— Постой, братуха, дело сурьезное! — усадил его Державин и оборотился к офицеру: — Я как губернатор дурачества такого совершить не могу! — он повысил голос так, что слова его были слышны за окном, где в темноте прятался Загряжский. — Но если господину генералу угодно объясниться со мной по какому-то частному делу — прошу его к себе. Если же у него дело официальное — приглашаю его как правитель в наместническое правление во время присутствия. Честь имею!..
Офицер растворился в темноте, а затем двенадцать копыт, высекая из булыжника искры, загремели по площади.
Загряжский ускакал в Рязань к Гудовичу, а когда и там не нашел поддержки, поехал жаловаться на Державина в Киев Потемкину.
С тяжелым сердцем покидал Гасвицкий своего друга. Он подметил за ним не только обычное любление правды.
Окруженный большею частию чиновниками корыстными и коварными, губернатор порою попадал в неловкое положение. Спасский капитан-исправник Рогожин беззастенчиво грабил крестьян и, собирая подати, вместо положенного законом рубля брал десять. Кто-либо осмеливавшийся противодействовать его алчности тотчас подвергался жестокому наказанию. Приказчик полковника Мельгунова Ульяновский, просвещенный и гуманный человек, описал подвиги Рогожина, послав бумагу губернатору. Однако спасский нижний земский суд обвинил во всех грехах самого Ульяновского.
Во время разбирательства в Спасск приехал Державин. Губернатора поджидала депутация. По наущению Рогожина восемь стариков подали Державину жалобу на Ульяновского, выхваляя капитана-исправника как примерного начальника. Когда Гудович решил поступить с преступником по всей строгости законов и отправить его в уголовную палату под суд, за Рогожина вступился Державин, и капитан-исправник позднее поплатился одною отставкой.
Одним из главных виновников неприятностей, выпавших на долю тамбовского губернатора, был местный купец Матвей Петров Бородин.
Этот первый богатей Тамбова взялся по подряду поставлять кирпич и тем выручить город из тяжелого положения.
Явившись в наместническое правление, он заявил, что имеет готового кирпича на складах в Тамбове и под Лебедянью более миллиона штук. Были назначены чиновник и губернский архитектор, чтобы освидетельствовать количество и качество кирпича, и оба заявили, что действительно кирпичу найдено 1 миллион 140 тысяч 500 и что он самой лучшей выжиги. Прошла зима 787/88-го года, но кирпич так и не был доставлен. Весной же, по проведенному следствию, оказалось, что кирпича у Бородина едва полмиллиона, из коего числа четверть, если не половина, никуда не годится. Однако миллионщик вышел сухим из воды и, к крайнему неудовольствию губернатора, продолжал свое плутовство.
Когда в казенных палатах происходили торги на винный откуп, тамбовская палата отдала этот откуп Бородину. Как полагал Державин, в сговор с Бородиным вступил вице-губернатор Ушаков. Считая Бородина «хитрым и совершенным плутом», он прямо заявил об этом генерал-губернатору. Но Гудович и Ушаков под защитою князя Вяземского и родственника Гудовича Завадовского оказались сильнее, и сила одержала верх над правдой.
Событием, окончательно подорвавшим репутацию Державина-губернатора в Питербурхе, было так называемое «провиантское дело».
В августе 787-го года Турция объявила войну России. Испытывая острую нужду в продовольствии для двух действующих армий, главнокомандующий Потемкин в начале следующего года отправил по губерниям специального комиссионера — воронежского купца Гарденина с открытым указом о содействии в покупке и доставке провианта для армии. 23 марта 788-го года он явился к Державину и сообщил, что закупил большое количество хлеба в Тамбовском и Симбирском наместничествах, уплатив помещикам в задаток до 50 тысяч рублей. На доплату за этот хлеб и отправку его было ассигновано 35 тысяч рублей из тамбовской казенной палаты.
Державин направил Тарденина к Ушакову как к председателю казенной палаты, но тот объявил, что необходимой суммы в наличии еще нет. Губернатор порешил идти напролом. Он повелел коменданту с советником правления и секретарем освидетельствовать находившуюся в ведении палаты казну. Ревизия была проведена, остаточных наличных сумм за 787-й год оказалось 177 тысяч рублей и в том числе 17 тысяч, которые были ассигнованы для провиантской комиссии. Губернатор потребовал эти семнадцать тысяч выдать Гарденину.
Этот поступок, в самом деле превышавший полномочия губернатора, оказался для Державина роковым. Все его недруги в губернии и столице подняли шум, требуя снятия Державина и даже предания его суду. Возмущенный Гудович писал князю Воронцову: «Злость, властолюбие, неумеренное, пристрастие заводить по партикулярной злобе следствия, угнетая почти всех живущих с ним без изъятия, довели его до того, что он себя совсем и против начальника позабыл…» Порицали Державина даже его питербурхские друзья.
Повторилось пережитое им в Петрозаводске, только в несравненно больших размерах. Теперь обвинения были серьезнее, последствия ожидались более решительные.
Державин тяжко страдал, подумывал уехать в действующую армию или даже навсегда покинуть Россию. К обвинениям в самоуправстве, в дерзкой попытке «целую палату обесчестить» прибавились новые беды. Отправив из Моршанска для питербурхских казенных магазинов большое количество хлеба водою, он узнал, что много барок погибло в пути, на других хлеб вымок и сгнил.
У богатого помещика Арапова в субботу вечером собрался, как всегда, весь тамбовский почет. Тут было семейство секретаря наместника Лабы, его родственника вице-губернатора Ушакова, председателя гражданской палаты Чичерина, обиженные Державиным незаконные дети Михайлы Сатина — подпоручик Емельян и корнет Василий Марковы. Все были в родстве между собою, и местный чиновник, быстро сживаясь с таможильцами, становился местным помещиком. Это были люди сомнительной честности или честные по снисходительным понятиям того времени, когда пользоваться казенными суммами и пускаться с ними в разные доходные предприятия, например давать взаймы под проценты, считалось делом самым обыкновенным. И всяк, кто задел несколько личностей из администрации, вооружал противу себя целую губернию.
За карточными столами только и говорили, что о Державине. Его дерзкие попытки пресечь злоупотребления воспринимались как самовольство, особенно нетерпимое при отсутствии сильных связей в Питере и большого богатства.
Корнет Марков, почитавшийся в Тамбове за самого образованного человека, так как был исключен за не-хождение из Московской гимназии, рассуждал:
— И-и, братцы, не след виршеплетов высоко подымать… Спомните, что первый наш стихотворец Тредиаковский был высечен розгами на конюшне вельможей. А известный пиит Сумароков на пути из кабака домой частенько лежал пьяный в халате на Кудринской площади в Москве…
Рылястый Бельский толкнул его в бок. В залу вошла губернаторша. Когда все отвернулись от Державина, Катерина Яковлевна порешила посещать все вечера и балы, словно бы ничего с ее мужем не приключилось. Хозяин, резвунчик, хоть и в возрасте, подскочил к ней и провел к дамам, сидевшим на другом конце залы. Умолклые было разговоры возобновились. Толстая Чичерина громко сказала женам Лабы и Ушакова:
— И правду говорят! Стихами поднялся, так и сиди смирно. А то хочет все на свой лад вершить!
— Неблагодарная! — вырвалось у Катерины Яковлевны, не понимавшей, что ей устроена засада. — Не твоего ли мужа облагодетельствовал Гаврила Романович по приезде в Тамбов?
Ответом ей было только улыбание.
— Да не будь его, — продолжала губернаторша, увлекаясь гневом, — последовал бы твой муженек в отставку, если не куда подальше!
— Ничего! — заколыхалась Чичерина. — Убрыкается ее супруг — тише будет!
Катерина Яковлевна поднялась. Лицо ее вмиг стало мраморно-белым.
— Скурёха бесстыжая!
Задев Чичерину по лицу опахалом, губернаторша выбежала вон. В ту же ночь она занемогла. В Питер на высочайшее имя полетела жалоба оскорбленного Чичерина, обвинившего Катерину Яковлевну в учинении драки.
«…Погубернаторствовал, правдолюбец? Рыцарь Печального Образа? У Сервантеса губернаторствовал Санчо-Панса, а в Олонецкой да Тамбовской губерниях — никак Дон-Кишот. Ах, воистину, все начинай сызнова, доказывай, что чист и невинен. И кому? Все блудникам и мздоимцам! От этой беды мне, кажется, не унырнуть. Ну что ж, привыкай, коровка, ко ржаной соломке. Пусть я дурен, худое имею воспитание и бешеную голову, но рассудка от меня, думаю, никто отнять не может! Трудился честно, даже о стихах позабыл. За все-то губернаторство в Тамбове и написал кроме немногих мелочей только две порядочные пиесы: «На смерть графини Румянцевой» и «Осень во время осады Очакова». Не до того было. И вот: я приехал сюда огурчиком, а теперь похож на вялую репу…»
Отрешенный от должности и преданный суду сената, Державин выехал в январе 789-го года в Москву.
Глава шестая«НА ВЗЯТИЕ ИЗМАИЛА»
Гром победы, раздавайся!
Веселися, храбрый Росс…
5 июля 789-го года Храповицкий ожидал Державина в лионской комнате большого царскосельского дворца.
— Эк тебя разнесло! — не удержался отставной губернатор.
— Да и ты, Гаврила Романович, не помолодел, — в тон ему отвечал Храповицкий. — Вона паричище какой нахлобучил! Небось своих-то волос уж мало осталось…
Да, Державин за эти годы облысел, а Храповицкий растолстел, и так, что Екатерина II, смеясь над его тучностию, советовала своему секретарю почаще купаться. Теперь Храповицкий перед сном, в надежде, что не будет позван во дворец, любил изрядно покуликовать. Когда же Екатерина II вызывала его в неурочное время, он окачивался водою или пускал кровь, чтобы прогнать хмель. Раз без запинки читывал Храповицкий доклад императрице — она попросила текст. Он упал к ее ногам: «У Елагина, на острову, всю-то ночь пропили, матушка государыня. Я и поутру был еще пьян, и чтобы о