполняют телки, которым давно не заполняли пустоту между ногами.
— Ты просто по мне сохнешь. Вот и все. Я же вижу.
— Брюс, вы глупый и мерзкий старик. Судя по всему, алкоголик и еще бог знает кто. Вы из тех жалких людишек, жертвами которых становятся слабые, беззащитные, не очень умные женщины. Вы пользуетесь ими, чтобы поддержать ваше рассыпающееся самомнение. Вы — одна сплошная неприятность. У вас что-то не в порядке здесь.
Она стучит себя пальцем по голове.
Я начинаю говорить, но она поднимает руку и не дает продолжить.
— Вы гадко обошлись с Карен. Она была пьяна и одинока, а вы воспользовались.
— Знаешь, это у тебя проблемы. Ты лезешь не в свои дела. Мы взрослые люди. Никто никого не принуждал.
— Она была в таком состоянии, что ничего не могла решать сама, не отдавала себе отчета в том, что делает, — заявляет Драммонд. — Думаете, будь Карен трезвой, она бы на вас клюнула?
Наглая сучка…
— Отлично, по-вашему получается, что ей нельзя трахаться, когда она выпьет. А дальше? Что еще вы собираетесь запретить людям делать? Фултон хотела выпить и выпила. Выпив, она захотела мужика. Получила. Ну и что? И не надо смотреть на меня так, как будто я мерзкий насильник. Кстати, откуда такой интерес к Карен? Ревнуешь, а? В этом дело?
— О Господи! — Она закатывает глаза. — Я не лесбиянка, Брюс, запомните это и не суйтесь больше со своими глупостями. У меня есть парень. Он гораздо привлекательнее, умнее, отзывчивее, сильнее и, конечно, моложе вас. А в том, что касается секса, вы по сравнению с ним просто школьник. Вы жалкое существо, Брюс. Меня абсолютно не интересует Карен Фултон, но в этом смысле вы интересны мне еще меньше. Вы отвратительны. Я достаточно ясно выражаюсь?
Это не… не…
— В таком случае с чего вся эта забота?
Мой хриплый голос долетает до меня словно издалека. Сучка… Я совсем не такой… я не такой… я не я не я не…
— С чего? — Она пожимает плечами. — Вы мой коллега и просто человек. Если привести вас в порядок, то, может, вы и станете таким, каким сами себя видите, хотя последнее одному только Богу, наверное, и известно.
Какого хуя? Что она несет?
Ничего (0000000есть 00000000есть0000) ни-че-го.
Ничего. (00000000все, что тебе нужно 000) Ничего.
(0000000000000000000это есть000 0000000000000000000000000000)
— Я… я не такой хороший полицейский, каким был раньше… давно… В Австралии я был лучшим… родственники со мной не разговаривают… из-за забастовки… они из шахтерской семьи… Ньютонгрэйндж… Монктонхолл… они со мной не разговаривают. Не принимают. Отец. Из-за брата. Это все уголь, грязный, мерзкий. Мрак. Ненавижу. Они даже в дом нас не впускают. В наш собственный гребаный дом. Мы так старались… я всего лишь делал свою работу… полицейскую работу. Забастовка…
Она скрипит зубами, как будто всю ночь сидела на игле, и поворачивается ко мне.
— С этим надо смириться. У вас есть жена, дочь… так ведь?
— Это все в прошлом… — Я качаю головой. — Она врала… так глупо врала.
— Кто?
— Они обе… обе врали… — Мы смеемся. — Все пошло не так. Правила для всех одни. Да, мы умели это делать… мы были хорошими полицейскими. Тебе ведь говорили, а?