Они уже сидели по-восточному на довольно чистых, хоть и стареньких курпачах.
Живо, по-молодому Георгий Иванович сбегал наружу и открыл ставни. Комната при свете оказалась на редкость чистенькой, выштукатуренной алебастром мехмонханой, с резными нишами и темно-гранатовыми с черным орнаментом паласами на кирпичном полу.
Помещение привратницкой свидетельствовало, что они попали в богатый бухарский дом и что Георгию Ивановичу живется не так уж плохо. Это он и подтвердил, отвечая на вопросы доктора.
— Болезненный вид! Пустяки. Я здоров. Сейчас, видите, служу.
— Вы служите? — все больше удивлялся доктор. — Вы, с вашим здоровьем? Это же ни в какие ворота не лезет.
— Надо же заниматься чем-то. Без работы просто подохнешь. Вот поработаю, а потом двину или в Питер, или в Швейцарию. Средства я уже накопил. Здоровья не накопил.
Не без горечи усмехнулся беззубым ртом:
— Да, ослабел. Вот одна надежда, господин муфтий, мой домохозяин и рабовладелец, меня пловом из курочки да кзылтепинским катыком откормит. Знаете, кислое молоко — просто густое желе. Нож вертикально воткни — стоит торчком. Питательно, вкусно. Видите, живу, как на даче, а это центр душной Бухары. Здесь тенисто, прохладно. Видели, ветви деревьев переплелись?.. Роскошный, зеленого шелка шатер.
И он нараспев продекламировал:
Ветер в кронах деревьев
Остановил птиц точно в клетке,
И такая гущина изумруда,
Что солнечные лучи запутались.
Да и жена оказалась подходящей. Отхаживает и ухаживает, говорит — она веселая такая:
Живы будем — на верхушку холма взойдем,
Умрем — в одной могиле будем.
Хоть по мусульманскому обряду не полагается мужу и жене в одной могиле. Посмертное блудодейство.
— Жена? Поздравляю! — удивился доктор.
Георгий Иванович разъяснил:
— Но это целый роман в восточном стиле. Мой хозяин Аталык повелел мне жениться на рабыне. Таков обычай, таков закон. «Ты подобрал ее на улице в нищете, несчастье. Ты дал у себя ей приют. Ты нарушил правило нравственности. Это преступление против религии. Женитьбой узаконь, иначе на твою голову обрушится кара». Отказов не слушал. Восток! А на самом деле хитроумный расчет. Считает, что если женит своего слугу, то закрепит за собой навсегда. Тем более женил на рабыне, невольнице… Кульмас ее зовут, по-русски Несмеяна. Да и что ей смеяться? И Кульмас — рабыня, и я теперь вроде раба. Но Кульмас ходит за мной, как за малым дитем. Все получилось хорошо. И муфтий доволен.
— Какой муфтий?
— Разве я не говорил, что Аталык поселил меня в доме муфтия, вот в этом самом, где мы сейчас с вами? Да вы его знаете отлично. Он из Тилляу. Имеет какие-то связи со Стамбулом. А сам вроде уполномоченного или представителя султана Османской империи при здешнем дворе. Могущественная личность. Ну, а я? Ирония судьбы. Политкаторжанин живет в палаццо мракобеса господина муфтия… «О коварство криводушного колеса времени!» Раб Георгий Иванович с супругой-рабыней. И в наше время! В двадцатом столетии.
Относительно спокойная и безопасная жизнь в подворье муфтия «с бычьим брюхом и птичьим ртом», как его непочтительно называли в его же махалле, никак не устраивала Георгия Ивановича, но положение было безвыходное. Геолог не мог показаться вне стен Бухары. Его тотчас же схватили бы.
С местными жителями, бухарцами, Геолог не водил дружбу, хотя и прекрасно знал местные языки, и своим обличьем среди них не выделялся.
Он, не мусульманин, женился на мусульманке.
«Мусульманка не имеет права выходить замуж ни за кяфира — язычника, ни за человека писания — христианина, еврея».
Мусульманка, нарушившая закон, подлежала ужасной казни — побиению камнями. Муж ее лишался головы.
— Удовольствие незавидное, — еще мог шутить Геолог. — Иной раз до того все надоест, что хоть в петлю. Но Кульмас жалко. Вы еще не знаете, что за человек моя Кульмас! Из-за меня от всего отказалась. Выходила меня, когда я помирал от тропической малярии, кормила из ложечки. Да что уж там!
Но муфтий знал, что делает. Георгий Иванович для него воплощал самые фантастические мечты о богатстве и могуществе. Старый хитрец отлично понимал, что женщиной можно привязать человека покрепче, чем кандалами.
Логика примитивная, но несокрушимая.
Так и жил Георгий Иванович в привратницкой ишанского подворья, проклиная обстоятельства, собственную слабость и безволие.
Пока суд да дело, пока не подошло время — неспокойно было в Туркестане и в самой Бухаре, — Аталык не решался назначить в открытую Георгия Ивановича на официальную должность. Это сразу вызвало бы вмешательство, и притом самое бесцеремонное, российского императорского агента, имевшего свою резиденцию тут же, рядом, в Новой Бухаре. Приходилось до поры до времени «прятать» Георгия Ивановича, осторожно и скрытно использовать «его великие знания и опыт».
А так как тайное убежище Георгия Ивановича находилось в ишанском подворье и положение слуги и даже невольника не позволяло быть разборчивым, Георгию Ивановичу приходилось выполнять капризы и самодурство муфтия и играть, скрепя сердце, роль наперсника и ближайшего доверенного его лица.
Долгими вечерами за пловом и чаем господин муфтий вел глубокомысленные беседы с Георгием Ивановичем на самые разнообразные темы, часто невыносимо нудные и скучные. Муфтий с наслаждением разглагольствовал о себе, о своем могуществе, хвастал глубиной своей религиозной учености и высочайшим авторитетом, втолковывал свои взгляды.
«Дойдет дело до того, — думал порой Георгий Иванович, — что меня в конце концов перекрестят в мусульманство. А что? И муфтию, и самому почтеннейшему Аталыку это очень с руки. Не придется им тогда прятать меня по всяким закоулкам. Обзаведутся тогда Аталык и муфтий одним прозелитом, да еще каким! Безбожником бывшим! Христианам в посрамление».
А муфтий не терял времени, благо, он может заставлять своего раба-невольника слушать себя сколько ему хотелось.
Начинал он беседу издалека, со времен «славных дел веры и святого мазара Тешикташского, когда он, муфтий в Ахангаране, был светочем «учения чистого».
Он вспоминал те времена с наслаждением и спесью. Он тогда был накиб — глава дервишей, что тысячами бродили по долинам Ферганы, Ахангарана и Сырдарьи, владычествовал умами черни. Тогда он приобрел почет и уважение среди улемы Ташкента и Коканда. Он почитался мутаваллием — хранителем мазара Тешикташ — места поклонения святым, куда стекались паломники со всего Туркестана.
От времен слепоты он сохранил раздражительный характер, колючий, горячий. Казалось бы, возврат зрения должен был смягчить муфтия, примирить с передовой наукой. Но нет, раздражение лишь обострилось.
Кроме того, муфтий после поездки в Истамбул начал частенько выпивать, а пьянство — смертный грех. И муфтий искал в своем урусе-невольнике виновника своего прегрешения, хоть и подвержен был пороку пьянства задолго до появления в Бухаре.
А виновник в совращении мусульманина в грех пьянства пред лицом загробных ангелов Мункира и Анкира несет бо́льшую ответственность, чем поддавшийся соблазну мусульманин.
И муфтий по вечерам пил. Он начинал с «дозволенного» напитка — виноградного сока, уваренного на одну треть. Такой сок «халол» и «тосир», то есть чистый и дозволенный — его даже сам пророк, судя по преданиям, отведывал частенько. Но этот сок пьянил и соблазнял — пить и пить. И Георгий Иванович чувствовал, что спаивает своего хозяина, а муфтий спаивает его.
«Не хватает, чтобы я пал так низко, чтобы еще сделался пьянчугой, А он своим «халолем» доведет меня черт знает до чего». А не пить нельзя. Муфтий впадает в неистовство от двух пиал виноградного сока. Случалось, что он вскакивал и бежал к воротам позвать «миргазаба» — господина гнева, то есть полицейского, и приказать ему бросить в зиндан этого проклятого гяура, соблазняющего правоверного мусульманина.
Но до миргазаба не доходило. «Подпортив» нервы своему рабу-инженеру, муфтий наливал новую пиалу и себе и ему и принимался разглагольствовать. Скрытность муфтиев вошла в пословицу. Но «кровь виноградной лозы» столь ароматна и приятна на язык, столь прекрасна золотистым цветом, заимствованным от солнца! И к тому же она развязывает язык и обнажает самые сокровенные тайны души.
И тут в пьяном состоянии вдруг муфтий вступал на стезю политики:
— Если людям дадут свободу… э, нет, я знаю, чем ты, мой брат и раб, занимаешься. Ты делаешь свободу. Только у нас не вздумай… ни-ни! Не прогневи бога… Если стану объяснять, что люди могут не бояться возмездия, о боже, что будет с нами? Пророк повелел держать людей в невежестве и невзгодах: пусть размышляют покорно о своей судьбе, пусть знают незавидную участь смертного. И они покорны. Аллах акбар! На сытое брюхо любому невежде лезут разные вольные мысли. Человек простой да будет голоден! Заниматься размышлениями такому недосуг. Пусть ищет работу. Грамота такому не нужна. О грамоте для народа думают безбожники — проклятие им! — джадиды… Грамота — мать неверия. Пока ишак верит в загробную кару, он послушен, он покорен, он тащит груз, он при появлении уважаемого человека встает и кланяется в пояс. Он слушает проповеди и поучения и доволен… Не правда ли?
— Что ж, бог знал осла, поэтому рогов ему не дал.
Странные происходили бдения в мехмонхане муфтия. И запомнились они на многие годы.
IX
В глазах моих все мираж.
Лишь ты видение!
Все забыто мною,
Лишь ты воспоминание!
Страсти подобны огню,
Сгоришь от них,
словно подстилка из соломы.
После достопамятного торжественного приема в Арке вечером в доме у Каршинских ворот, где по распоряжению визиря Сахиба Джеляла поместили на жительство доктора с сыновьями, появился Мерген. И мальчишки, встретив нежданно-негаданно в Бухаре ангренского лесного объездчика, старого друга семьи, бросились к нему, как к родному.