С Георгием Ивановичем собирались проститься в долине Бешбармак.
Все расположились на привал в зеленой, поросшей в пояс травой долине. У подножия циклопического нагромождения серых песчаниковых скал-башен, сказочной природной каалы — крепости, Геолог пожал руки своим молодым спутникам-провожатым. Дальше Алаярбек Даниарбек и Намаз-Пардабай должны были вести беглеца мимо природного зиндана и громадной каалы в долину горной речки со странным названием Калкама.
С жалостью поглядывал проводник Алаярбек на хилого, совсем не похожего на бойца Георгия Ивановича В обычно безмятежных, хитрых карих глазах проводника читались почтение и преданность. На белых валунах сидели молодые провожатые — Алеша, Миша, Шамси. Негромко шумел широкий поток. Струи его вроде говорили — «кал-кама-кал-кама», дул южный, совсем не горячий ветер, зеленые горы упирались в темно-лазоревое небо, вдали по зеленым склонам ползали еле заметными пятнышками козы и бараны. Идиллическая, мирная картина. И что, казалось бы, всем до жандармов и полицейских, рыскающих по долине Зарафшана, до Бухарского эмира и его миргазабов — господ гнева — охранников! Мир, тишина. Хорошо бы полежать на травянистом бережку речки, шуршащей камешками, зачерпнуть ледяной прозрачной воды, преломить взятую с собой ячменную пахучую лепешку, отдохнуть. Никуда не спешить.
Но не такой человек Георгий Иванович. В слабом его теле живет могучий дух. Он первый вскакивает.
— Поехали дальше, — говорит он и… бессильно опускается на камень. Очевидно, последний раз ребята смотрели на Георгия Ивановича. Перебирали в памяти все события, в которых Алеша, Шамси и Миша принимали столь деятельное участие.
Тяжело перенес ночные странствия Георгий Иванович. Бледный сидел он на камне, держась за сердце. Алеша — на то он и сын доктора — дал ему валерьянки. Шамси принес из родника прозрачную, как слеза, холодную воду.
Подошел и поздоровался со всеми местный пастух.
Даниарбек, в меховой шапке, несмотря на жгучее солнце, засунув большие пальцы ладоней за бельбаг, мечтательно обводил своими карими глазами скалы и медлительно повествовал:
— Здесь был арык, а здесь зиндан — подземная тюрьма. Рассказать вам, таксыр Георгий, о закованных, не видящих света до самой смерти? — И он показывал на темный, с запахом гниения провал под скалой. — Давно это было. И от арыка и зиндана осталось вот только что… А пять беков, что владели пятью замками в долине, погибли от тех, кто про себя говорил: «Я бегу на голодный желудок, словно серый поджарый волк!» Ох, боялись богачи и беки людей-волков.
Геолог уже отдохнул и отошел немного. Он слушал Алаярбека Даниарбека и смотрел на пастуха, предложившего им, чтобы попить ключевой водички, свою пиалу, выпиленную из тыквы. Кажется, эта пиала да тыквенная бутыль, да пастуший посох, не считая засаленных лохмотьев, были единственным движимым имуществом чабана.
— Где вы живете? — спросил Георгий Иванович.
— Ийе! — удивился пастух. — Господин разговаривает со мной вежливо и обходительно, как будто я сам владелец бараньего стада. О, коловращение судеб! А мы живем вон… вон там, у подножия горы.
Посохом он ткнул в сторону глинобитной, вросшей в землю хижины.
— Не хотелось бы мне остановиться на ночлег в такой «вилле» в непогоду, — пробормотал Георгий Иванович. — Даже окон нет. — Он зябко повел плечами: — Мы, кажется, еще не в ханстве? Давайте двигаться. Спасибо за отдых, спасибо за айран, сей божественный напиток гор, — пожал руку пастуху Георгий Иванович.
— Каанэ, мархамат! Пожалуйста, прошу! — протянул руку пастух в сторону своего примитивного глинобитного жилья. — Постелем дастархан, преломим хлеб. Вы, таксыр, устали. Путь бегства от тиранов далек.
— Вот тебе и раз! — удивился Георгий Иванович. — Откуда он взял, что мы беглецы?
Пастух показал отличные белые зубы, блеснувшие на его шоколадном лице:
— А по бешбармакской тропе только те ходят, кто от полицейских спасается.
— Иван Петрович сказал мне, что березовые рощи на берегу потока — единственные в Агалыкском хребте. Интересно бы знать, откуда здесь они? Или это реликты геологических эпох?.. Пардабай зовет нас? Да?.. Значит, все в порядке. Пожмем друг другу руки, молодые мои друзья. Вы отличные следопыты! Молодцы! Учитесь же хорошо. Уважайте вашего отца. Он человек большого сердца.
XXI
Он обманщик! Он всегда стремился ко злу.
Сколько людей он погубил, им головы от тела отрывали по приказу этого свирепого деспота.
Выстрел разорвал тишину гор, и все — а еще никто не успел уехать — вздрогнули. Выстрел оглушительный, отдавшийся многократным эхом в серых скалах, откликнувшихся на него воплем отчаяния.
Уже бежали какие-то люди в синих чалмах горцев. Мерген вскочил в седло. Уже гнал своего коня горящий гневом Шамси, крича:
— Убийство! Хватайте убийцу!
На берегу речки лежал труп. Труп, впервые увиденный мальчишками.
Мертвый человек! И тем более ужасно, что минуту назад он был молодым веселым пастухом.
И вот теперь лежал мертвый. Над ним стоял страшный в своем черном одеянии Георгий Иванович и потрясал кулаками.
— Кто?
Запомнилась зеленая в солнечном сиянии долина и… мертвый, в крови, пастух.
— Кто?! Кто посмел?!
— Эй! Стой! Стрелять буду!
На полянке перед Георгием Ивановичем вертелся какой-то всадник на непомерно маленьком коне, размахивая двустволкой, над которой еще тянулся полоской серпантина дымок.
Вдоль прозрачной журчащей реки по берегам толпились березы в нежной зелени. В звонких водопадиках поблескивали рыбки, птицы лишь на мгновение после выстрела прервали свой многоголосый щебет и свист… Луга с бархатной травой, на которых устраивают праздничные капкари мирные горцы. В небе сине-фиолетовая, ласкающая глаза вершина Чупан-ата, белые валуны с изображениями горных круторогих козлов. Небольшие, откуда-то с высоты гор струящиеся каскады хрустальной воды. Цветы — мириады синих, желтых, красных, розовых, оранжевых цветов. Запахи полыни и мяты Стоящая истуканом и жующая травинку на каменном бережку речки овца, равнодушно поглядывающая на труп.
— Стой! — вопит всадник. — Не позволю! Не смеешь!
«Что — не позволю? Что — не смеешь?»
Одним прыжком Шамси кидается на всадника и стаскивает его с коня. Всадник брякается на землю… Мерген и Алаярбек Даниарбек окружают его.
— Ружье! Ты мне поломал ружье! — кричит Саиббай, злобно смотря на Шамси.
— Кто это? — с отвращением спрашивает Георгий Иванович. Он поднимает ружье из зеленой травы и проверяет, заряжено ли оно.
— Ага! Один патрон есть. Сейчас мы с тобой рассчитаемся.
— Не смей! Я Саиббай! Я хозяин!
— Это местный помещик. Владетель из Джама. Бешбармак — его владение.
Шамси говорит с трудом. Он ошеломлен. Глаза его полны слез. Губы дрожат.
Он с трудом объясняет Георгию Ивановичу, что лежащий на земле человек не кто иной, как известный богач Саиббай, владелец многих домов и земель.
Георгий Иванович приказывает:
— Встать!
Невдалеке появляются верхом на клячах горцы. Они вытягивают шеи, вертят головами и не сразу решаются приблизиться.
— Сюда! — окликает их Георгий Иванович.
Решительно, твердо он берет на себя руководство. Он приказывает связать руки Саиббаю. Сам достает бумагу и пишет:
— Вы свидетели убийства, — говорит он. — Убит хороший человек, пастух. Кто знает его имя?
Он задает вопросы Саиббаю. Но тот издает лишь невнятные звуки. Лицо у него багровое, налитое кровью. Глаза выпучены.
С помощью подъехавших всадников — это, оказывается, крестьяне из соседнего Джама, батраки и чайрикеры Саиббая, помогающие ему на охоте, — Георгий Иванович выясняет, что Саиббай поехал с утра на охоту в долину Бешбармак, которую он считает своим владением. Саиббай предупредил: «Один угры-разбойник убежал из Самаркандской Багишамальской тюрьмы и хочет убежать в бухарские пределы. Надо поймать его и отвезти к самаркандскому губернатору. Самаркандский губернатор обещал десять по сто рублей, если поймают того угры». С высоты утеса Саиббай увидел всадников, снял с плеча ружье и выстрелил. Вот и все, что они знают.
Джамские крестьяне держались испуганно. Еле могли объяснить, что к чему. Они стороной обходили труп и хотели поскорее уехать.
Георгий Иванович слышал о Саиббае, но видел его впервые.
Его наружность противоречила всем «теориям» аристократического происхождения. Он ничуть не походил на воинственных и благородных предков, родовитых, вольных степняков. И сколько бы вы ни вглядывались пытливо в его физиономию, ничего бы не обнаружили похожего на типичного благообразного, сытого и благодушного от этой сытости бая.
Поражала удивительно неправдоподобная собачья голова, с собачьей же мордой, высовывавшаяся из разреза халата. Неужели сказывался в Саиббае атавизм? Неужели его предки — ростовщики и менялы, оставившие свою широкую, просторную степь для узких улочек городской махалли и ведшие собачий образ жизни на задворках Самарканда, до того стали трусливы, что их потомок — могущественный и независимый Саиббай, владетель земель и человеческих душ, обязательно должен был унаследовать пытливо-подхалимские псиные глазки на собачьей пронырливой физиономии с неправдоподобным, высовывающимся вперед черным, ноздреватым носом, с шевелящимися, вынюхивающими что-то ноздрями над отвислыми, в мелких волосиках губами охотничьего сеттера.
И надо же!. Коричневые мочки ушных раковин казались шерстистыми лепестками отвислых собачьих ушей, которые он словно прятал под бараньего меха шапкой. Но и шкурка каракуля до того истерлась на голове бережливого и даже просто скупого Саиббая, что казалась содранной с собачьей спины. И еще больше бросалось в глаза сходство Саиббая с представителями собачьего племени из-за того, что он не ходил вроде, а стлался по пыли и грязи, согнувшись всем туловищем в три погибели над самой землей от вечной хвори в пояснице — последствие каждодневного, многочасового сидения на сырой базарной земле. Да и ноги в кожаных шершавых рыжих каких-то «мукках» имели вид не человеческих конечностей, а скорее з