о Казим умер за три дня до ее появления. Она явилась в дом людей, обезумевших от горя, и стала для них утешением и надеждой. Три года Фатима прожила с этой семьей и постепенно сама начала проповедовать, правда, пока оставаясь «за занавеской». Можно только представить себе, насколько убедительно звучали эти проповеди для мусульман в XIX веке. Толпы мужчин приходили слушать молодую женщину, из-за занавеса говорившую с ними о самом существенном в их жизни – о назначении человека, о земном уделе и о смерти. В то же время она начала писать стихи, наставления и послания и обратилась к учению Баба.
Тахире приснился дивный сон. Юный сейид, то есть один из потомков Пророка, читал ей изумительный стих о свободе людей и равенстве мужчин и женщин. Проснувшись, Куррат-уль-Айн узнала в этом стихе одну из проповедей Али Мухаммеда Ширази, назвавшего себя Бабой, то есть вратами к скрытому Имаму. И тут же поверила ему, нет, больше – вверила ему свою судьбу.
Самого это термина – «скрытый имам» – я как раз и не понял. С тех пор, как мы попали в Иран, от имамов голова шла кругом. Я знал, что имам – это Хомейни, что вообще в Иране множество имамов, но кто из них скрыт? – это было полной загадкой.
Ильдар только улыбнулся в ответ на мой вопрос. Мол, европеец есть европеец, что с него взять? Выяснилось, что имамом у шиитов называют любого выдающегося богослова. Но существует знаменитая легенда о двенадцати имамах – потомках праведного халифа Али, которые не только управляют общиной по закону и справедливости, но и в совершенстве знают волю Всевышнего. Двенадцатый имам – Мухаммад ибн аль-Хасан аль-Махди – пропал в середине Х века, но не умер, а скрыто пребывает среди людей и должен проявиться вновь, чтоб восстановить царство истины.
– Скрытый имам для шиитов – это примерно как для евреев Мессия. Но так же, как у каждого истинного Мессии, у Скрытого Имама должен быть свой Пророк – Врата, через которые он появится. Таким пророком и стал для бахаитов Баба-Али Мухаммед Ширази. А Бахаулла, его ученик и последователь, – как раз тот самый «Скрытый Имам», только мусульмане его не приняли и отвергли. Так ведь всегда случается с истинными пророками, не так ли? – при этих словах мой собеседник внимательно посмотрел мне в глаза, а я поспешил сделать новый глоток кальянного дыма. Намек был слишком очевиден.
– Куррат-уль-Айн приняла Бабу всем сердцем и перевела его сочинения на фарси. При этом она открыла лицо и вышла из-за занавеса. Каждый мужчина мог видеть, как она прекрасна, и многие не выдерживали ее взгляда. Рассказывают, что один правоверный даже хотел перерезать себе ножом горло, глянув в глаза такой восхитительной чужой женщине. Он, как потом говорили, увидел в них разверстую бездну.
Враги обвиняли Куррат-уль-Айн в ереси и вероотступничестве, но среди ее последователей было пока еще много влиятельных людей и даже богословов. Люди задумались. Вокруг все спорили о смысле жизни и воле Всевышнего. Такое неспокойное было время.
В конце концов, Фатиму все же изгнали из Кербелы, и она отправилась странствовать со свитой учеников, друзей и последователей.
Женщины, за которой бы шли мужчины, Иран не видел уже почти тысячу лет.
Тахира долго скиталась по Хоросану и, в конце концов, вернулась домой, в Казвин. Муж хотел, чтобы она осталась в семье, но она отвечала ему, что если бы он ее по-настоящему любил, то отправился бы вместе с ней еще до того, в Кербелу. А так делить им нечего, они разные люди, и, главное, совершенно чужие.
После таких слов жизнь в родном доме стала совершенно невыносимой. К тому же отец и дядя Куррат-уль-Айн пытались устроить с ней публичный диспут и вернуть ее на стезю правоверия. Однако все их доводы рассыпались перед блестящей риторикой красавицы, открывшей свое лицо. Тогда родственники от уговоров перешли к угрозам. Больше всего неистовствовал дядя. Он требовал от отца заточить Фатиму на женской половине и проявить, наконец, мужскую власть. Он грозил, что обратится к властям и потребует казни племянницы. А наутро его нашли мертвым…
В убийстве – причем совершенно голословно – обвинили одного из друзей Куррат-уль-Айн – шейха Салиха. Суд был скор, и беднягу казнили. Фатиму же обвинили в подстрекательстве к убийству и тоже заточили в темницу.
Но на сей раз заключение было недолгим. Через девять дней сын одного из министров шаха по имени Бахаулла, будущий главный пророк бахаизма, а в ту пору юный поклонник идей Баба, сумел вызволить ее из тюрьмы и перевезти в свой тегеранский дом.
…Летом 1848 года в деревушке Бедашт под Тегераном собрались самые знаменитые последователи Баба, чтоб обсудить важнейшие основания нового вероучения. Куррат-уль-Айн, которой было тогда тридцать с небольшим, и которая была прекрасна, как небо и море, появилась там с открытым лицом, смутив даже многих своих единомышленников.
Сам Баб к этому времени был вероломно заключен в крепость, и Куррат – со страстью, свойственной лучшим из женщин, – призвала к восстанию. Она провозгласила полный отказ от исламского закона, многоженства и неравенства полов, говорила: «Барьеров между мужчинами и женщинами более не существует. Женщины могут и должны на равных заниматься любой деятельностью… Блага – собственность всех. Сделайте из бедняка равного богачу и не прячьте ваших жен от друзей: больше нет ни хулы, ни осуждения, нет ни обязанностей, ни запретов».
Разумеется, ее обвинили в проповеди общности жен. Это было проще всего. К тому же ее красота сводила с ума даже самых преданных единомышленников, и легче всего было подумать, что сама она – порождение шайтана, посланная на землю, чтоб смущать несчастных правоверных. Споры и смуту смог пресечь только сам Бахаулла, дав Фатиме новое имя – Тахира, что означает «чистая».
Как это часто бывает, ожесточенные споры были прерваны – появились регулярные войска. Собрание в Бедаште разогнали. Баба казнили, а самых известных бабитов отправили в тюрьмы. Взяли и Тахиру. Ее отвезли в Тегеран и поместили под домашний арест в доме коменданта города Махмуд-хана. Рассказывают, что за несколько месяцев ей удалось обратить в свою веру всех дочерей и сестер Махмуда и даже несколько принцесс. Сам молодой шах Насреддин был очарован ее красотой и предлагал ей первое место в своем гареме.
Но Куррат-уль-Айн отвечала ему кратко:
«Слава, богатство и власть – пусть для тебя это будет;
Странствия бедного дервиша – пусть для меня это будет…
Долгая жизнь и успех – пусть для тебя это будет,
Смерть ради правды моей – пусть для меня это будет».
Эти рубаи оказались пророческими. Летом 1852 года Куррат-уль-Айн казнили. Рассказывают, что нетрезвые солдаты задушили ее глубокой ночью ее же собственным шелковым платком. По преданию, последние ее слова были: «Вы можете меня убить, но вы не в силах помешать свободе»…
Мехмет закончил рассказ, выпил полстакана воды, сделал большой глоток дыма и посмотрел на меня вопросительно: мол, как? впечатляет?
Что я мог ему ответить? Мы настолько мало знаем о Востоке, что иногда даже стыдно. Уже потом, дома, Ира Аржанцева рассказала мне, что параграф о восстании бабитов был даже в нашем школьном учебнике истории. Но я не так прилежно учился в школе, и досконально его содержание не помню.
Выяснилось, что история Куррат-уль-Айн в XIX веке была широко известна в Европе, а будущий вице-король Индии и автор знаменитых нот молодой Советской республике лорд Керзон рыдал над ее судьбой, еще учась в университете.
«Мужество очаровательной поэтессы из Казвина с трагической судьбой, которая, сбросив чадру, пронесла по всей Персии факел миссионерства, – один из самых волнующих эпизодов современной истории», – писал он накануне Первой мировой войны.
«Один из самых волнующих эпизодов истории»… а я ничего не знал…
XVI. Тегеран, мозг выносящий. День первый
И вот мы въехали в Тегеран. Я давно хотел попасть в этот город. Удивительные фотоальбомы 60-х годов, так не вяжущиеся по тону и цвету со всем увиденным в современном Иране – исторические ассоциации, персидская литература…
…Тегеран – очень древен, намного древней тех городов, которые мы видели на своем пути, – и Самарканда, и Бухары, и Хивы, и Ургенча. Ему – по данным археологических источников – не меньше 8 тысяч лет. Но столицей он стал относительно недавно – всего лишь три столетия назад, в годы правления династии Каджаров.
До этого центры персидской государственности были отнесены гораздо дальше на север. И поэтому не удивительно, что нынешняя столица Ирана оказалась сотнями нитей связана с Бухарой и Самаркандом (так уж все перекликается в нашем путешествии). Кроме всего прочего, первым известным европейцем, посетившим Тегеран, был испанец Руй Гонсалес де Клавихо, который следовал из Мадрида в Самарканд, ко двору Тимура. Он записал, что здесь, у подножия горы Точал, расположен крупный город, и в нем – дворец-резиденция Тимуридов.
В тридцатые годы прошлого века, в эпоху Семевского, который, впрочем, не мог бывать здесь, вероятно, это был упоительный город. Как и весь мусульманский Восток между двумя мировыми войнами. И какие интриги, какие шпионские страсти! В отличие от Александрии, воспетой Лоренсом Дарреллом в «Александрийском квартете», роман о Тегеране, о хитросплетениях английской, немецкой и советской дипломатии еще не написан. «Тегеран-43» – это только развязка, напряжение, охрана, стрельба, монументальные фигуры лидеров союзников. Но Тегеран 20-30-х годов – совершенно другая песня. Любовные истории, дружбы, предательство, ужас возможного возвращения на родину, тоска, ненависть, ясное небо. Все это еще ждет своего бытописателя…
…Километров за тридцать до иранской столицы начались «пробки» – на дорогах скопились легковые машины, грузовики, мотоциклы. И это неизбежно – в тегеранской агломерации проживает тринадцать миллионов человек. Но нам удалось легко обойти все трудности. Мы сели на хвост компании местных байкеров, и, лавируя за ними между потоками, на скорости ворвались в центр города.