Слова эти произнесла как-то за чайным столом Ольга Алексеевна, дав романтическую окраску всей таинственной деятельности Георгия Ивановича.
Революционер, политический каторжанин, путешественник, беглец, преследуемый полицией. Имя его было овеяно романтикой. Но никогда еще Георгий Иванович не подвергался таким опасностям, никогда он не находился в худшем положении, чем после событий пятого года в Самарканде.
За чайным столом, кроме хозяев дома, — Сахиб Джелял, Георгий Иванович и пан Владислав, преподаватель математики Самаркандской женской гимназии.
Всесторонне образованный, элегантно одетый, очень выдержанный, интересный собеседник, пан Владислав — частый гость в доме. Сегодня он больше молчит, почти не спуская глаз с Сахиба Джеляла, с его экзотического одеяния — златотканого халата и бенаресской шелковой чалмы.
Бухарский визирь здесь, в столовой, «не ко двору». Скромная венская гнутая мебель. Старинный русский буфет. Медный — даже не серебряный — самовар. Ломберный столик, заваленный книгами и журналами.
И вдруг сияние парчи, высоченный тюрбан, чуть не касающийся висячей лампы «молния». И смугло-загорелое лицо индийского раджи или аравийского вождя племени, которому больше подошли бы покои дворца Багдада или Альгамбры.
Другой гость — Георгий Иванович — сидит за столом в напряженной позе. Он насторожен. Его пребывание в доме доктора связано с риском, ведь его ищет полиция, и подвергать опасности близких ему людей он не имеет права. Выход на люди к тому же может привести и к собственному провалу.
Постепенно натянутость исчезает. Доктор дает очень короткую и очень ясную характеристику бухарскому вельможе. «Лицо» современного Сахиба Джеляла, визиря эмира, проясняется. К тому, что знал многие годы Георгий Иванович о товарище по сибирской каторге и лучшим дням Тилляу, добавляются весьма обстоятельные сведения. Сахиб Джелял в дальнейшей судьбе Геолога должен сыграть существенную роль.
Но вот пан Владислав…
Посторонние Георгию Ивановичу подозрительны. С паном Владиславом он встречается впервые. Правда, Иван Петрович и Ольга Алексеевна знают пана Владислава еще по Варшаве, но настороженность от этого не проходит. Пан Владислав вынужден поведать Геологу свое прошлое.
Он из воеводства Плоцкого. Сначала учился в лицее, потом образование завершил в Сорбонне во Франции. Он математик, ученый, но из-за неладов с полицией вынужден был уехать в Туркестан. Здесь он учительствует. Пан Владислав сообщает некоторые данные о Самарканде и тех самаркандцах, которых не любит местная полиция и которые в свою очередь не переносят ни жандармов, ни полицейских. Пан Владислав называет некоторые имена и фамилии своих знакомых в Петербурге.
Настороженность исчезает бесследно.
Пан Владислав полная противоположность по внешности и поведению Геологу. Пан Владислав в высшей степени изящен и вылощен, «как денди лондонский одет», выдержан, спокоен до равнодушия ко всему. Внешне, конечно, его белое, почти без загара, правильное с римским профилем лицо неподвижно. Трудно прочитать, о чем он думает. Но где-то глубоко тлеет пламя — и кто знает, по каким революционным дорогам поведут его в будущем бурные, страстные порывы.
Георгий Иванович встает и жмет пану Владиславу руку.
— Вижу! Понимаю! Буду рад поработать вместе с вами!
Они, кажется, отлично поняли друг друга.
Георгий Иванович начинает кашлять, мучительно, долго. Сострадательный пан Владислав взволнован, ищет, чем бы помочь.
Мудрый, величественно спокойный Сахиб Джелял вроде и не реагирует никак, но между двумя чашками чая — Ольга Алексеевна по случаю появления высокого вельможного гостя извлекла из буфета драгоценный японский сервиз — внушительно изрекает:
Не торопись жечь светильник!
Не мудрено и тебе, друг,
Самому сгореть от него,
Подобно мотыльку.
Сахиб Джелял явился в гости проездом в Бухару и сейчас был очень озабочен. Надо было придумать способ выручить, а может быть, и просто спасти друга.
Сахибу Джелялу, ныне знатному бухарскому сановнику, отнюдь не пристало опекать мятежника. А таинственный Геолог в глазах того же самаркандского губернатора — опасный бунтовщик.
Случилось Георгию Ивановичу бездомным странником по степям и горам одолеть Карнапчульскую степь летом. Сам об этом рассказал доктору:
«Жарко, душно, знойно, тяжело… Какие еще можно подыскать слова, чтобы охарактеризовать пекло, именуемое Карнапчульская степь — черная, сухая, высушенная в камень. Ни былинки зеленой. Даже обычно изумрудные кустики верблюжьей колючки и те под раскаленными вздохами полуденного светила посерели, почернели. Или это в глазах потемнело! От жажды во рту язык — деревянный, шершавый. Слово: «Воды!» не произнесешь. Кажется, произнеси это слово — и с языка шкуру сдерешь. За каплю воды все отдашь! Попробуйте при пятидесятиградусной жаре не пить сутки, даже полсуток. Богатырь и тот не выдержит. Ярость охватывает человека. Да что там человека! Я видел, как отара смирнейших овец смела пастухов, собак, глиняный дувал и ринулась, почуя воду, к колодцам. Глубокий колодец в семь-восемь сажен забила косматая масса в мгновение ока. Целый день потом вытаскивали искалеченных баранов».
XV
Женщина на Востоке — одушевленное, тщательно сохраняемое под запором сокровище.
Сладкое сделать горьким легко.
Горькое сладким — невозможно.
Особенно поразила внешность Юлдуз пришедшего как-то с Даргома Георгия Ивановича. Правда, встреча была мимолетной.
— Кто она? Ну уж точно, где-то я видел эту прекрасную узбечку, — спросил он у Ольги Алексеевны, когда, переполошившись и пряча лицо под полой накинутого на голову камзола, Юлдуз поспешила исчезнуть из гостиной. — Удивительная внешность! И в то же время какое выразительное, одухотворенное лицо! Кто она? Где вы раскопали такое чудо?
Ольга Алексеевна напомнила о Тилляу, о горном замке из глины Сахиба Джеляла.
— Да, да. Вероятно, я видел ее в этом глинобитном дворце нашего Сахиба. Что-то припоминаю. Сентиментальная история. Роман в восточном духе.
Он поинтересовался, что делает «эта звезда на самаркандском небосклоне?».
Ему напомнили, что Юлдуз дочь того самого бедняка Пардабая, что превратился в бунтаря Намаза, он сразу же загорелся, нельзя ли с ее помощью увидеться с ее отцом.
— Интересная личность! На Востоке это целое явление. Нет, дражайшая Ольга Алексеевна, обязательно устройте мне встречу с ней. Папаша ее — сказочный разбойник! Да-да! Сказка смыкается с самой что ни на есть черствой, сухой прозой. Тот самый аграрный бандитизм. Есть о чем подумать. Помогите, ради бога, мне, Ольга Алексеевна!
А разговор уже перескакивает на совсем другую тему.
Юлдуз сетовала на свою судьбу, поверяя Ольге Алексеевне страстную горечь своей души.
— Судьба! Если у богача умрет жена, у него обновится постель, а если у бедняка — голова закружится. Как у отца моего Пардабая. Наших женщин прозвали овцами. Такие они кроткие, бессловесные. Но я не овца. Я — змея… ядовитая. Я кусаюсь. Умею кусаться… Разве это хорошо, разве это правильно, что написано в коране? Нас, женщин, оскорбляют. Нам причиняют горе. Нас берут, не спрашивая о наших чувствах. И все по закону. И потом тот, кто нас любил, обнимал, наслаждался, равнодушно пишет. О, прочитайте, что написал мне он из Бухары. Бессердечный. Он уехал, и даже не искал меня, не послал за мной в Даул. О злосчастная судьба! И надо же мне было задержаться там. И, рыдая, она протягивала листок бумаги:
«…Мы преисполнены великодушия. Рады, что тебя, неверную обету, подобрал хороший человек и взялся содержать тебя и нашу дочь. Считай, что мы объявили тебе «уч таляк». Живи. А про Наргис, дочь, могу сказать: пришли ее в Бухару. Для нее найдется место в нашем доме. Из нее воспитают достойную и добродетельною девушку».
Тут Юлдуз принималась причитать на весь дом, охать, стонать. Она знала тысячу проклятий. Она проклинала Джеляла, который не хочет, чтобы жена его, Юлдуз, вернулась к нему после стольких лет разлуки.
Отчаявшаяся, униженная молодая прекрасная женщина металась, как безумная.
Она даже упрекала любимую свою Ольгу Алексеевну:
— Вы моя родная мать, и вы не захотели помочь безутешной, злосчастной проливающей слезы Лейли, умирающей от горя, изнемогающей в беде! О! Почему вы ему не сказали, что Юлдуз любит его, что я его верная жена, что я его жду, что мое сердце кровоточит от разлуки. И вы, мама, не заставили его сломить его гордыню! Нет, я еду! Уезжаю!
Она тут же начала собираться в паломничество, по ее горьким словам… в Мекку.
Правда, женщины-мусульманки в Мекку, как правило, в хадж не ходят, и «хаджии» — величайшая редкость, и это делают только вдовствующие жены халифов.
В семье доктора осуждали Джеляла. О великодушном Мергене никто не заикался.
Ну а те, кто видел в то время Юлдуз, никак не могли подумать, что она так несчастна. Вихрем носилась Юлдуз по комнатам и двору. Проявила себя неистовой хозяйкой, завладев кухней. Готовила, жарила, парила. Вся в шелку, в черных косах чуть не до пят, в обрамлении серег, каких-то ожерелий, браслетов, перстней.
Она была столь неотразима, что Шамси, выскочив во двор, продекламировал по-персидски:
Ведь от обольстительницы сердец
Родится вред.
Величие князей испытывает ущерб,
Люди впадают в страдание,
Происходит изъян по всей земле и воде.
Имущество людей погибает,
Вельможи подвергаются обидам…
Среди мальчиков Шамси был самый старший. На верхней губе его едва пробивались черные усики. Он не захотел остаться обедать у доктора. Потрясенный, сконфуженный, он сбежал.
Так и осталось неизвестным, чьи мудрые изречения продекламировал Шамси.