Мерлин кричал. Кричал бек. Угрожающе вопила толпа. И голос доктора тонул в шуме голосов:
— Не смейте трогать этих несчастных!
Но доктор и не думал сдаваться. Он взывал к беку, к нукерам, к имени эмира Бухарского. Он требовал.
Доктор в конце концов настоял на своем. Его поддержала толпа, и Кагарбек сдался — пятки у него еще сильно болели. Рабочих пропустили в ущелье.
— Честь имею, — козырнул Сергей Карлович — Не знал, что вы такой большой начальник. Вас слушаются! Но вносить беспорядки, мутить, извините, народ, это… это… Я требую, наконец!
— Просить вы можете, но не требовать. Нет. Извольте подчиняться мне. Здесь я — один я — распоряжаюсь. Но готов выслушать вас.
— У нас заграничная концессия — американо-французская. Сто двадцать тысяч десятин в Гиссарской долине. С превеликим трудом мы набрали землекопов, чернорабочих. Наоборот, вы, доктор, обязаны нам помочь. Всех оставшихся в живых следует направить к нам. Здесь в развалинах они все равно перемрут от голода и болезней.
Отстранив рукой дергавшегося Сергея Карловича, доктор протиснулся меж крупами горячившихся коней и прошел к кучке стариков:
— Идемте, почтенные, на Камень Совета. Поговорим. Господин Кагарбек, идемте! Только слезьте с коня. Перед старейшинами не подобает…
Он вовремя подошел к толпе. Как ни были забиты, принижены каратагцы, горе вдохнуло в них ярость бунта. Руки их сжимали камни, дубины. И сколько бы стражники Гиссарского бека ни старались сдержать людей, они не смогли бы. Еще минута — и пролилась бы кровь.
Все прошли через толпу к огромному плоскому серому камню, некогда выкинутому катастрофическим селем из Каратагского ущелья. Старики взобрались на камень.
Попросили сказать слово самого дряхлого старика, как выяснилось, старейшину. Изможденный, задыхающийся, он говорил так тихо, что и непонятно было, как он мог удержать в руках кетмень… А Сергей Карлович, утирая пот белоснежным платком с пунцового лба, пригрозил:
— Не желают работать. А мы их нагаечкой! Нагаечкой!
— Поостерегитесь! Забыли: когда народ в горе…
— Не пугайте, доктор. Мы ученые…
Но вот старик заговорил, и в словах его была сила и гордость.
— Сыновья! Братья! Помните! Человек добывает пропитание трудом. Мы, жители гор, любим труд. От труда мы отдаем часть его величеству эмиру. Законную часть! То, что остается, мы берем себе и своим детям.
Его речь поддерживали одобрительными возгласами:
— Бале! Ладно!
Кагарбеку речь старца не нравилась. Он насупил свои грозные брови. Сергей Карлович, почувствовав свое бессилие, сник. Что он мог поделать даже с помощью бека и десятка его нукеров с возмущенными рабочими, число которых доходило до трех сотен?
Опять заговорил старик:
— Но я спрашиваю себя: «Ахмад», — все вы знаете, что меня зовут Ахмад Архар, Ахмад Горный Козел. И правильно зовут: кто прыгает по скалам лучше меня, Ахмада-Козла? — Все слушали, раскрыв рты и приставив рупором ладони к ушам. — Я, Ахмад, спрашиваю себя — вот вечные горы, вот снег на вершинах гор. Вот потоки мчатся с гор. Нас не станет, а горы все будут стоять. Зачем же вылезать из своей шкуры? Чтобы пришлые ференги, вот такие, как он, — и Ахмад ткнул рукой прямо в красное, распаренное лицо Мерлина, — напихивали брюхо нашим хлебом, а мы с детьми наполняли желудки жареной водой.
Он даже угрожающе поднял посох. И Кагарбек, и Сергей Карлович инстинктивно вжали головы в плечи, подняли руки, защищая лицо от суковатого посоха.
— Вот они! Смотрите на них. И мы скажем. Все скажем! В один голос скажем. Не хотим, не желаем мы копать землю для этого ференга, живущего в шелковом шатре, жрущего каждодневно плов и сладости. Пусть убирается! А ты, мусульманин, Кагарбек. Тебя пресветлый эмир поставил над нами. Так правь по шариату и адату!
Растерянность овладела Кагарбеком. Он испуганно озирался.
«Правильно говорят, что он трус», — думал доктор. И он решил вмешаться.
— Господин бек, прикажите вашим полицейским отпустить народ. Пусть народ идет в Каратаг и поможет тем, кому можно еще помочь, и похоронит согласно мусульманскому обряду умерших.
И, приложив ладони ко рту, доктор распорядился:
— Эй, люди, господин бек дает вам «рухсат!» Поблагодарите же хакима Кагарбека за милость и идите к своим домам. Вы свободны.
Толпа схлынула. Через минуту вокруг серого камня стало пусто.
Один старейшина не ушел и все продолжал говорить:
— Горечь полыни на губах. Глуп я, Ахмад, как горный козел… Не знал я, оказывается, что аллах богат. Повелевает бедным любить труд на богатых. Помогите, таксыр, старому, немощному козлу сойти с Камня Совета, дабы и мы смогли своими слабыми, старческими ногами добрести до Каратага. Увы, не дай бог и мне придется сегодня хоронить моих внуков и внучек.
А Сергей Карлович сказал доктору:
— Я в восторге от вашего альтруизма, доктор. Но кто оплатит нам убытки? Уж не господин ли туркестанский генерал-губернатор?
Доктор не нашел нужным отвечать Он знал Сергея Карловича давно и еще раз убедился в том, что он просто негодяй.
Только теперь Иван Петрович разглядел в далекой дымке Сурханской поймы кучку белых палаток и два флага, развевающихся на высоких мачтах. Кой черт! Один флаг Соединенных Штатов, другой — французский. О, чтоб их! И где? В Бухарском эмирате. До чего доходит наглость!
— А вас, господин хаким Кагарбек, я прошу: соберите по всей долине людей. Чтобы тысяча человек с лопатами, кетменями и носилками прибыли на руины Каратага. И чтобы ни один человек, живой или мертвый, не остался под развалинами. Разошлите по кишлакам ваших нукеров, и пусть передадут этот приказ.
То ли властный тон доктора, то ли пережитый испуг сказались. Но уже через минуту стражники пылили по дорогам на восток, в сторону Регара и Гиссара, на юг в долины Баба-тага, на запад — в Шурчи и Байсун скликать народ.
— А вас, господин доктор, равный мудростью самому Лукмону-хакиму, разрешите пригласить проехать с нами. Уже близится полдень. Не пора ли откушать?
Приглашая доктора, Кагарбек показывал, что вынужден подчиниться, хотя и не считает, что какие-то там каратагцы заслуживают беспокойства великих мира сего, вроде генерал-губернатора Туркестана.
А старики шли по дороге и нараспев повторяли:
— Вечно наш бек вызывал своим покорством гнев эмира. Наказали его силы небес и преисподней. Был Каратаг, город богатый и изобильный во владении бека, а теперь остались камни и могилы. Где твое могущество, господин бек?
— Едем, господин доктор! Пожалуйте, — в свою очередь твердил бек. — Поедем отдохнем. Уже время дастархана.
Но доктор думал о другом.
Он направил коня в Черное ущелье. Кагарбек едва поспевал за ним. Тем не менее пытался рассуждать:
— Всемилостивый даровал власть над стадом. Мы, хакимы, хозяева воды и земли. Никто при нас не смеет сказать: «Это мое». Мы решаем, что «мамляк» — государственное, что можно отдать черной кости в частное владение, кому определить землю в «халис», то есть освободить от налога. Ну, «халис» получают благородные арбобы — помещики, а все черноногие по-прежнему будут платить десятину. Ну, кто ворчит или недоволен, у того с десяти батманов и по два-три можно взять. Не сетуй на судьбу! Не гневи бога! Хэ-хэ! И все послушны, и все довольны. И мы довольны. Порядок у нас! Аллах велик! Вот каратагцы прогневали господина эмира. Видали, господин доктор, что получается. Вздорный народ, бунтовщики. Сквозь землю провалиться им!
Он смолк было, почувствовав боль в пятках. Воинственно взмахнув камчой, гулко ударил ею коня так, что тот заметался под своим тяжелым всадником, норовя стряхнуть его на землю. Но Кагарбек, природный наездник, прочно сидел в седле.
— И ничего они не достигли. Покарал безобразников аллах. Мало, видно, мы их прижимали. У нас на площади перед каратагской мечетью всегда стоит виселица. Надо было — две виселицы.
Он никак не мог успокоиться. Но расстройство его не имело ничего общего с человеколюбием и состраданием:
— Проклятие каратагцам! Заслужили! А куда же мы теперь поедем отдыхать во время зноя и жары, на месяц чилля?
Выяснилось, что Кагарбек на летние месяцы всем дворам выезжал из душного, насыщенного испарениями, полного комаров Гиссара в освежаемый ледяной многоводной речкой Каратаг, где имел тенистый сад и виноградник. Город Каратаг не знал ни комаров, ни малярии, в то время как в окруженном болотами и рисовыми полями, тонущем в ядовитой сырости Гиссаре лихорадка косила людей. Все, кто мог, уезжал в горы. На лето там оставались только дряхлые старики.
Выбираясь весной в Каратаг, Кагарбек вел себя царьком и заставлял жителей Каратага содержать себя, свой гарем, стражу, многочисленных слуг и прихлебателей. Каратагцы стоном стонали и уже не раз делали попытки бунтовать.
Свободолюбие горцев бесило бека. Он требовал беспрекословного повиновения и покорности. Назначил его в Гиссар сам эмир, и гиссарцы смотрели на пришельца без роду, без племени с ненавистью и презрением. Кагарбек за три-четыре года успел много награбить. В амбарах и кладовых у него хранились большие запасы чая, муки, зерна, шелка, ковров. Он пользовался тем, что Бухара далеко, и держался нагло. Во всем бухарском эмирате он единственный из хакимов присвоил себе право осуждать на смертную казнь.
Поэтому-то в Каратаге и стояла среди руин виселица. Пара стервятников — грифов — всегда восседала на верхней перекладине. Сейчас виселица пустовала, и, возможно, стервятников привлек сюда трупный запах.
— Стойте! — заорал Кагарбек, осадив коня у подножья виселицы. — Почему, — да сгорит его отец в могиле! — господин казий бездельничает? Что? Разве воры, бунтовщики вывелись на земле?! Найти! Схватить! Казнить!
Всем своим громадным налитым горячей кровью и спесью телом он ощущал физически свою силу, свое могущество. Он багровел и весь раздувался. Пусть видит и понимает его всесилие этот докторишко, настрочивший тот паршивый акт об убийствах в киргизском ауле в горах Ахангарана. Доктор и не чует, какого врага он приобрел в Кагарбеке, когда этим дрянным актом, из-за ко