Лет двадцать тому назад беличья шкурка стоила двадцать копеек. По мере спроса на ее мех цена на него возрастала и ныне достигла рубля пятидесяти копеек – двух рублей.
Главными врагами белки являются куницы, соболь и человек.
Весь день в воздухе стояла мгла; небо затянуто паутиной слоисто-перистых облаков; вокруг солнца появились венцы; они суживались все более и более и наконец слились в одно матовое пятно. В лесу было тихо, а по вершинам деревьев уже разгуливал ветер.
Это, видимо, беспокоило Дерсу и солона. Они что-то говорили друг другу и часто поглядывали на небо.
– Плохо, – сказал я, – ветер начинает дуть с юга.
– Нет, – протянул Дерсу. – Его так ходи. – И он указал на северо-восток.
Мне показалось, что он ошибся, и я начал было возражать.
– Посмотри на птицу! – воскликнул Дерсу. – Видишь, она на ветер смотрит.
Действительно, на одной из елей сидела ворона головой к северо-востоку. Это было самое выгодное для нее положение, при котором ветер скользил по перу. Наоборот, если бы она села боком или задом к ветру, то холодный воздух проникал бы под перо и она стала бы зябнуть.
К вечеру небо покрылось тучами, излучение тепла от земли уменьшилось, и температура воздуха повысилась с +2 до +10 °C. Это был тоже неблагоприятный признак. На всякий случай мы прочно поставили палатки и натаскали побольше дров. Но опасения наши оказались напрасными. Ночь прошла благополучно.
Утром, когда я проснулся, то прежде всего взглянул на небо. Тучи на нем лежали параллельными полосами в направлении с севера к югу.
Мешкать нельзя было. Мы проворно собрали свои котомки и пошли вверх по реке Тахобе. рассчитывал в этот день добраться до Сихотэ-Алиня, но вследствие непогоды этого нам сделать не удалось.
Около полудня в воздухе вновь появлялась густая мгла. Горы сделались темно-синими и угрюмыми. Часа в четыре хлынул дождь, а вслед за ним пошел снег, мокрый и густой. Тропинка сразу забелела; теперь ее можно было далеко проследить среди зарослей и бурелома. Ветер сделался резким и порывистым.
Надо было остановиться на бивак. Недалеко от реки, с правой стороны, высилась одинокая скала, похожая на развалины замка с башнями по углам. У подножия ее рос мелкий березняк. Место это мне показалось удобным, и я подал знак к остановке.
Стрелки принялись таскать дрова, а солон пошел в лес за сошками для палатки. Через минуту я увидел его бегущим назад. Отойдя от скалы шагов сто, он остановился и посмотрел наверх, потом отбежал еще немного и, возвратившись на бивак, что-то тревожно стал рассказывать Дерсу. Гольд тоже посмотрел на скалу, плюнул и бросил топор на землю.
После этого оба они пришли ко мне и стали просить, чтобы я переменил место бивака. На вопрос, какая тому причина, солон сказал, что, когда под утесом он стал рубить дерево, сверху в него чёрт два раза бросил камнями. Дерсу и солон так убедительно просили меня уйти отсюда и на лицах у них написано было столько тревоги, что я уступил им и приказал перенести палатки вниз по реке метров на четыреста. Тут мы нашли место еще более удобное, чем первое.
Дружно все принялись за работу: натаскали дров и развели большие костры. Дерсу и солон долго трудились над устройством какой-то изгороди. Они рубили деревья, втыкали в землю и подпирали сошками. На изгородь они не пожалели даже своих одеял.
На задаваемые вопросы Дерсу объяснил мне, что изгородь эту они сделали для того, чтобы чёрт со скалы не мог видеть, что делается на биваке. Мне стало смешно, но я не высказывал этого, чтобы не обидеть старого приятеля.
Мои стрелки расположились рядом и мало думали о том, смотрит на них чёрт с сопки или нет. Они больше интересовались ужином.
Вечером непогода усилилась. Люди забились в палатки и согревались горячим чаем.
Часов в одиннадцать вечера вдруг густо повалил снег и вслед за тем что-то сверкнуло на небе.
– Молния! – воскликнули стрелки в один голос.
Не успел я им ответить, как послышался резкий удар грома.
Эта гроза со снегом продолжалась до двух часов ночи. Молнии сверкали часто и имели красный оттенок. Раскаты грома были могучие и широкие; чувствовалось, как от них содрогались земля и воздух.
Явление грозы со снегом было так ново и необычно, что все с любопытством посматривали на небо, но небо было темное, и только при вспышках молнии можно было рассмотреть тяжелые тучи, двигавшиеся в юго-западном направлении.
Один удар грома был особенно оглушителен. Молния ударила как раз в той стороне, где находилась скалистая сопка. К удару грома примешался еще какой-то сильный шум – произошел обвал. Надо было видеть, в какое волнение пришел солон! Он решил, что чёрт сердится и ломает сопку. Он развел еще один огонь и спрятался за изгородь. Я взглянул на Дерсу. Он был смущен, удивлен и даже испуган: чёрт на скале, бросавший камни, гроза со снегом и обвал в горах – все это перемешалось у него в голове и, казалось, имело связь друг с другом.
– Эндули[48] чёрта гоняй, – сказал он довольным голосом и затем что-то оживленно стал говорить солону.
После этого гроза стала удаляться, но молнии еще долго вспыхивали на небе, отражаясь широким пламенем на горизонте, и тогда особенно отчетливо можно было рассмотреть контуры отдаленных гор и тяжелые дождевые тучи, сыпавшие дождем вперемежку со снегом.
Издали долго еще доносились глухие раскаты грома, от которых вздрагивали земля и воздух.
Напившись чаю, стрелки легли спать, а я долго еще сидел с Дерсу у огня и расспрашивал о чертях и о грозе со снегом. Он мне охотно отвечал.
– Гром – это Агды[49]. Когда чёрт долго держится в одном месте, то бог Эндули посылает грозу и Агды гонит чёрта. Значит, там, где разразилась гроза, был чёрт. После ухода чёрта (то есть после грозы), кругом воцаряется спокойствие: животные, птицы, рыбы, травы и насекомые тоже понимают, что чёрт ушел, и становятся жизнерадостными, веселыми…
О грозе со снегом он сказал, что раньше гром и молния были только летом, зимние же грозы принесли с собой русские. Эта гроза была третья, которую он помнил за всю свою жизнь.
За разговором незаметно прошло время.
Начинался рассвет… Из темноты стали выступать сопки, покрытые лесом, Чёртова скала и кусты, склонившиеся над рекою. Все предвещало пасмурную погоду… Но вдруг неожиданно на востоке, позади гор, появилась багровая заря, окрасившая в пурпур хмурое небо. В этом золотисто-розовом сиянии отчетливо стал виден каждый куст и каждый сучок на дереве. Я смотрел как очарованный на светлую игру лучей восходящего солнца.
– Ну, старина, пора и нам соснуть часок, – обратился я к своему спутнику, но Дерсу уже спал, прислонившись к валежине, лежавшей на земле около костра.
На другой день мы все проспали и встали очень поздно.
По небу все еще ползли тучи, но они не имели уже такого страшного вида, как ночью.
Закусив немного и напившись чаю, мы прошли опять вверх по реке Тахобе, которая должна была привести нас к Сихотэ-Алиню.
От места нашего бивака до водораздела был еще один переход. В сумерки мы дошли до водораздела и стали биваком недалеко от перевала.
К вечеру небо очистилось от туч, и ночь обещала быть холодной. Я понадеялся на одеяло и лег в стороне от огня, уступив свое место солону, у которого одежонка была очень плохая. Часа в три утра я проснулся оттого, что озяб. Как ни старался я укрыться поплотнее, ничто не помогало: холодный воздух находил себе лазейку и сквозил то в плечо, то в ноги. Пришлось встать.
Кругом было темно; огонь наш погас. Я собрал тлеющие головешки и стал их раздувать. Через минуту вспыхнуло пламя, и кругом все стало видно. Захаров и Аринин лежали под защитой палатки, а Дерсу спал сидя, одетый.
Собирая дрова, я увидел совсем в стороне, далеко от костра, спавшего солона. Ни одеяла, ни теплой одежды у него не было. Он лежал на ельнике, покрывшись только одним своим матерчатым кафтаном. Опасаясь, как бы он не простудился, я стал трясти его за плечо, но солон спал так крепко, что я насилу его добудился. Да Парл поднялся, почесал голову, зевнул, затем лег опять на прежнее место и громко захрапел.
Я погрелся немного у огня, затем залез к стрелкам в палатку и тогда хорошо заснул.
На другое утро мы все поднялись очень рано. Взятые с собой запасы продовольствия подходили к концу, и потому надо было торопиться. Наш утренний завтрак состоял из жареной белки, остатков лепешки, испеченной в золе, и кружки горячего чая.
Когда мы выступили в путь, солнышко только что всходило. Светлое и лучезарное, оно поднялось из-за леса и яркими лучами осветило вершины гор, покрытые снегом.
Перейдя через них, мы вышли на реку Кумуху, названную русскими рекой Кузнецова. Она берет начало с хребта Сихотэ-Алинь, течет в широтном направлении, только в нижней своей части склоняется к югу и в море впадает около мыса Олимпиады.
Когда намеченный маршрут близится к концу, то всегда торопишься: хочется скорее закончить путь. В сущности, дойдя до моря, мы ничего не выигрывали. От устья Кумуху мы опять пойдем по какой-нибудь реке в горы; так же будем устраивать биваки, ставить палатки и таскать дрова на ночь; но все же в конце намеченного маршрута всегда есть что-то особенно привлекательное. Поэтому все рано легли спать, чтобы пораньше встать.
На другой день, чуть только заалел восток, все поднялись, как по команде, и стали собираться в дорогу. Я взял полотенце и пошел к реке мыться.
Природа находилась еще в том состоянии покоя, когда все дремлет и наслаждается предрассветным отдыхом. От реки поднимались холодные испарения; на землю пала обильная роса… Но вот слабый утренний ветерок пробежал по лесу. Туман тотчас пришел в движение, и показался противоположный берег. На биваке стало тихо – люди начали подкреплять себя пищей. Вдруг до слуха моего донеслось бренчание гальки: кто-то шел по камням. Я оглянулся и увидел две тени: одну высокую, другую пониже. Это были лоси – самка и годовалый телок. Они подошли к реке и начали жадно пить воду. Самка мотнула головой и стала зубами чесать свой бок. Я любовался животными и боялся, чтобы их не заметили стрелки. Вдруг самка почуяла опасность и, насторожив свои большие уши, внимательно стала смотреть в нашу сторону. Вода капала у нее с губ, и от этого расходились круги по спокойной поверхности реки. Лосиха встрепенулась, издала хриплый крик и бросилась к лесу. В это мгновение потянул ветерок, и снова противоположный берег утонул в тумане. Захаров стрелял и промахнулся, чему в душе я очень порадовался.