– Нет, – продолжил он. – Думаю, ты просто настолько по-божески уверен в своей хреновой значимости, что так ничего и не понял. Поэтому позволь прояснить: мне нет до тебя никакого дела. Ты для меня вообще не имеешь значения. Даже ненавидеть тебя – пустая трата энергии!
Я смотрел на него, пораженный его горячностью и, что греха таить, обиженный. И тем не менее…
– Не верю, – пробормотал я.
Он моргнул.
А потом оттолкнулся от стола с такой силой, что тот дернулся и я едва не слетел на пол. Я лишь смотрел, как он подошел к Гимн, взял ее за шкирку и почти отволок к двери.
– Я не собираюсь его убивать! – повторил он, выталкивая ее за порог. Девочка едва не упала, когда он разжал хватку. – Я и пальцем не пошевелю, только буду злорадно наблюдать за его долгой и унизительной смертью, ускорять которую у меня нет ни малейшего намерения! Твои деньги чисты: можешь со спокойной совестью умыть руки. И порадуйся, что избавилась от него раньше, чем он разрушил твою жизнь! А теперь – брысь отсюда!
И он захлопнул дверь у нее перед носом.
Потом Ахад повернулся ко мне и тяжело перевел дух, успокаиваясь. Я успел постичь его душу и понял, что именно в тот момент он принял решение. И быть может, угадал мое.
– Выпить хочешь? – вполне вежливо спросил он наконец.
– Детям пить не положено, – привычно ответил я.
– Значит, нам повезло, потому что больше ты не ребенок.
Я поморщился:
– Я… в общем, не пробовал спиртного уже несколько столетий. – Я тщательно подбирал слова, ступая по тонкому льду вроде бы достигнутого нами хрупкого мира. Да какой там лед, я скользил, точно водомерка по поверхности лужи. Однако, если мы оба не напортачим, у нас может и получиться. – Не найдется ли у тебя что-нибудь… ну…
– Для жалких? – фыркнул он и подошел к деревянному шкафчику прекрасной работы. Внутри обнаружилось не менее дюжины бутылок, полных явно крепких жидкостей с насыщенным цветом. Это были напитки для мужчин, а не для мальчишек. – Нет уж. Барахтайся или тони, другого пути нет!
Ну ладно, тонуть так тонуть. Я посмотрел на бутылки и с тяжелым вздохом решил и дальше следовать по пути примирения.
– Тогда наливай, – сказал я.
Некоторое время спустя, уже после того, как мне пришлось вспомнить, что рвота – куда менее приятный телесный акт, чем опорожнение кишечника, я сидел на полу, куда меня усадил Ахад, и долго и пристально его разглядывал.
– А тебе что-то от меня нужно, – сказал я. Надеюсь, получилось внятно, хотя внятно думать уже не получалось.
Он аристократически приподнял бровь. Сам он, кажется, даже не захмелел. Слуга уже вынес поганое ведро с плодами моей неосмотрительности. Окна были настежь распахнуты, но, несмотря на это, в воздухе витал густой запах Ахадовой сигары. Он мне не нравился, но все лучше, чем запах блевотины, поэтому я не возражал.
– И тебе от меня, – заметил он.
– Ага. Однако мои желания всегда были простыми. В данном случае мне нужны деньги, но не для себя, а для Гимн. Но раз ты их ей уже дал, значит проблема решена. А вот что касается тебя, простыми запросами ты никогда не довольствовался…
– Хммм… – Полагаю, последнее утверждение ему вряд ли понравилось. – Тем не менее ты все еще здесь, значит хочешь чего-то еще.
– Я скоро состарюсь и одряхлею, и мне понадобится забота. Помру я лет через пятьдесят или шестьдесят, и чем дальше, тем мне все больше будут требоваться пища, кров и… – я задумчиво посмотрел на бутылку на столе между нами, – и всякая всячина. Чтобы все это добывать, смертные пользуются деньгами. Я превращаюсь в смертного; стало быть, мне необходим постоянный источник дохода.
– То есть работа, – хохотнул Ахад. – Моя домоправительница полагает, что из тебя получится неплохой куртизан. Ну, то есть если тебя отмыть и привести в надлежащий вид…
Обида пробилась сквозь алкогольные испарения.
– Я – бог!
Ахад ничуть не смутился:
– А у нас почти треть куртизанов обоего пола – богорожденные, Сиэй. Неужели ты с порога не ощутил присутствия членов нашей семьи?
Он обвел помещение жестом, после чего его рука остановилась на себе, и я даже покраснел, потому что он был прав: я не учуял ни его, ни кого-либо другого. Я слабел и только что получил еще одно тому подтверждение. Ахад же продолжил:
– Да и среди посетителей у нас немало божеств, которых любопытство толкает познать смертных, но признать это им мешают гордость или страх. А некоторые просто побаловаться хотят, не придавая этому значения и не впутываясь в особые обязательства. Знаешь, Сиэй, когда доходит до этой стороны жизни, мы, оказывается, не так уж от них отличаемся.
Я простер свои угасающие и ненадежные чувства к ближайшей части реальности и напряг их, как мог… Да, теперь я ощущал присутствие нескольких братьев и сестер. В основном наиболее юных. Я невольно вспомнил те дни, когда и сам был заворожен смертными, особенно их детьми, с которыми мне так нравилось играть. Однако некоторых из наших больше влекло к взрослым, и это способствовало пробуждению вполне взрослых желаний.
Вот мне, например, мучительно захотелось ощутить губами кожу Шахар…
Я тряхнул головой. Лучше бы я этого не делал. Дурнота, оказывается, еще не прошла. И я сказал, просто чтобы отвлечься:
– У нас никогда не было необходимости в подобном, Ахад. Если мы желаем смертного, нам достаточно появиться в любом месте и указать пальцем, и смертный даст нам все, чего мы желаем.
– Знаешь, Сиэй, ну не следил ты за делами этого мира, и ладно. Но не стоило бы тебе говорить так, будто ты все обо всем знаешь…
– Чего?
– Настали новые времена, – сказал Ахад.
Он отпил из квадратного стакана, полного алой огненной жидкости. Этот напиток я слегка пригубил и больше не стал его пить, потому что смертному недолго было и дух испустить от алкогольного отравления. Ахад погонял жидкость во рту, наслаждаясь ее жгучестью, после чего проглотил ее и продолжил:
– Человечество, за вычетом еретиков, много столетий веровало исключительно в Итемпаса. Они до сих пор понятия не имеют, что с ним сталось, потому что Арамери позаботились о неразглашении. Да и мы, боги, как-то потеряли его из виду. Однако все чувствуют: что-то переменилось. Смертные, конечно, не боги, но то, что сущее расцветилось новыми красками, понятно даже им. И еще они понимают, что наше племя могущественно, достойно восхищения, но… временами совершает ошибки. – Он пожал плечами. – То есть желающий поклонения богорожденный по-прежнему наберет себе верных. Но не особенно много. И право, Сиэй, большинство из нас вовсе не жаждет божеских почестей. Вот у тебя с этим как?
Я удивленно моргнул, потом задумался.
– Даже не знаю…
– А знаешь, у тебя бы получилось. Уличная ребятня клянется твоим именем, а других богов даже по именам не знает. Некоторые даже тебе молятся.
Это я и сам знал. Я слышал их обращения, хотя никогда и ничего не делал, чтобы привлечь их внимание. Когда-то у меня были тысячи верных, но даже в те дни я всегда удивлялся, что они меня помнили. Я подтянул колени и обхватил их руками, начиная наконец понимать, что имел в виду Ахад.
Он кивнул, словно я высказал свои мысли вслух, и продолжил:
– Прочие наши посетители – вельможи, богатые купцы и очень удачливые простолюдины. Словом, те, кто жаждет посетить небеса прежде кончины. Что же до нас, то наши смертные куртизаны столько терлись с богами, что и сами овладели… некоторыми эфирными техниками.
И он улыбнулся дежурной улыбкой торговца, в которой не участвовали глаза.
– Так вот что ты продаешь, – нахмурился я. – Не разврат. Ты торгуешь божественностью. Боги благие, Ахад, поклонение, по крайней мере, бесплатно!
– Ошибаешься. Бесплатным оно никогда не было. – Его улыбка пропала, да и настоящей она не была. – Всякий смертный, отдававший свою преданность кому-нибудь из богов, рассчитывал получить что-нибудь взамен: благословение, местечко на небесах, некое положение в обществе. А бог, требовавший поклонения, рассчитывал вместе с ним получить верность, и не только. Так почему бы нам не быть честными относительно того, что мы делаем? По крайней мере, здесь ни один бог не лжет.
Я съежился, чего он наверняка и ждал от меня. Вот они, бритвы под бархатным языком…
– Что касается обитателей нашего дома и их деятельности, то ни насилия, ни принуждения у нас не бывает. Здесь не причиняют боли, ну, разве что по обоюдному согласию сторон. И никаких осуждений. – Он помолчал, смерив меня взглядом. – У моей домоправительницы острый глаз на новые дарования. Жаль было бы сообщить ей, что в твоем случае она так жестоко ошиблась.
Уязвленная гордость заставила меня выпрямиться, и не только опьянение было тому виной.
– Я мог бы стать несравненным развратником…
Боги свидетели, практики мне более чем хватало.
– Верно, только думается мне, ты вряд ли удержишься от помыслов об особо жестоком убиении всякого посетителя, который положит на тебя глаз. Каковые помыслы, если учесть твою природу и непредсказуемость магии, вполне могут реально вызвать подобную смерть. А это, знаешь ли, плохо отразится на моем деле. – Он помолчал, а его улыбка отдавала явственным холодком. – Знаешь, я совершенно случайно обнаружил, что у меня та же проблема.
После этих слов мы оба долго молчали. Мы вовсе не сыпали взаимными обвинениями. Но раз уж мы, так сказать, взболтали отстоявшийся ил прошлого, ему следовало дать улечься и лишь потом двигаться дальше.
Я решил, что пора сменить тему.
– Характер моей работы мы могли бы обсудить позже, – сказал я, почти не сомневаясь, что он наймет меня. Наверное, потому, что беспочвенный оптимизм есть одна из коренных составляющих детства. – Ну ладно, так чего тебе надо-то?
Ахад оперся на изящные кожаные подлокотники кресла и сложил пальцы домиком. Я молча задался вопросом, уж не нервничал ли он.
– А я думал, ты уже догадался. Особенно если учесть, как легко ты меня победил в…
Он не договорил и нахмурился, и только тут до меня наконец дошло.