Тогда он понял, что убитый олень принадлежал не ему, а тигру. Вот почему он и не мог его убить, несмотря на то что стрелял шесть раз. Дерсу удивился, как он об этом не догадался сразу. С той поры он не ходил больше в эти овраги. Место это стало для него раз навсегда запретным. Он получил предупреждение…
После ужина я и стрелок Фокин улеглись спать, а гольд и Чжан Бао устроились в стороне. Они взяли на себя заботу об огне.
Ночью я проснулся. Вокруг луны было матовое пятно – верный признак, что утром будет мороз. Так оно и случилось: перед рассветом температура быстро понизилась и вода в лужах замерзла. Первым проснулись Чжан Бао и Дерсу. Они подбросили дров в огонь, согрели чай и тогда только разбудили меня и Фокина.
Удивительные птицы вороны. Как скоро они узнают, где есть мясо! Едва солнечные лучи озолотили вершины гор, как несколько их появилось уже около нашего бивака. Они громко перекликались между собою и перелетали с одного дерева на другое. Одна из ворон села очень близко от нас и стала каркать.
– Ишь проклятая! Поди, я тебя сейчас ссажу, – сказал стрелок Фокин и потянулся за винтовкой.
– Не надо, не надо стрелять, – остановил его Дерсу. – Его мешай нету. Вороне тоже хочу кушай. Его пришел посмотреть, люди есть или нет. Нельзя – его улетит. Наша ходи, его тогда на землю прыгай, чего-чего остался – кушай.
Как бы в подтверждение его слов ворона снялась с дерева и улетела. Доводы эти Фокину показались убедительными, он положил ружье на место и уж больше не ругал ворон, хотя они подлетали к нему еще ближе, чем в первый раз.
С этого бивака мы расстались. Чжан Бао и стрелок Фокин вернулись назад, а мы с Дерсу пошли дальше.
Отсюда долина Амагу начала суживаться, и река сделалась порожистой; в горах появились осыпи и целые площади, обезлесенные пожарами; зато внизу, в долине, лес стал гуще; к лиственным породам приметалось много хвои.
Мы шли с Дерсу и говорили об охоте. Вдруг он сделал мне знак, чтобы я остановился. Мы стали слушать. Издали доносился какой-то шум, похожий не то на подземный гул, не то на отдаленные раскаты грома.
– Водопад, – сказал Дерсу и указал рукой на реку.
Я взглянул и увидел плывшую по воде пену.
Мы прибавили шагу и через полчаса действительно подошли к водопаду.
Из всех водопадов, которые мне приходилось видеть, Амагунский водопад был самым красивым. Представьте себе узкий коридор, верхние края которого немного загнуты внутрь так, что вода идет как бы в трубе. В одном месте труба эта обрывается. Здесь образовался водопад высотою в восемь метров. Однако верхние края коридора продолжаются и далее. Из этого можно заключить, что первоначально водопад был ниже по течению, и если бы удалось определить, насколько вода стирает ложе водопада в течение года, то можно было бы сказать, когда он начал свою работу, сколько ему лет и сколько еще осталось существовать на свете.
Я подошел к краю обрыва, и мне показалось, что от массы падающей воды порой содрогается земля.
В это время обоняние мое уловило запах дыма. Я обернулся и увидел Дерсу, разжигающего костер. Потом он начал развязывать котомку. Я думал, что он хочет остановиться на бивак, и стал убеждать его пройти еще немного. Гольд соглашался со мной, но продолжал развязывать котомку. Он достал из нее кусок сахару, две спички, ломтик хлеба и листочек табаку. Все это он взял в одну руку, в другую – маленький горящий уголек и что-то стал говорить. Лицо его было серьезно, глаза опущены в землю. Что именно он говорил, я не мог расслышать за шумом водопада. Потом он подошел к обрыву и все бросил в воду.
– Что ты сделал? – спросил я его.
– Наша постоянно так, – отвечал он. – Его, – он указал на водопад, – все равно гром, чёрта гоняй.
Дерсу молча начал укладывать свою котомку. Желая показать ему, что я разделяю его мысли, я взял то, что первое мне попало под руку – кусок сухой рыбы и большую головешку, и подошел к водопаду. Увидев, что я хочу бросить их в воду, Дерсу побежал ко мне, махая руками; вид у него был встревоженный. Я понял, что он меня останавливает.
– Не надо, не надо, капитан! – говорил он испуганно и торопливо.
Я отдал ему головешку и юколу[44]. Он бросил головешку в огонь, а юколу – в лес. После этого он надел котомку, и мы пошли дальше. По дороге я стал расспрашивать его, почему он не хотел, чтобы я бросил в воду огонь и рыбу. Дерсу тотчас мне объяснил: в воду бросают только то, чего в ней нет, в лес можно бросать только то, чего нет на земле. Табак можно бросать в воду, а рыбу на землю. В воду можно бросать немного огня – только один уголек, но нельзя воду лить в огонь; также нельзя в воду бросать большую головешку, иначе рассердятся огонь и вода. Тогда я твердо решил больше не вмешиваться в дела такого рода, чтобы нам обоим, как он выразился, не было худо.
Отойдя еще с полкилометра, мы стали биваком.
Когда на другой день (7 октября) я проснулся, Дерсу был уже на ногах. Должно быть, я спал очень долго, потому что котомка его была уже увязана и он терпеливо ожидал моего пробуждения.
– Отчего ты меня не разбудил? – спросил я его.
Он ответил, что сегодня мы пойдем на высокие горы и потому надо набраться побольше сил и выспаться как следует.
Перед выступлением я посмотрел на свой барометр – он показывал 458 миллиметров. День обещал быть тихим и теплым. Прямо от бивака мы начали восхождение на хребет Карту, главная ось которого располагается от северо-востока к юго-западу. Чем выше мы поднимались, тем больше перед нами раскрывался горизонт. Кругом, насколько хватал глаз, нигде не было леса: нигде ни одного деревца, даже сухостойного. Чрезвычайно тоскливый вид имеют такие горы. С исчезновением лесов исчезло и подлесье, исчезли мхи; дожди смыли тонкий растительный слой земли и оголили материковую почву. Куда ни посмотришь – всюду одна и та же однообразная, тусклая картина: серые утесы и серые осыпи. Хребет Карту – это безжизненная и безводная пустыня.
Когда мы взобрались наверх, я взглянул на часы – обе стрелки показывали полдень. Значит, за три с половиной часа мы успели взять только три вершины, а главный хребет был еще впереди.
Меня сильно мучила жажда. Вдруг я увидел бруснику; она была мороженая. Я начал ее есть с жадностью. Дерсу смотрел на меня с любопытством.
– Как его фамилия? – спросил он, держа на ладони несколько ягод.
– Брусника, – отвечал я.
– Тебе понимай, – спросил он опять, – его можно кушать?
– Можно, – отвечал я. – Разве ты не знаешь эту ягоду?
Дерсу ответил, что видел ее часто, но не знал, что она съедобна.
Местами брусники было так много, что целые площади казались как будто окрашенными в бордовый цвет. Подбирая ягоды, мы понемногу подвигались вперед и незаметно поднялись на вершину, высота которой равнялась 1290 метрам. Здесь мы впервые вступили в снег, он был глубиною около пятнадцати сантиметров.
Отсюда мы повернули к югу и стали взбираться на четвертую высоту. Этот подъем был особенно трудным. Мы часто глотали снег, чтобы утолить мучившую нас жажду.
Хребет Карту с восточной стороны очень крут, а с западной – пологий. Здесь можно наблюдать, как происходит разрушение гор. Сверху все время сыплются мелкие камни; они постепенно засыпают долины, погребая под собою участки плодородной земли и молодую растительность. Таковы результаты лесных пожаров.
Как ни старались мы добраться в этот день до самой высокой горы, нам сделать этого не удалось. С закатом солнца должен опять подуть холодный северо-западный ветер. Пора было подумать о биваке. Поэтому мы спустились немного с гребня и стали искать место для ночлега на западном склоне. Теперь у нас были три заботы: первая – найти воду, вторая – найти топливо и третья – найти защиту от ветра. Нам посчастливилось найти все это сразу в одном месте. В километре от седловины виднелся кедровый стланец. Мы забрались в самую середину его и устроились даже с некоторым удобством. Снег заменил нам воду. Среди живого стланца было много сушняка. Мы с Дерсу натаскали побольше дров и развели жаркий огонь. С подветренной стороны мы натянули полотнище палатки, хвои наложили себе под бок, а сверху покрыли козьими шкурками.
Ночь была лунная и холодная. Предположения Дерсу оправдались. Лишь только солнце скрылось за горизонтом, сразу подул резкий холодный ветер. Он трепал ветви кедровых стланцев и раздувал пламя костра. Палатка парусила, и я очень боялся, чтобы ее не сорвало со стоек.
Полная луна ярко светила на землю; снег блестел и искрился. Голый хребет Карту имел теперь еще более пустынный вид.
Утомленные дневным переходом, мы недолго сидели у огня и рано легли спать.
Утром, когда я проснулся, первое, что бросилось мне в глаза, был туман. Скоро все разъяснилось – шел снег. Хорошо, что мы ориентировались вчера, и потому сегодня с бивака могли сразу взять верное направление.
Напившись чаю с сухарями, мы опять стали подниматься на хребет Карту. Теперь нам предстояло взобраться на самую высокую сопку. Она видна с моря и названа моряками Амагунские гольцы. Потому ли, что мы были со свежими силами, или снег нас принуждал торопиться, но только на эту гору мы взошли довольно скоро. Высота ее равнялась 1660 метрам. С Амагунских гольцов берет начало река Кулумбе; староверы измеряют ее в сорок пять – пятьдесят километров. Течет она по кривой, так же как и Амагу, но только в другую сторону, а именно – к югу и юго-востоку.
Когда мы спустились до 1200 метров, снег сменился дождем, что было весьма неприятно; но делать было нечего – приходилось терпеть.
Километров пять мы шли гарью и только тогда нашли живой лес. Это была узкая прибрежная полоса растительности около речки, состоящая преимущественно из березы, пихты и лиственницы.
Часа в четыре дня дождь прекратился. Тяжелая завеса туч разорвалась, и мы увидели хребет Карту, весь покрытый снегом.
Вечером я записывал свои наблюдения, а Дерсу жарил на вертеле сохатину. Во время ужина я бросил кусочек мяса в костер. Увидев это, Дерсу поспешно вытащил его из огня и швырнул в сторону.