Ушаков сумел стать человеком незаменимым, неприступным хранителем высших государственных тайн, стоящим как бы над людскими страстями и борьбой партий. Одновременно он был ловок и, как тогда говорили, «пронырлив», обладал каким-то обаянием, мог найти общий язык с разными людьми.
Тут нельзя не отметить, что между самодержцами (самодержицами) и руководителями политического сыска всегда возникала довольно тесная и очень своеобразная деловая и идейная связь. Между ними не было тайн, они не облекали в эвфемизмы «непристойные слова» и содержание допросов и пыточных речей, неведомых как простым смертным, так и высокопоставленным особам. Как и ее предшественники, Анна Ивановна была неравнодушна к сыску. В. И. Веретенников, детально изучивший историю Тайной канцелярии 1731–1762 годов, пришел к обоснованному выводу, что ни с одним учреждением, «кроме Кабинета, у Анны не было таких тесных отношений, в дела никакого другого учреждения не входила сама императрица так близко, так непосредственно». Появление генерала Ушакова в личных апартаментах императрицы с докладом о делах сыска вошло в обычай с самого начала работы Тайной канцелярии. Ушаков либо докладывал государыне устно по принесенным им выпискам о делах, находящихся в производстве или законченных «исследованием», либо оставлял у нее экстракты дел. На них императрица писала свою резолюцию: «Быть по сему докладу» или – в зависимости от своих пристрастий – меняла предложенный ей проект приговора: «Вместо кнута бить плетьми, а в прочем быть по вашему мнению. Анна». Да и сама императрица давала распоряжения об арестах, обысках, лично допрашивала некоторых колодников, «соизволив… спрашивать перед собой».
Анна Ивановна порой внимательно следила за ходом расследования и интересовалась его деталями. Особенно это заметно в делах «важных», в которые были вовлечены известные люди. 29 ноября 1736 года она открыла и первое заседание Вышнего суда по делу князя Д. М. Голицына, а потом бывала и на других его заседаниях и через А. П. Волынского указывала, как допрашивать Голицына. Когда весной 1740 года пришел черед заниматься делом уже самого Волынского и его конфидентов, Анна сама допрашивала замешанного в деле князя А. А. Черкасского, постоянно получала от следователей отчеты, читала журналы и экстракты допросов, а 21 мая, выслушав очередной доклад, распорядилась начать пытки бывшего кабинет-министра. Недовольная работой следователей, она сама взялась за перо и составила список вопросов для застенка.
В аннинское царствование в системе политического сыска видное место занял Кабинет министров – высший правительственный орган, созданный в 1731 году в помощь императрице. По многим, особенно «неважным» делам Ушаков обращался в Кабинет, где заседали влиятельнейшие сановники – А. И. Остерман, князь А. М. Черкасский, потом П. И. Ягужинский и А. П. Волынский. Из некоторых протоколов Кабинета видно, что Ушаков работал рука об руку с кабинет-министрами и стремился разделить ответственность с министрами по наиболее острым делам, чего последние, естественно, стремились избежать.
Переезд двора в Петербург вынудил перестроить структуру политического сыска. В Москве была оставлена Контора Тайной канцелярии со штатом в 17 человек. Ею ведал «в надлежащей тайности и порядке» главнокомандующий Москвы Семен Андреевич Салтыков, родственник императрицы и один из ее преданных сторонников, помогший ей восстановить самодержавие. Начиная с 1731 года и до конца XVIII века Московский главнокомандующий был руководителем московского отделения сыскного ведомства и подчинялся непосредственно государыне. Контору Тайной канцелярии разместили на старом месте – в Преображенском.
При Анне Ивановне было организовано четыре следственные комиссии – по делу князя А. А. Черкасского (1734), князя Д. М. Голицына (1736), князей Долгоруких (1738) и А. П. Волынского (1740). Позже, в короткое правление Анны Леопольдовны, действовали еще две временные следственные комиссии – по делам Э. И. Бирона и А. П. Бестужева-Рюмина (1740–1741). С приходом к власти Елизаветы Петровны была создана следственная комиссия по делу Остермана, Миниха, Левенвольде и других. Впоследствии были учреждены комиссии по делу Лопухиных (1743), Лестока (1749) и канцлера А. П. Бестужева-Рюмина (1758–1759). Все эти Комиссии создавались по именному указу. Среди членов Комиссии обязательно числился начальник Тайной канцелярии, который, в сущности, и направлял деятельность комиссии, ибо настоящее «исследование» велось в стенах, точнее застенках, Тайной канцелярии. Закончив работу (как правило, весьма непродолжительную), Следственная комиссия на основе допросов подследственных составляла экстракт (иногда «краткий», иногда «обстоятельный») на высочайшее имя государыни и «сентенцию» – приговор, который верховная власть «апробировала», то есть одобряла. Во многих случаях этот приговор был лишь выражением высочайшей воли, что делало заседание таких комиссий формальностью.
В правление Елизаветы Петровны (1741–1761) в работе сыска не произошло никаких принципиальных изменений. В Тайной канцелярии, в отличие от других учреждений, даже люди не сменились. А. И. Ушаков – верный слуга так называемых «немецких временщиков» и «душитель патриотов» вроде Волынского – рьяно взялся за дела врагов дочери Петра Великого, постоянно докладывая государыне о наиболее важных происшествиях по ведомству госбезопасности, выслушивал и записывал ее решения, представлял государыне экстракты и проекты приговоров.
Особенно пристрастно императрица занималась делом Остермана, Миниха и других в 1742 году. Она присутствовала при работе назначенной для следствия комиссии, но при этом, невидимая для преступников, сидела за ширмой (так в свое время поступала и Анна Ивановна). И впоследствии Елизавета требовала подробных отчетов об узниках, интересовалась всеми мелочами следствия. С увлечением расследовала государыня и дело Лопухиных в 1743 году. На материалах следствия лежит отпечаток личных антипатий Елизаветы к тем светским дамам, которых на эшафот привели их длинные языки. Кроме того, Елизавета тогда, может быть, впервые узнала из следственных бумаг Тайной канцелярии о том, что о ней болтают в гостиных Петербурга, и эти сведения, полученные нередко под пытками, оказались особенно болезенны для самовлюбленной, хотя и незлой императрицы.
Протоколы допросов прямо из следственной комиссии отвозили к императрице, которая их читала и давала через Лестока и Ушакова новые указания об «изучении» эпизодов дела. Она же дала распоряжение о начале пыток Ивана Лопухина и допросе беременной Софьи Лилиенфельд. В 1745 году Елизавета лично допрашивала дворянина Андриана Беклемишева и поручика Евстафия Зимнинского, восхищавшихся правлением Анны Леопольдовны и ругавших правящую императрицу. В роли следователя выступила Елизавета и в 1746 году, когда допрашивала княжну Ирину Долгорукую, обвиненную в отступничестве от православия. Недовольная ответами Долгорукой, императрица распорядилась, чтобы Синод с ней «не слабо поступал». В 1748 году Елизавета следила за розыском Лестока, писала заметки к вопросным пунктам, в которых не сдержала своих чувств и упрекала Лестока в предательстве. В 1758 году, когда вскрылся заговор с участием А. П. Бестужева и великой княгини Екатерины Алексеевны, императрица лично допросила жену наследника престола.
К этому времени уже десять лет начальником Тайной канцелярии был Александр Иванович Шувалов, родной брат влиятельного П. И. Шувалова и двоюродный брат фаворита императрицы И. И. Шувалова. А. И. Шувалов с давних пор пользовался особым доверием Елизаветы, и уже с 1742 года ему поручали сыскные дела. Он арестовывал принца Людвига Гессен-Гомбургского, вместе с Ушаковым расследовал дело лейб-компанца Петра Грюнштейна. По-видимому, работа с опытным Ушаковым стала для Шувалова хорошей школой, и в 1746 году он заменил заболевшего шефа на его посту. В сыскном ведомстве при нем все осталось по-прежнему – налаженная Ушаковым машина продолжала исправно работать. Правда, новый начальник Тайной канцелярии не был так галантен, как Ушаков, и даже внушал окружающим страх странным подергиванием мускулов лица. Как писала в своих записках Екатерина II, «его занятие вызывало, как говорили, у него род судорожного движения, которое делалось у него на всей правой стороне лица от глаза до подбородка всякий раз, как он был взволнован радостью, гневом, страхом или боязнью».
Шувалов не был таким, как Ушаков, фанатиком сыска, в конторе не ночевал, увлекся коммерцией и предпринимательством. Много времени у Шувалова отнимали и придворные дела – с 1754 года он стал гофмейстером двора Петра Федоровича. И хотя Шувалов вел себя с наследником предупредительно и осторожно, сам факт, что его гофмейстером стал шеф тайной полиции, нервировало Петра и его супругу. Последняя писала в своих записках, что встречала Шувалова всякий раз «с чувством невольного отвращения». Это чувство, которое разделял и Петр, не могло не отразиться на карьере Шувалова после смерти императрицы Елизаветы и прихода к власти Петра III. Новый император сразу же уволил Шувалова от его должности.
Краткое царствование Петра III стало важным событием в истории политического сыска. Манифестом от 22 февраля 1762 года были ликвидированы институт «слова и дела» – выражение, которым заявляли о государственном преступлении, – и Тайная канцелярия. Законодательный акт не отменял институт доносительства и преследования за «непристойные слова»: большая часть манифеста посвящена пояснениям того, как теперь, при отмене «слова и дела», нужно доносить властям об умысле в преступлениях «по первому и второму пункту» и как властям следует поступать в новой обстановке.
Из последнего раздела следует, что политические дела теперь будут вести Сенат и его Московская контора, однако говорится об этом очень невразумительно. Все становится ясно, когда мы обратимся к документам о ликвидации Тайной канцелярии. В. И. Самойлов установил, что существовал указ Петра III от 7 февраля 1762 года, который предполагал вместо Тайной канцелярии «уч[реди