— Иезус Мария! Вы и не обязаны их видеть. Но прошу, пане! Мы беспокоимся.
Доктор пожимает плечами. Всем своим видом он показывает, что рад бы избавиться от неудобного собеседника. Еще не хватает, чтобы господин пристав спустился бы с обрыва в Даул.
Но Бжезицкий слишком хорошо знает и уезд, и его население. Он совсем не так прост, чтобы в одиночку — сопровождающий его джигит полицейского управления не в счет — поехать в разгромленный казаками и полицейскими кишлак. Там еще страдают от ран. Там еще не высохли слезы на щеках вдов. Там еще живут свежим чувством мести.
Он элегантно берет под козырек, и любезно говорит:
— Мы вас ищем, доктор, по срочным делам!
— Что случилось? Кто-нибудь заболел?
— Никак нет… Приятная новость.
Доктор недоумевает, и потом, он в самом скверном настроении. А когда человек, в таком настроении, что может произойти приятного? Все ему видится в черном свете. Даже далекие горы…
— Разрешите доложить! Получено в канцелярии нашего губернатора предписание вам выехать в город Бухару.
— Мне? В Бухару?
— На дворцовый прием к их высочеству эмиру Бухарскому.
— Но я не подчиняюсь ни их высокопревосходительству, ни эмиру… Какое-то недоразумение. У меня свое полковое начальство!
— Все уже согласовано! Давайте возвратимся в Самарканд. Там вы познакомитесь с бумагами и… Это же интересно — съездить в командировку на казенный счет. И притом… Раз вас приглашают… А вдруг там кто-то из наследников эмира заболел? Думаю, эмир не слишком неблагодарная, пся крев, скотина. Говорят, у них в Бухарском ханстве подарки в моде! Поехали!
«Что им от меня понадобилось в Бухаре? — думал доктор. — Впрочем… Черт возьми! — Не с Каратагом ли это связано? Не было печали. Впрочем, наверное, нет, ведь прошло уже два года…»
Часть IIIСТЕНА
I
Тот тиран, у кого состоят в рабах добро и зло, и вера и безверие.
Эмир не знал иного средства поучения, кроме рубки голов и умерщвления душ.
Поезд, бойко стуча колесами по стыкам рельс, мчал доктора и его сыновей в Бухару. Перед глазами доктора почему-то стоял визирь Сахиб Джелял в его ослепительной магараджской чалме, с бородой ассирийца. Наверное, потому, что он, Джелял, во время недавней спасательной экспедиции в Гиссарскую долину в Каратаг представлял Бухарский эмират, куда по приглашению их высочества эмира Сеида Алимхана теперь ехал Иван Петрович.
В открытое окно рвался сухой горячий ветер, трепал пряди волос младшего сына, спавшего на нижней полке. Напротив безмятежно созерцал неведомые сны старший. А доктор все перебирал в мыслях варианты: и что это понадобилось от него, обыкновенного всего-навсего врача, властелину Бухарского ханства?
А ведь не без задней мысли визирь Сахиб Джелял при расставании на перевале Тахта-Карача заметил:
«Все пути, сколько бы они ни петляли по пустыне, приводят к колодцу со сладкой водой… водой дружбы».
Да, эмирский вельможа Сахиб Джелял не без оснований провозглашал себя другом доктора и всячески подчеркивал свое дружеское расположение. И сердце доктора всегда словно погружалось в горячую жидкость, едва на ум приходил этот «путник, стремящийся всегда к неведомому», высокомерный, надменный, но полный великодушия, — Сахиб Джелял.
И чувство напряжения и тревоги стушевывалось при мысли, что в Бухаре есть человек, настроенный доброжелательно.
«Тогда я смогу показать сыновьям Бухару. Ведь Джелял сказал: «Джигиты — приезжайте! Зрелище благородной Бухары — для просвещенных. Кто не видел Бухары, знания о мире того — ничто!»
Вагон качался и стучал, паровоз оглашал пустыню мелодичными свистками. Мимо проносились ночные просторы, полные духоты и запахов песка и полыни. Ребята спали, а чувство тревоги не проходило.
Поезд пересек границу Туркестана и Бухары. И не то, что бы доктор опасался чего-то, но тревога закралась в его сердце. Он понимал, что хоть Бухара — самая азиатская из азиатских деспотий, но ни ему, ни его сыновьям там ничего не грозит.
«Властелин наш всемогущ! — утверждал визирь Сахиб Джелял. — У нас рот зашей иглой! Сожги написанное! Спрячь язык, проглоти! Не дыши! Могущество мангыта, нашего владыки, преславного, победоносного, подателя милостей, сияет над Бухарой».
И в то же время Сеид Алимхан, оказывается, ненавидел и боялся Сахиба Джеляла, своего доверенного помощника, правую свою руку, и не прочь был бы при случае отсечь ее. А за что? Визирь Сахиб Джелял первым, быть может, произнес на одном из эмирских диванов: «Надлежит любить родину», а не традиционное и обязательное: «Я люблю аллаха». Произошел спор. И тогда Джелял сказал: «Надлежит бояться аллаха!»
«Плевелы» — так называл Джелял придворных вельмож — подняли крик и вопль. Эмир не проявил открыто гнева, а дал понять визирю свое неудовольствие своеобразно, по-восточному.
«Мне непонятны газии, ищущие славы не во имя веры, а ради презренных мирских утех». Возражение Джеляла «опустило на лик эмира тень».
Визирь Сахиб Джелял сказал во всеуслышание: «Опасность грозит нашей родине Бухаре, и тем доблестнее надлежит быть и вам, ваше высочество, и нам — воинам пророка».
Эмир стерпел и такое высказывание Джеляла, потому что еще верил ему, зная его как прославленного воина Арабистана и Магриба, грозу кяфиров-колонизаторов и неверных-империалистов.
Но уже в Гиссаре визирь Сахиб Джелял намекнул доктору, что вскоре он покинет Бухару:
«Мы уйдем в хадж. Наш эмир не терпит, когда ему говорят в лицо правду. Сам он отсылает золото в банки других стран, а на свою армию и смотреть не желает. Напрасно мы приехали в Бухару. Что я могу сделать? Все эмирские сарбазы как один больные, хромые, кривые. Изнурены плохим питанием. От голода у них из ослабевших рук ружья вываливаются. И послушайте их слова: «Почему мы должны делаться мучениками, отдавать жизнь за богачей и беков, когда мы даже не можем насладиться запахом роз и райхона в их саду?»
Эмир Сеид Алимхан несколько лет назад пригласил прославленного военачальника Сахиба Джеляла возродить военное могущество эмирата. И Сахиба Джеляла очень заботило состояние бухарской армии. Но, по его словам, он бессилен был что-либо сделать:
«Военачальники двора их высочества подшивают вату из старых одеял. А войско никуда не годится».
И он рассказал анекдот, уверяя, что все это имело место:
«Однажды эмир созвал в Арке диван. Призвал всех своих полководцев и военачальников. Они расселись по курпачам, кто в зеленом русском мундире, подобно самому эмиру, кто в золотом парчовом халате. Все в тюрбанах, все при золотом оружии. Вид имели воинственный, внушающий трепет. Началось высокое собеседование. Тихо текли речи, почтительно прикладывались руки к сердцу, разносили чай в чайниках, на шелковом дастархане лежали груды, целые горы сладостей, винограда, фруктов… И вдруг! Да, то, что произошло вдруг, заставило всех охнуть и вскочить. За стенами приемного зала раздался гром небесный. У вельможных гостей внутренности оборвались. А гром повторился еще и еще раз. Все поняли, что это залпы крепостных пушек. Зал мгновенно опустел. Всех полководцев из зала метлой вымело. Один лишь ляшкарбоши, сам командующий, остался сидеть. «Слава всевышнему, вы храбрец, — сказал эмир. — Дарую золотой халат и высший чин главнокомандующего! Один вы не испугались пушек. Все испугались. Один вы не струсили. А ведь нам захотелось проверить мужество наших защитников». Но почтенный вельможа не обрадовался ничуть милости государя. «Господин, — сказал он, — не зовите вельмож, позовите слуг и прикажите отвести меня и дать мне чистое белье».
Мрачен был визирь Сахиб Джелял на перроне станции Каган. Он лично вместе со свитой приехал встретить доктора и его сыновей. Все склонялись в почтительном поклоне. Выставлен был почетный караул из сарбазов. Оркестр играл турецкий марш Моцарта.
В ответ на этот парад доктор недовольно заметил:
— Господи! Почему столько шума?
Он начинал догадываться, зачем его вызвали ко двору эмира бухарского, в волшебную страну «Тысяча и одной ночи».
Сказочный город Востока! Про него кто-то из поэтов сказал:
«Цветник религии и философии. Райский сад человеческой мысли и излюбленного занятия пророка!»
Но почему же в этом цветнике не раскрываются сердца?
А ведь этот цветник ласкал взоры даже на далеком расстоянии изяществом своих минаретов, бирюзой куполов, поражающими воображение стрельчатыми арками медресе — очагами науки и благочестия, своей пестрой базарной толпой, тысячами верблюдов с тюками товаров, мелодичным скрипом арбяных обозов, тянущихся по дорогам. А толпа бухарцев в ярких халатах, красных, синих, зеленых чалмах ползла лавовым горячим потоком среди гор дынь, абрикосов, яблок, арбузов, гроздей винограда и растекалась по улицам и улочкам меж глиняных стен в облаках пыли, поднимающихся к синим небесам.
«Величественна и прекрасна Старая Бухара! Что пред ней Багдад и Дамаск, Каир и Стамбул? Смотрите, смотрите!» — так восклицал визирь Сахиб Джелял, привлекая внимание своих дорогих гостей к зрелищам, открывавшимся на каждом шагу, за каждым поворотом улицы, по которой с трудом протискивался изысканный, в черном японском лаке фаэтон, везший гостей через древнюю столицу Востока.
Смотрите, восторгайтесь!
Но почему, выражаясь так же в восточном стиле, он подтрунивал:
«Сердца их пили настой чеснока и чистый уксус!»
Почему при всей пышности им на ум приходила народная, такая распространенная в Средней Азии присказка:
«Хочешь умереть? Поезжай в Бухару!»
Сказочный город, и вдруг такое! Город в пышных одеждах солнца, синевы изразцовых порталов, голубых куполов, зелени садов и в нем же — грязь и пыль. Пыль по колено в узких переулках, обвалившиеся глиняные дувалы, бесчисленные древние кладбища. Тут же вкусный дым от шашлычных. И рядом тяжелый пар восточной бани с мыльными потоками под ногами.