— Отец сказал… арба не годится. На базаре городовые сидят. В садике на станции сидят. Всюду они. Ищут. Ехать в поезде нельзя. Сразу же схватят.
— Соображение веское, — в раздумье проговорил доктор. — Что же вы скажете, Геолог?
Слова доктора звучат настороженно. Он стоит в дверях своего кабинета, упираясь рукой в притолоку, и смотрит вопросительно на сидящих в столовой за столом в светлом круге от лампы. Доктор лишь сегодня приехал из Галиции в срочную командировку в Туркестан, и ему разрешено навестить на пять дней семью. Он устал, и никто не решался его разбудить, хоть гости все пришли его навестить.
— Кто-то, видимо, заметил меня, и признал, — говорит после горячих объятий Георгий Иванович. — Признал! Плохо. Дело табак.
Придется срочно поговорить с товарищем Бровко.
Предложение доктора наиболее правильное. Машинист депо пассажирской станции Самарканд Среднеазиатской железной дороги Бровко — человек надежный.
— Отлично! — восклицает Ольга Алексеевна. Но на глазах у нее слезы. Она уже предвидит, что уставшему, измотанному Ивану Петровичу предстоит поездка на вокзал. А это без малого семь верст и, значит, полночи без сна.
Никто больше не успел рта раскрыть, а доктор вернулся в столовую в своем военном кителе защитного цвета, с зелеными погонами военного времени.
— А ну-ка, сынки, марш за извозчиком. Со мной поедет один Шамси. Вы, Георгий Иванович, не уходите. Располагайтесь у меня в кабинете на кожаном диване. На улицу носа не высовывайте, вернусь, решим, что делать дальше.
IX
Змея по своей природе такая, какая есть, даже если вылезла из своей шкуры.
Следующим вечером в вокзальном ресторане к столику доктора подсел сам господин жандармский ротмистр.
— Господин полковник направляется в действующую армию или — прошу прощения — наоборот?
— Ни то, ни другое.
Доктор остался очень доволен. Походные зеленые с двумя чистыми пробоями погоны произвели нужное впечатление.
Война далеко, но все, что имело отношение к действующей армии, стоит на первом месте.
Господин жандарм благоговел, растворялся перед полковничьими погонами и, казалось, все порывался встать «смирно». Он, даже сидя, щелкал каблуками под столом и звенел шпорами. Доктору ничего не стоило выяснить все, что он хотел.
«Да, ваше высокоблагородие, господин полковник, в городе объявился опасный революционер, каторжник. Шифровка из Питера: задержать… Ищем. Задержим, Дан приказ применить в случае чего оружие… Знаем в лицо. Знаем — хочет укатить на «скором». Не укатит. Он к подножке вагона, а мы сцапаем. В Красноводск, не иначе, собрался мерзавец… От нас не уйдет.
— А если не поедет? Если его спугнули?
— Поедет. Тоже хитрец. Человек один его знает. В Юнучка-Арыке ему и арбу приготовили. К арбе выйдет. В арбу посадят и миленького отвезут прямо на вокзал, к нам-с. Крышка господину хорошему.
— А если не выйдет?
— Нельзя-с. Знает, что в городе за ним слежка. Каждый шаг.
— А кто вам сказал про арбу?
— Да есть у нас… один. Вам не интересно, господин полковник.
Полковничьи полевые погоны начальника госпиталя Ивана Петровича отлично выполнили свое назначение.
Господин жандарм выложил во всех подробностях принимаемые меры по задержанию опасного преступника. Он догадался к приходу «скорого» выставить полицейские посты на всем протяжении вокзального шоссе на тот случай, если опасный преступник вздумает садиться на извозчиков по дороге.
Было от чего расстроиться. Несмотря на то, что господин жандарм «прилип» и ежеминутно подсаживается за столик, доктор успел отослать с подходившим к нему дежурным по станции записку домой:
«Скорый опаздывает на десять часов. Алаяр вас отвезет кружным путем. В депо ждет Бровко. Не теряйте на минуты».
Шум делался все громче. Расплывшиеся лица людей за столиками едва просматривались в табачном терпком дыму.
По военному положению в зале 1-го класса разрешено находиться не только офицерам, как в мирное время, но и рядовым. Откозырнув дежурному: «Разрешите, господин поручик?» — солдат располагался за столиком или у стенки на вещевом мешке и принимался дымить махрой.
Двери непрерывно распахивались. Народ валил валом. Пахло спиртом, самаркандским пивом и вокзалом.
Все не говорили, а кричали.
Сквозь толпу стоящих и сидящих протолкнулся темноликий, круглоскулый парень и загудел в ухо доктору:
— Геолог здесь! У подъезда… Выручайте, Иван Петрович!
— Не может быть! Ну, Федя, поразительно! — Доктор поднялся, не веря своим ушам: — Я же, мы… Записку только что… Ты что-то путаешь, Федя.
— Да нет. Скорее! Отец побежал уже в депо. Геолог с почтой ехал.
— С почтой?
X
В скачке взмылил ты бока своего коня.
Центр города Самарканда украшали два довольно-таки внушительных здания — «Грандотель» и «Регина». Судя по рекламе, это были первоклассные гостиницы с комфортабельными номерами, с ваннами и… даже электрическим освещением.
Но приезжие жильцы очень сетовали на шум по утрам и вечерам. Оказывается, между «отелями» по гулкой мостовой по утрам и вечерам с грохотом и треском прорывалась громадная неуклюжая повозка — нечто вроде ковчега на колесах: деревянный тарантас с высокими, добротно, но грубо сколоченными из вершковых досок бортами кузова, в котором высилась целая хеопсова пирамида обшитых грубой, суровой тканью посылок — пестрых от блямб красного сургуча.
Прохожие восклицали почему-то всегда с энтузиазмом:
— Почта! Значит, красноводский почтовый идет по расписанию!
А самаркандские старушки удовлетворенно вздыхали: значит, наши гостинцы — урюк и изюм вовремя, к празднику попадут к московским или петербургским дочкам или племянницам…
У новоприезжего некоторое недоумение вызывали грузные толстяки-полицейские в полной амуниции, при шашках-«селедках» и кобурах со шнурками, восседавшие на верхушке пирамиды из посылок. Стражи сурово шевелили своими грозными усами, придерживали свои форменные фуражки за жесткие блестящие козырьки и орали, предупреждая прохожих: «Посторонись!»
По особому постановлению военного времени, почтовый тарантас не должен был ни на секунду останавливаться на всем протяжении восьмиверстного пути от почтамта до вокзала станции Самарканд.
Ни на секунду! А махина почтового тарантаса со своим многопудовым грузом, влекомая рвущимися вперед битюгами-рысаками, могла швырнуть с дороги — и отшвыривала безнаказанно — не только какого-нибудь тщедушного, перебегавшего через улицу разносчика халвы, а и высококолесную арбу.
Заслышав грохот, почти все спешили прижаться к обочине шоссе или перепрыгнуть через арык на тротуар, какая бы грязь ни была.
Перед «почтой» пасовали даже кучера чиновничьих и купеческих фаэтонов. Подальше от греха! Ищи-свищи покрытия убытков за поломки. На то и губернаторское особое постановление.
Но в чем дело? Почему такая помпезность? Такие темпы?! Такие меры предосторожности! Неужто надо молниеносно, да еще с полицейской вооруженной охраной препровождать невинные дары самаркандских садов любезным российским родственничкам?
Не в бабушкиных посылках, конечно, дело!
Деньги! Казенные суммы! Банковское золото, доходы хлопковых магнатов Пинхасовых, Вадьяевых, Калантаровых! Документы канцелярий губернатора и Областного правления вез каждый раз шумный, трескучий тарантас почты.
А охраняли свой груз полицейские охранники со всеми предосторожностями. И главным образом, от экспроприаторов. Даже в Самарканде, далеком, тихом, провинциальном, постреливали.
Уже имели место случаи дерзкого ограбления почты.
Почта-тарантас — волнующая, романтическая достопримечательность города. И потому единственный постовой полицейский Абдурахман, потрясавший всех своей иссиня-черной шелковой бородой, едва заслышав из-за поворота грохот железных ободьев по щебню, пронзительно свистел в свисток, врал на извозчиков и картинно становился «во фрунт», отдавая честь громыхающей тройке.
XI
Смешно упустить врага, а потом бежать но его следу.
Змея — проявление зла, и кроме зла от нее ждать нечего.
Люди, узлы, дети. Доктор огляделся. При свете газокалильного фонаря он заметил кучку людей у высокой кустарниковой изгороди памятника генералу Анненкову, строителю Среднеазиатской железной дороги.
Судя по кепкам и цивильным картузам, это были станционные рабочие. Спинами они заслоняли человека в белой с черным киргизской шляпе. Со стороны почтовой конторы к группе шагал полицейский, спотыкаясь На булыжниках мостовой и путаясь в шашке-«селедке».
— Федя, беги в депо. Скажи, мы сейчас… — проговорил Иван Петрович и пошел навстречу полицейскому.
На привокзальной площади довольно сумрачно, но доктор разглядел громоздкий тарантас у домика привокзальной почты и ручные тележки, в которых полицейские чины выгружали посылки и мешки.
«Почту привезли… Но как он сумел? Там же полно фараонов!»
Иван Петрович остановился в двух шагах от рабочих и повернулся лицом к приближавшемуся полицейскому.
— Здравия желаю, господин полковник! — отдал честь полицейский и вытянулся.
— Здравствуйте! Это ты, Просин? — узнал доктор полицейского из почтовой Самаркандской полицейской охраны. — Что, все почту от разбойников охраняешь?
— С приездом, Иван Петрович, ваше высокоблагородие. На побывку изволили прибыть? Что там на фронте?
— Воюем. За святую Русь… Чего тебе? Почту привез?
— Так точно… От експриприятов… оберегаем.
— Стреляют?
— Да не так что очень… — Полицейский все старался через плечо доктора разглядеть в тени рабочих.
Из ярко освещенных дверей вокзального помещения вышел вокзальный жандарм и рядом с ним железнодорожник, оживленно жестикулирующий и показывающий на далекий почтовый тарантас.