Это был уже курс молодого забойщика, мясника, живодера: то подчеркнуто медленными, то едва уловимыми, с настоящей, живой быстротою, тычками Лютов обозначал уязвимые, болевые, слепые места, словно тушу говяжью разделывал, перед схемой с указкой стоял.
Что-то дикое и завораживающее, первобытно-шаманское засквозило в уродливом, пыточном танце двоих. Бекбулатку корежило, скручивало, молотило, мотало, душило, распирало, лущило из него самого, словно Лютов и вправду его опоил, намагнитил, обезволил своим цепенящим, высасывающим взглядом, как Чумак, Кашпировский, проходимцы далекого смутного времени, у которых народ, обезножев, валился снопами.
Лютов словно и вправду ломал Бекбулатку даже не наложением а мановением рук, даже и не ломал, а вытягивал жилы, и теперь уже даже слова пояснений казались заклятьями, но, конечно, не в них было дело, а в боли… Лютов был ее полным хозяином. Лютов знал, где нажать, где склещить свои пальцы на руках человека, который, казалось, был намного сильнее его. Только боль понимал Бекбулатка, все уродливее и бесстыднее открываясь для этой учебной, показательной смерти и как будто уже и желая ее, хоть бы и настоящей, как единственного избавления.
— Там вон тир, — показал Лютов за спину деревянным ножом, не отпуская перекрученную руку Бекбулатки. — Вспомним навыки. Двинули…
Потянулись за ним. На столах, на полу были тесно составлены вскрытые деревянные ящики. Источая густой, вязкий запах ружейного масла, отливая стальной синевою и масляной пленкой, в них рядами лежали автоматы Калашникова, как солдаты в строю, как младенцы в роддоме, как железные зерна в стручках. Рядом были разложены старые, потертые до голого железа разносортные стволы: укороченные, полномерные, со складными прикладами, с деревяшками, с пластиком, под различный калибр автоматы, винтовки, межеумочные карабины типа «Вепрь» и «Сайга»…
— Наши только шесть ящиков, и все, что россыпью, берите. В данном случае вас не касается, но вообще по возможности подбираем такой же калибр, как и у большинства, чтоб товарищи с вами могли поделиться патронами.
Повалили, залязгали, захрустели железом. Петро чуть не первым вклещился в цевье, взбросил вылущенный из гнезда автомат, и на обугленном его лице качнулось что-то хищное. Как живою водою отлили — наконец получил то единственное, чего ему недоставало. Подожженные руки с воскресшей умелостью отирали, цепляли, взводили, сочленяли детали для сборки его новой жизни. А Вальку автомат в руки лег нежеланной и, должно быть, поэтому неподатливой тяжестью. С этим скользким, холодным железным предметом он никак не был связан, а если и был, то какой-то отсроченной, затаенной работой души, вхолостую раскрученным ротором, что никак не придаст телу зрячую, приводящую в действие ненависть.
— Чего-то потерял, родной? Глянь там рядом, в соседнем отсеке. В первый раз увидали, служаки? Чё, как в том анекдоте: нос мне в жопу засунул и кричит: «Помоги, мать-природа»? — подначивал Лютов. — Хренею с вас — конструктор «Юный техник»! Давайте-давайте — спереди мушка, сзади коричневое. На марше ствол на руки, руки крестом. Ремень всегда на шее, как в детстве варежки носили на резинке. Следим, чтоб ничего не лязгало и не гремело. Антабки обматываем изолентой, бинтом или пластырем… Оружие к осмотру! Затворы на уровне глаз! Отнять магазины!.. Нормально: рефлексы работают. Прицел, переводчик, прикладка — это помним, надеюсь?.. Чего тебе напомнить? Как лысого гонять? У предохранителя три положения. Все сделано в расчете на предка человека — обезьяну. Если в панике снял, резко дернул, по-любому опустишь его до упора — магазин за секунду уже не просадишь. Значит, первое: при сигнале опасности передвигаемся, а тем более перебегаем с упором приклада в плечо, при этом ствол стараемся держать немножечко опущенным. Боец, покажи, — кивнул он Петру, и тот с закаменевшим от напряжения лицом изобразил.
«Смотри, Петь, не пёрни», — сказал бы Валек при других обстоятельствах, а сейчас ничего не сказал.
— От живота стреляют только немцы в кино про войну. Ну или такие, как я. В магазин через каждые девять патронов забиваем по трассеру. По светлячкам отслеживаем расход. Увидел два трассера — меняешь рожок. Потом дозарядишь, а так меняй его сразу на полный. Патрон оставляешь в стволе, подстегнул магазин — считай, две-три секунды сэкономил. Сменить не успел, бегут на тебя — кидай в них пустой под видом гранаты, крича «сука-падла» и прочие нежности. Рефлекс их положит хотя бы на десять секунд, а ты хочешь новый рожок подстегни, хочешь сдергивай на хрен оттуда… Для народных умельцев есть такой вариант… — Лютов выбросил руку к автомату Петра и метнул оборвавшийся в лапу рожок в щитовую мишень.
В квадратной городошной «голове» осталась рваная дыра, забелела фанерным нутром, давшим трещину под зеленой бумагой. Валек поймал взгляд возбужденного Вани Пичугина, не сводящего с Лютова преданных, обожающих глаз. Ваня будто бы ждал, что рожок бумерангом вернется в хозяйскую руку.
— Видел я тут любителей спаривать магазины обвязкой. Это как бы удобно в теории, но по жизни чревато. Перекосит патрон — сразу оба придется откинуть. Лег на землю, уперся рожками — запасным можешь грязь зачерпнуть: подаватель забьется, и все, автомат не патроны, а землю жует. У кого есть подствольник, при стрельбе из него упираем в плечо не приклад, а уже рукоятку… Упирайся прикладом. Дотянулся до спуска? То-то вот и оно… А теперь о здоровье. Что делать, если ранят. Санитар — птица редкая, и руки у него всего две, так что либо, дружок, помоги себе сам, либо мы над тобою поплачем. Это ваш первый друг. — Коротким движением выпростал откуда-то из под одежды ременчатый розовый жгут. — Заденет артерию — у тебя десять — двадцать секунд. Брызнет как из кита. Поэтому жгут накладываем прямо на фонтан и крутим, пока хватит силы. У каждого должно быть два таких: один для соседа, другой для себя. Они всегда должны быть под рукой. Наматываем на приклад или носим в разгрузке под сердцем. Если дырка в груди, тоже надо спешить: воздух внутрь поступит — совсем мертвый будешь. Индпакеты у нас децифит. Получите их через одного. Дырку в принципе можно заткнуть чем угодно…
— А бронежилеты дадут? — крикнул кто-то.
— Броник — не панацея. Пуля, может, его не пробьет, но ребра тебе сломает почти гарантированно. Отобьет селезенку, печень, почки, то-сё или легкие все размозжит, так что дырка иной раз предпочтительней будет. То же самое каска: башку не пробьет, а вот шею сломает. Но вообще, конечно, вещь полезная. Новый броник, который кевларовый, легкий и сидит как влитой, только где ж его взять? Разве только с убитых укропов. А у нас в тут в наличии сбруя для рыцарской лошади. Тяжелые, блин, как костюм водолаза: три раза упадешь — в четвертый не подымешься. Но вы это… особо не ссыте. Статистика гласит, что на убийство каждого вояки по десять тонн металла надо израсходовать. Какой-нибудь один осколок — твой, а остальные — сотни тысяч мимо. А иначе война и недели бы не протянулась. Всех бы выкосило идиотов, только бабы одни и остались бы. Рожки на груди и на брюхе — тоже бонус к защите. Для кружка «Очумелые ручки» — собираем железную мелочь, какая потолще, и садимся портняжить. Обживаем обычную куртку, жилетку. Или кожанку взять поплотней. Или, скажем, фольгу алюминиевую, ну, которая на утеплитель идет. Короче, мать-природа вам подскажет, чего и как себе прикрыть… А теперь все наверх — будем падать учиться.
— Так опасно там вроде…
— Ну вот и упадете как получится — кто по собственной инициативе, а кто по чужой, — бросил Лютов, и не понял Валек, шутит тот или нет. — В раздевалке получите кому надо одежду, маскхалаты там, горки, разгрузки. Медицинские все принадлежности…
Потянулись назад, на поверхность, бряцая автоматами, чужими, как протезы или костыли. Теснились в раздевалке, разбирая пятнистые брезентовые робы, разгрузки с карманами для автоматных рожков, тяжелые гроздья высоких ботинок, попарно связанных шнурками. Валек с бесконечно-тупым изумлением — как будто доселе ни разу не видел, два года подряд не носил — оглядывал, щупал одежду солдата, внезапно поняв ее суть: не только единообразие, необходимое для безраздумной полноты повиновения, но и предельную приближенность к природе — уже не к первобытным, а к животным и даже прямо пресмыкающимся нуждам. Раньше шли друг на друга рядами, не кланяясь, в блеске рыцарских лат, с петушиными перьями на головах, с христианским крестом, с божьим ликом на стягах, устрашая врага красотой. В этом было свое видовое безумие — как озлобленный трудный подросток в природе вел себя человек, а потом «поумнел», позаимствовал у хладнокровных рептилий накожные защитные узоры. Думал, думал, искал и пошил себе новый военный костюм цветы жухлой травы и осенней земли, а еще для зимы, для пустыни, для джунглей. Раствориться в лесу, слиться с мертвой землей, притвориться корягой, бугром, валуном, подманить на длину языка и разжаться пружиной, с разрывающим грохотом выметнуть автоматное жало.
Облачились и выперлись под открытое небо, неправдиво бездрожное, чистое, светлое, но от этого лишь еще более грозное, как будто растворившее в себе давяще-неизбывную угрозу до какого-то неведомого срока. Табуном — на футбольное поле, кочковатый пустырь в клочьях сизой прошлогодней травы.
— Ну, в общем, так. Увидели кого-то, а тот вас еще нет — не надо прыгать в сторону, не надо мельтешить. Любое резкое движение человек сечет автоматически. Плавно, медленно сели — типа, вы укротители змей. Звук стрельбы по тебе, шорох, топот — вот тогда уже падай. Обмочись, обмарайся, сердце в горле почувствуй, но сперва упади. Остался стоять — значит, ты уже не человек и тем более уж не животное, дерево ты. Почему ваших баб и детей задевает? Потому что на небо смотрят завороженно — падать их не учили. Трах-бабах, та-та-та — у тебя паралич, все внутри за-мертвело, как на сильном морозе. Руки-ноги уже не твои, голова не твоя. Тук-тук-тук, есть кто дома? А когда ты упал, то от боли в тебе сразу адреналин бьет копытом, кровь идет во все мышцы — живой! Над своим телом властен. Это аз-буки-веди, «Отче наш», позвоночный рефлекс. К земле успел прижаться — считай, как под воду ушел, пусть всего на секунду-другую, но зато с гарантийным талоном, со штампом «оплачено». — Лютов встал против них и вколачивал каждому в череп застревавшие, точно ершеные гвозди, слова. — Но падаем не просто, а сразу с перекатом. Перед тем как залечь, обязательно перекатись раза три. Помни: там, где упал, под тобой сковородка — изжаришься. Быстро перекатился и лупи в направлении грохота. Увидел гранату — кричи «граната справа» или «слева», можешь сразу упасть, но хотя бы с земли обязательно крикни для всех. Свой ливер, конечно, дороже, но один среди мертвых ты и сам уж мертвец. Если рядом упала граната, падай к ней головой, закрывай кочерыжку руками крест-накрест, не боись: это мертвая зона, все осколки пройдут над тобой, только рот постарайся, как рыба, открыть, а иначе оглохнешь. Граната — это не снаряд: на куски никого не порвет. Бывает, в подвале взорвется, а внутри у людей лишь контузии. Поэтому, когда ты чистишь дом, одной лимонки мало — закатывать надо по три, по четыре одну за другой. И именно что закатывать по полу, а не кидать. Увидел растяжку — не трогай, не режь, просто мимо пройди. С любой закрытой дверью то же самое — не трогай… Ну вроде все. Теперь показываю. Кто заржет, улыбатор сломаю… — И, пробежав вдоль строя с автоматом, рухнул в перекат, настолько мгновенно расставшись со всей своей грузностью, что никому не сделалось смешно, совсем наоборот.