Я снова кивнул. Счастье – великая целительная сила. Помноженное на мудрость, обретенную при взрослении, оно помогло ему осознать, что реально совершила для него Шахар и почему она поступила именно так. К тому времени успело миновать несколько лет, в течение которых он, не читая, возвращал все ее письма, пока она не перестала их посылать. Сейчас же возобновлять переписку было бы смертельно опасно, потому что любой соперник Шахар – а они уж точно следили за ее почтой – непременно узнает, что у нее опять появилось слабое место по имени Дека. Она была неуязвима, пока притворялась, будто больше не любит его, и в качестве доказательства могла предъявить свое участие в решении о его ссылке. А если и Дека будет притворяться, что перестал ее любить, в безопасности окажутся оба.
Тут я медленно покачал головой. План Деки вызывал у меня смутное беспокойство. Любовь не может зависеть от каких-то условий. Я слишком часто видел, чем такое кончалось. Применительно к любви условия создавали щелку в непроницаемой броне, становились скрытым дефектом в идеальном оружии. И броня рассыпалась прахом, причем в самый неподходящий момент. А оружие обращалось против владельца. Игра, которую вели Дека и Шахар, очень легко могла обернуться реальностью.
Но не мне было о том рассуждать, потому что они во многом еще оставались детьми, а дети лучше всего учатся на собственном опыте. Я мог лишь молиться Нахадоту и Йейнэ, прося, чтобы этот урок не оказался для близнецов слишком болезненным.
Когда мы кончили разговор, Дека встал. Мы с ним просидели около часа, и за окнами лаборатории солнце успело перевалить за полдень. Я успел проголодаться, но никто не спешил подавать нам еду. Может, в этом месте, где иерархия определяется ученостью, вообще нет слуг?
Словно угадав мои мысли (а может, расслышав сердитое урчание у меня в желудке), Дека подошел к шкафу, выдвинул ящик и достал несколько плоских хлебцев и кружок сухой колбасы. Отнес все это на стол и стал резать.
– Так зачем ты здесь? – спросил он. – Не затем же, чтобы просто повидать старого друга?
Он все еще считал меня другом. Я постарался не показать ему, насколько сильно это на меня подействовало.
– Хочешь, верь, хочешь, не верь, но я действительно просто хотел тебя повидать. Любопытство, знаешь ли, разобрало – каким ты стал?
– Не очень-то сильно оно тебя разбирало. Ты целых два года сюда добирался.
Я вздрогнул, как от боли.
– Ты знаешь, после Шахар… В смысле, после того, что случилось… Я уже не хотел видеть тебя, потому что боялся: а вдруг ты окажешься… таким же, как она. – Дека ничего не ответил, продолжая возиться с едой. – А еще я думал, что теперь ты, наверное, уже вернулся во дворец.
– Почему?
– Из-за Шахар. Она заключила сделку с вашей матерью, чтобы вернуть тебя домой.
– И ты решил, что я помчусь туда, как только сестра пальчиками щелкнет?
Я растерянно замолчал. Пока я сидел, соображая, что говорить дальше, Дека принес хлеб и колбасу и поставил их передо мной, точно он был не Арамери, а простой слуга. Взяв кусочек, я сразу понял, что колбаса не какая-нибудь бедняцкая, из хрящей и всяких ошметков. Она была очень вкусная, хорошо сдобрена корицей, и ярко-желтая, как велели местные вкусы. Может, «Литария» и заставила сына Ремат Арамери самому накрывать себе на стол, но еда, по крайней мере, соответствовала его высокому положению. Он выставил еще и бутылочку вина – легкого, хмельного и опять-таки очень качественного.
– Вскоре после того, как ты покинул Небо, мать прислала письмо, намекая, что я мог бы вернуться, – сказал Дека, усаживаясь напротив меня и тоже отправляя в рот кусочек. Проглотив, он печально усмехнулся. – Я объяснил в ответ, что предпочел бы остаться здесь, пока не завершу некоторые исследования.
Такая дерзость заставила меня от души расхохотаться.
– Ты выдал ей, что вернешься, только когда сам того захочешь и будешь готов? И она не попыталась принудить тебя?..
– Нет. – Дека помрачнел еще больше. – Но заставила Шахар написать мне и задать тот же вопрос.
– И что ты ответил?
– Ничего.
– Ничего?
Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу, поигрывая стаканом вина. Мне не понравилась его поза – уж очень она напоминала Ахада.
– Нужды не было. Письмо Шахар было скорее предупреждением. Оно гласило: «Говорят, обычный курс обучения в „Литарии“ составляет десять лет. Полагаю, ты наверняка закончишь свои исследования за этот срок?»
– Звучит так, словно тебе назначили крайний срок.
Он кивнул:
– Два года, чтобы закруглиться здесь и вернуться в Небо, или, несомненно, согласие матери на мое возвращение иссякнет. – Он развел руками. – Сейчас я как раз на десятом году.
Я подумал обо всем, что он мне показал и рассказал. Новая и странная магия, которую он сам разработал. Его обет стать личным оружием Шахар…
– Значит, ты возвращаешься.
Он пожал плечами:
– Я покидаю «Литарию» через месяц. Скорее всего, приеду домой в середине лета.
Я нахмурился:
– Два месяца на поездку? – «Литария» была независимой территорией среди сонных пахотных угодий провинции Виру, что на юге Сенма. (Ее независимость объяснялась просто: если магия когда-нибудь разнесет школу в клочья, погибнут лишь несколько фермеров.) До Неба отсюда было не так уж и далеко. – Ты же писец. Начерти сигилу врат.
– Мне нет нужды что-то рисовать. У «Литарии» есть постоянно действующие врата, которые можно нацелить на Небо. Но прибыть туда через врата – значит дать повод думать, будто я опасаюсь покушения. Семейная гордость, знаешь ли… Ее тоже надо учитывать. И, что еще важнее, я не хотел бы просочиться в Небо тайком, точно нашкодивший пес, которого пустили обратно в дом…
Он сделал глоток из стакана. Его глаза над стеклянным ободком были темными и смотрели холодно. Я и не думал, что когда-нибудь увижу у него такой взгляд.
– Пусть мать и все остальные увидят, что им угодно было создать, отправив меня сюда. А если они не пожелали любить меня… Что же, страх – вполне приемлемая замена любви.
Я на некоторое время утратил дар речи. Передо мной сидел совсем не тот Дека, какого я помнил. Но ведь он уже не дитя, а ума у него хватало всегда. Он не хуже меня знал, что его ждет в Небе. И я не мог винить его за то, что он ожесточился, готовясь к возвращению. И лишь в глубине души скорбел о том милом мальчике, с которым познакомился когда-то.
По крайней мере, он не стал таким, каким я боялся его увидеть: чудовищем, достойным лишь смерти.
Пока не стал…
Я молчал, и Дека посмотрел на меня. Его взгляд длился чуть дольше, чем следовало. Ощутил ли он мою тревогу? Желал ли он, чтобы я встревожился?
– Так… что ты собираешься делать? – спросил я, приложив все усилия, чтобы не запинаться.
Он пожал плечами:
– Я сообщил матери, что поеду сухим путем, и набросал примерный маршрут. Потом отослал письмо с простым курьером, снабдив печать лишь обычными сигилами конфиденциальности.
Я присвистнул с показным легкомыслием.
– Этак с ним во дворце ознакомится всякий высокородный, – сказал я и нахмурился. – А ведь есть еще и те убийцы с масками. Боги благие, Дека, если кто-либо из родни желает твоей смерти, ты сам дал им в руки карту лучших мест для засады!
– Именно так и случится, особенно если мать выделит мне для сопровождения урезанную охрану. – Дека снова пожал плечами. – Ей, как главе семьи, положено хотя бы делать вид, будто она всячески оберегает Главную Семью, прямых наследников Основательницы. Если она не будет этого делать, то грош ей цена как правительнице. Так что, скорее всего, она пришлет для моей охраны целый легион. Вот и получается, что быстрее чем за два месяца мне не добраться.
– Ты сам вырыл себе яму. Бедный Дека!
Он улыбнулся, и я расплылся в ответ. Тем не менее внутренне мне было не до веселья.
– Но что, если нападение все-таки произойдет? Наемные убийцы, неважно, кто их подошлет? Или легион вражеских солдат?
– Справлюсь.
Самоуверенность. Глупая самоуверенность.
– Ты должен бояться, Дека. И неважно, каким могущественным ты стал. Я видел последствия магии тех масок. К такому никакая «Литария» не сможет подготовить.
– Я видел записи Шевира, да и «Литария» очень плотно занималась расследованием этих магических нападений. Маски близки и к искусству писцов, и к божественному языку: они всего лишь символическое отображение понятия. Стоит с этим разобраться, и разработка защитного средства не составит труда. – Он пожал плечами. – Кстати, изготовители масок понятия не имеют о новой форме магии, которую я разработал. И никто не имеет, кроме меня. Только ты теперь о ней знаешь.
– Ну… словом…
Я не знал, что еще сказать, и умолк.
Дека вдруг улыбнулся.
– А мне это нравится, – сказал он, кивая в мою сторону. – Ты теперь другой, и не только физически. Перестал быть этаким мелким паршивцем. Ты теперь…
Он помолчал, подыскивая слово.
– Бессердечный ублюдок? – с улыбкой подсказал я. – Мерзкая задница?
– Усталый, – проговорил он, и я перестал улыбаться. – Неуверенный в себе. Тот прежний мальчишка в тебе никуда не делся, но почти погребен под всякой всячиной. И заметнее всего – страх.
Каким-то образом эти слова жалили, и пребольно. Я смотрел на него и пытался угадать почему.
Его лицо смягчилось, как бы прося прощения за сказанное.
– Тебе, наверно, туго пришлось. Ты – само воплощение жизни, а тут впереди смерть.
Я отвернулся:
– Если смертные это выдерживают, значит и я выдержу.
– Не все смертные выдерживают, Сиэй. Ты никогда еще в хлам не напивался, не впутывался в опасные ситуации, не подставлял голову еще сотней разных способов. Если учесть, что смерть для тебя – совсем новое переживание, ты держишься на удивление хорошо.
Он подался вперед, уперся локтями в колени и пристально заглянул мне в глаза.
– Но важнейшая перемена в тебе – ты перестал быть счастливым. Одиноким ты был всегда: я и ребенком это понимал. Но в те времена одиночество не могло тебя разрушить. А как с этим сейчас?