Царская администрация избавит уезд от опасного преступника, а все уверятся, что кафиры идут против ислама! Да и доктору давно не мешает подрезать крылья. Уж слишком независимо он ведет себя. А какое к нему будет доверие после того, как узнают, что он лечил врага ак-падишаха?
«Не знать тебе покоя, конхур!»
Много в голове Саиббая коварства, злобных мыслей шевелилось, закипало.
В канцелярии самаркандского губернатора или не знали о том, что Намаз лечил глаза у Ивана Петровича, или сделали вид, что не знают. Возможно, жандармское управление все-таки рассчитывало использовать доктора в качестве «манка».
У самого Намаза хватило ума, чтобы правильно понять зверский поступок Саиббая. Над головой богача сгустились тучи. Саиббай понял это и уехал в Петербург лечиться, упросив губернатора поставить у него в курганче во дворе на постой взвод казаков, содержание которых полностью принял на себя.
А народ?
Народ возненавидел Саиббая еще больше. И проклинал: «Не знать тебе покоя, конхур!»
А Намаз?
Намаз метался по Зарафшанской долине от города Каттакургана до далекой поднебесной Матчи. Взывал к мусульманам: «Саиббай — потаскуха в штанах!», «Выкормыш полицейских!».
И с поистине бесшабашной смелостью продолжал навешать докторскую квартиру, ибо лечение глаза подвигалось медленно.
XXIII
Разве есть сердце, где не нашла бы пристанища любовь?
Если бы не было любви, на что годно было бы сердце?
Мерген появился в доме доктора дня через два. Он въехал прямо во двор на усталом взмыленном карабаире, привязал его под навесом и поклонился Ольге Алексеевна, кормившей кур.
— Я жертва за вас, ханум, пришел к вам, если позволите.
— Милости просим, Мерген-ака… Вы долго глаз не казали. Заходите…
— Он там, в Калкаме, в караван-сарае… А мы ездили в горы.
Мерген был, как всегда, суров и неразговорчив. Даже мальчишки, кинувшиеся к нему и забросавшие тысячью вопросов, долго не могли расшевелить его.
Из скупых слов лесного объездчика удалось выяснить, что экспедиция по инвентаризации лесов вернулась с озера Искандер-Куля, что он, Мерген, больше в ней работать не намерен.
— Рассказывал уже. Скандал был, — мрачно сказал Мерген. — Один иностранец-американец приехал на Маргузарские озера. Мы там работали. Господин воображал о себе. Все требовал: «Сделай так! Поди туда! Принеси то!» Ударил. Проклятие его отцу! Был большой скандал.
Доктора беспокоило в этом случае только одно: чтобы храбрый, гордый охотник не потерпел из-за своего горячего нрава.
Но Мерген приехал отнюдь не за тем, чтобы просить заступничества.
Мергена угнетало совсем другое. Все мысли его, сокровенные думы были далеко.
Ольга Алексеевна очень жалела Мергена.
— Смелая, мужественная душа его не может никак покончить с тщетными заботами минувшего, все еще питает призрачные надежды.
И заботы минувшего, и призрачные надежды носили одно имя — Юлдуз! Видимо, Мерген не мог забыть ее. Ольге Алексеевне он сказал о себе в образной форме:
…Плети любви
Хлещут мне спину
Дождем, градом и снегом.
Но он ничего не говорил о Юлдуз. Он даже не называл ее имени, один раз только спросил у доктора:
— Что, в Ташкент надо ехать, чтобы разрешение на отпуск получить?
— А куда вы собрались?
— В Бухару… Дела там есть.
— Вы государственный служащий. Вам надо получить разрешение в своем лесном ведомстве. А потом, у вас же начальник экспедиции. Он здесь? Почему бы вам не обратиться к нему с просьбой?
— Начальник недоволен мною.
— А… из-за того…
— Я словно увидел нежданно-негаданно под ногой ядовитую змею. Остановился на полпути. Этот проклятый американец Данниган. Помните, в горах, в моей пещере…
— Американец? Данниган? Он до сих пор не уехал в свою Америку? Как он оказался на вашем пути? Что он делает в горах?
— Он все ищет под землей. Пусть ищет. Но не смеет он поступать так с людьми. Нет рабов среди наших людей!
— Что же случилось? Мы ведь не знаем.
— Джанджал! В долине Магиана собрались на бой кекликов и старые и молодые. Один мальчонка принес самца кеклика — где-то сам поймал в силки, выучил драться. Хороший боец-кеклик. Всех других побеждал. Все, кто бились об заклад и ставили против того кеклика, проиграли. А этот американец в клеточку, — невольно доктор улыбнулся, вспомнив клетчатый пиджак Пата Даннигана, — подходит к говорит: «Покупаю». Мальчик: «Нет!» А тот снова: «Покупаю!» — и хвать кеклика. Мальчик не отдает. Данниган тянет к себе. Задушили кеклика. Мальчик плачет. Американец его возьми — и хлыстом. Тут… да что там говорить! Бог свидетель!
— Вы?
— Я вступился. А американец револьвер вытащил. Ну я его по голове… Скандал большой.
— Что и говорить!
— Теперь мне начальник никакой бумаги не даст. Приказал уезжать в Тилляу: «Сиди тихо! Нос не высовывай, пока я дело не улажу».
— Да, вам в Бухару ехать нельзя.
— Очень надо ехать. Мое тело подобно цветку в костре. Мне бы на коня и мчаться быстрее камня из пращи… Хлынул горный сель, и жилище моей души разметал по камешку. Помоги, доктор! Успокой сердце.
Иван Петрович сделал все необходимое, чтобы Мерген смог, вопреки всем препятствиям и бюрократическим сложностям, уехать в Бухару.
Чем закончилась эта поездка?
Даже в жизни самой обыденной семьи порой бывают тайны. Обстоятельства бухарского путешествия Мергена так и остались неизвестными.
Часть IIЗЕМЛЯ СОДРОГАЕТСЯ
I
Время — сосуд происшествий, но происшествия эти обнаруживаются, когда лишь поднимут крышку.
Вмешательство стихий в жизнь неожиданно и бурно.
Страстей кипящих
схватка.
К таким схваткам страстей, именуемых землетрясением, самаркандцы привыкли. В Самарканде подземные толчки — явление заурядное. От них терпят урон, как правило, древние тимуридские памятники архитектуры, изрядно обветшавшие за пять столетий.
Жителям же города сейсмические бури хоть и действуют на нервы, но привычны. И нужно землетрясению достигнуть высоких баллов, чтобы стоило о нем говорить.
Происшедшее в те дни землетрясение не выходило по своей силе за пределы средне-сильного. Не было бы особой нужды сейчас вспоминать о нем, если бы этот приступ подземных судорог — или, как его образно называют, «ер кумырляш» — земной переворот — не отразился кардинально на судьбах действующих лиц нашего романа.
И прежде всего землетрясение внесло разброд в планы и расчеты Георгия Ивановича и крайне усложнило и без того сложную его судьбу.
Когда он вынужден был покинуть Самарканд, его деятельная натура не могла примириться с перспективой «сложить лапки», успокоиться, уйти со сцены. Мысль о том, что ему предстоит «отдыхать», приводила его в ярость.
Всякая цепь — пусть это ожерелье из жемчуга! —
В тягость тому, кто жил свободно!
Он тогда переправился через Бешбармакские горы и, казалось бы, насовсем ушел из нашей жизни. Но землетрясение толкнуло его в самую гущу новых событий, на дороги и тропы борьбы. Но об этом стало известно позже.
А в тот день, когда еще не улеглись волнения, Ольга Алексеевна призвала молодежь и сказала:
— Землетрясение! У нас в Азии не соскучишься. Привыкать надо. А сейчас для вас у меня есть срочное дело.
По мнению Ольги Алексеевны, «суматоха» улеглась. Вся детвора была в порядке — накормлена, одета. Готовка пищи перенесена из кухни под навес. В прихожей на бабушкином сундуке сложены одеяла, подушки на тот случай, если толчки повторятся и придется спать во дворе. Осмотрены все (правда, незначительные) трещины в стенах, тщательно выметена осыпавшаяся известка.
Землетрясение, вошедшее в историю под названием Каратагское, по эпицентру в городе Каратаге в ста верстах от Самарканда, в самом Самарканде ощущалось очень сильно, вызвало у многих нервические припадки. В городе разрушений не наблюдалось. Великолепные тимуридские постройки и мавзолеи устояли. Повреждения жилым зданиям причинены почти не были. В угловой, так называемой детской, комнате докторского дома образовались трещины. Одна стена в углу отошла от другой почти на вершок, но, по мнению заглянувшего на минутку знакомого инженера, — это пустяки.
— Итак, ребята, у нас все в порядке. Меня беспокоит дядя Георгий.
— Мы же его проводили. Он ведь ушел в ханство.
— Марш на Даргом. Возьмите все, что нужно. Посмотрите, что там на Кафар-муры.
— Хорошо!
— Ушел в ханство через горы. Так-то оно так, но проверить не мешает. А вдруг… Он же серьезно болен. Толчки в горах сильнее. Там ужасно. Я сама была раз на Тянь-Шане, когда в долины валились скалы величиной с вагон. У меня сердце болит за Георгия Ивановича. В горах хаос, все валится.
— Неужели он придет к нам?
— Вот этого и не следует допустить. Надо пойти к нему навстречу. И поменьше разговаривать, побольше делать.
Не прошло и часу, а «разведчики» уже шагали. Настроены все были серьезно. Шагая под тенистым сводом карагачей по Ургутской улице, Шамси беззаботно читал вслух:
Нам разрешено выползать
лишь на закате солнца.
Мы — совы. Мы — летучие мыши.
Явление днем — дурная примета.
Стихотворение и мрачный декламационный тон, каким оно читалось, мало соответствовали обстановке. Солнце сияло и веселыми зайчиками играло на чисто выметенном кирпичном тротуаре. Великолепная синева самаркандского неба празднично проглядывала сквозь листву карагачей. Встречные, прогуливавшиеся под нарядными зонтиками дамы оживленно судачили и ничуть не походили на потрясенных жертв землетрясения. То же можно было сказать о благодушно настроенных базарчах в ярких халатах. Они важно восседали на своих ослика