Разведя руки и демонстративно вздохнув, визирь Сахиб Джелял, уже посмеиваясь, спросил:
— Чего же ты хочешь, о прекрасная царевна? Все, что ты попросишь! Разве можно устоять перед твоими звездами-глазами? Все ты получишь.
— Правда? — недоверчиво вырвалось у горянки.
— Клянусь.
— Эй, палач, убери нож! Развяжи ему руки!
Все с интересом наблюдали, как есаул неловкими пальцами распутывал за спиной Кагарбека шелковый бельбаг.
Выпрямившись и отряхнувшись, будто огромный пудель, выбравшийся из воды, Кагарбек глухо пробормотал:
— Женщина, уйди!
— Это еще почему? — и, обращаясь к визирю Сахибу Джелялу, горянка попросила. — Прикажи ему… позвать имама! И пусть имам при всем народе прочитает свадебную молитву. И пусть будет той!
Теперь уже визирь Сахиб Джелял откровенно смеялся. Сквозь смех он с трудом проговорил:
— Да, позовите имама! Но, царевна… Да как тебя зовут?
— Меня зовут Паризод! Я дочь Касыма-Шо и пэри. Моя родители достойны уважения. Устраивайте свадьбу. И пусть вот они, — она показала на оборванных, чернобородых, все еще уныло горбившихся каратагцев, — пусть они идут и свидетели… Они тоже из шахского рода! Они уважаемые люди и заменят мне отца и мать, которые остались под камнями и глиной в Каратаге и, увы, умерли.
— Хорошо! — сказал визирь Джелял. — Свадьбу сделаем. Пир устроим. Но, девушка Паризод, ты знаешь приговор? Этот человек подлежит казни. Зачем тебе такой муж? Лучше давай я тебя отвезу в Бухару. Ты, сиротка, и в моем доме найдется достойное твоей красоты место. Что тебе здесь делать бекской вдовой?
Бойкая девица мгновенно решила:
— Нет, я буду женой… или… честной вдовой, пользующейся уважением.
— Хорошо, пусть готовятся к тою.
Сияющую, торжествующую невесту увели на женскую половину.
Ошеломленный Кагарбек переминался с ноги на ногу, приблизился постепенно к ковру и уселся, отдуваясь, и смотревший на него внимательно визирь Сахиб Джелял усмехнулся.
— Чудеса… Ты, бек, обидел девушку, а она за тебя заступилась.
XV
Характер благороден, когда благородна воля.
Визирь Сахиб Джелял вечно горячил своего великолепного «араба», серого в стальных яблоках. Он скакал всегда так, что пыль била в нос путешественникам, поспешавшим с трудом за ним, и им приходилось съезжать со стенной белой дорожки, ехать по колдобистой, полынной степи, держась в некотором отдалении. Ужасающей была эта пыль. Заставляла она то и дело переезжать с одной стороны дороги на другую.
Не обращая на спутников внимания, Джелял мчался, выпрямившись в седле, устремив на холмы и горы взгляд одержимого, и во всю силу легких возглашал нечто возвышенное.
Он мечтал о битвах. Ему слышался звон мечей и выстрелы карабинов. Он боевыми кличами подымал с богарных, выгоревших до желтизны полей огромные, походящие на тучи стаи степных рябков — бульдуруков.
Визирь Сахиб Джелял не позволил доктору из Гиссарской долины ехать домой одному. Он дождался окончания спасательных работ и отправился провожать экспедицию до границы Туркестанского губернаторства на перевал Тахта-Карача.
Он прямо сказал:
— Пока между вами, доктор, и Кагарбеком не ляжет путь в десяток-другой фарсангов, сердце мое не сможет биться ровно.
Он был честолюбив и хотел, чтобы от его имени в памяти людей остался след. А следом, по его мнению, являлись дела благотворительности, оказанной народу им, визирем эмира Бухарского.
Скакавшие рядом с Сахибом Джелялом загорелые, посвежевшие мальчишки смотрели на него с восторгом.
— Неплохо учитесь! Скоро возьму вас на кокбури. Покажете удаль!
Они скакали по степным пастбищам, на полном скаку врывались в степные кишлаки, вызывая вопли восторга ребятишек. Визирь Сахиб Джелял осаживал коня возле колодца, спрыгивал наземь, осматривал дехканских лошадей.
— Выбираю! Покупаю! Ищу себе боевого коня! Золотистой масти с черным хвостом и черной гривой!
Он искал настоящего аргуна — помесь дикого жеребца с домашней кобылой.
— Да, здесь, в горах, водятся дикие табуны, и хитрецы дехкане и табунщики знают где.
Дехкане соглашались, кивали своими малиновыми со стеклярусными украшениями чалмами, хитро посмеивались в длинные монгольские усы и предлагали:
— Окажи честь, таксыр. Прими наше тенгихарамское гостеприимство. Поживи у нас. Поезди туда-сюда по долинам. Может, и попадется тебе аргун золотой масти с хвостом и гривой шабранг, с горячими глазами.
— Ну, джигиты! Офарин! Молодцы!
Как-то раз у какого-то старинного рабата визирь Сахиб Джелял вдруг объявился на вороном жеребце с лоснящейся, иссиня-черной шелковистой шкурой, с хвостом трубой.
— Нашел! Его отец — Карабатыр, мощный жеребец. Видел я его… в подземной конюшне, но, увы, стар. А этот карабатырчи — чистая кровь! На таком коне мы поймаем ветер и схватим тень!
Джелял скакал по склонам адыров, вырываясь вперед, заставлял скакать за ним, догонять с криками, смехом. Но где там!
— С моим Карабатыром направлю поводья на завоевание всего мира! А вы — за мной! Закалка характера необходима!
«Кормленный на лежалом сене конь — не конь. Кормленный на степной траве — конь с огнем в крови».
Но не прошло и шести часов, а Джелял уже отказался от вороного красавца.
— Нет, воину он не подходит. Вороной косит глаз на кусты и камни!
Но, по-видимому, дело было совсем не в том, что Карабатыр косил. Коситься на визиря Сахиба Джеляла начала вся тенгихарамская степь. Вороного коня Джелял отобрал силой. Он заплатил за него золотом, отдал своего «араба» в яблоках, подарил бекский халат степняку, владельцу вороного… Но хозяин коня — дехканин, пожилой, с сединой в усах, все равно не хотел отдавать коня. Он бежал за Джелялом по степи и, вытащив из-под кошмы старенькую берданку, послал вдогонку пулю.
Конечно, всемогущий визирь мог бы приказать пристрелить хозяина коня и оставить себе вороного. Так поступили бы девяносто девять чиновников эмира Бухарского из ста. И никто не платил бы какие-то там деньги и не отдавал бы взамен своего коня. Подумать только, какой-то там невежда, «черная кость» осмелился сказать «бэ-э», да еще стрелять. Ему надлежало ноги целовать Джелялу-визирю.
Но когда вечером того же дня стражники притащили хозяина вороного Карабатыра, избитого, связанного, и кинули его кулем у края кошмы, где Сахиб Джелял и доктор с сыновьями пили чай, визирь страшно разгневался:
— Приведите вороного! — приказал он. — Развяжите человека! А ты, упрямец, бери свою арбяную клячу и проваливай… Не понимаешь своего счастья! Убирайся!
А наутро визирь Сахиб Джелял снова скакал на своем сером «арабе» в яблоках где-то впереди экспедиции и восклицал:
— А ну, джигиты! Нельзя, чтобы страх лег в ваши мальчишеские души! Марш, марш! В карьер!
Он восхищал мальчиков. С ним они чувствовали себя воинами. Он вручал им сабли дамасской стали — свою и начальника своей охраны.
Он учил «рубить лозу» клинком и заставлял на карьере бросать дротик и попадать им в цель.
Сахиб Джелял, сыновья доктора и еще несколько джигитов играли с азартом, криками, смехом в «чауган» — верховое поло.
А Сахиб Джелял, посмеиваясь в бороду, говорил доктору:
— У вас сыновья, господин доктор! А мужчина — воин! И воевать им придется. О!
Это «О!» относилось, несомненно, к кучке вооруженных всадников, появившихся вдали.
Короткая команда. Топот коней. Облако пыли. Визирь Сахиб Джелял уже устремился назад по дороге. И сколько ни звал доктор, сколько ни останавливал сыновей, они тоже умчались. Пришлось и ему повернуть коня.
Но никакого особого происшествия на этот раз не превзошло, хотя беспокойство доктора имело основания. Тенгихарамская степь в те времена кишела разбойниками, бесцеремонно грабившими караваны купцов на Термезском тракте. Лишь гарнизоны русских солдат в Тенги-Хараме, Ак-Рабате и других караван-сараях — настоящих укрепленных блокгаузах — обеспечивали безопасный проезд почтовых троек и знатных путешественников.
Когда доктор подъехал к столпившимся всадникам, он увидел среди них усталых, запыленных Пата Даннигана и Ковалевского. Они спешились и являли поистине жалкое зрелище: обожженные солнцем осунувшиеся лица, грязная одежда, порыжевшая обувь.
— Мы жалуемся! — от слабости голос Ковалевского дрожал. — Мы едем из Гиссара в Гузар, а нас ограбили ночью. Мы требуем, чтобы изловили воров!
Пат Данниган вторил ему:
— Международный скандал! Мы государственная концессия. Я иностранный подданный! Как они смели! У меня золотой портсигар был. Триста долларов.
Ночью, когда они остановились в степи на бивуак, их обобрали до нитки. Кто это сделал, трудно сказать.
— Меры примем, господа, — решил Сахиб Джелял. — А вам ехать дальше с нами. Но позаботьтесь не отставать. Держитесь в виду обоза.
Путь по Тенгихарамской степи продолжался.
На всю жизнь запомнилось путешествие по широкой осенней степи. Степные ветры, полные ароматов полыни и трав. Синие небеса с белыми барашками. Скачка на конях, когда полынный ветер бьет в лицо, проникает в горло, освежает легкие…
А вечера… На привале при слабом свете свечи в походном шатре Джелял читает вслух стихи. Мудрые глаза визиря поблескивают, брови шевелятся, Чтец — само вдохновение!
Он всегда, оказывается, возит с собой книжки Хафиза, Абу Нафаса, Навои, Низами — целую библиотеку в хурджуне.
Колеблющийся огонь слабо освещает страницы, но Джелял читает уверенно и громко. По-видимому, многое он помнит наизусть.
Он вдохновенно декламирует. И божественные строфы разносятся далеко в ночной степи, заглушая пронзительный звон цикад и кузнечиков. Он читает долго и превосходно. Его декламация отгоняет сон…
Но, наконец, и сон приходит.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Не упускайте солнца! — гремит в предутренний час его голос в палатке. Он вытаскивает мальчишек из-под походных одеял и тянет их на возвышение: