Где ты сама себе равна.
Мила, быстра и не в стремленье,
И в глубине твоей ясна,
Важна без пены, без порыву,
Полна, велика без разливу,
И, без примеса чуждых вод
Поя златые в нивах бреги,
Великолепный свой ты ход
Вливаешь в светлый сонм Онеги…
Глава седьмаяСКИПЕТР И ЛИРА
Ты сам со временем осудишь
Меня за мглистый фимиам;
За правду ж чтить меня ты будешь:
Она любезна всем векам…
13 декабря 791-го года последовал указ Екатерины II сенату: «Всемилостивейше повелеваем действительному статскому советнику Гавриилу Державину быть при нас у принятия прошений».
После того как генерал-прокурора сената скрипун-чика Вяземского разбил паралич, а исполнявший его обязанности Колокольцев своей оплошностью вызвал гнев императрицы, Державину было вменено в обязанность руководить сенатом. Таким образом он соединил в себе власть генерал-прокурора и докладчика. Но ненадолго.
Еженедельные доклады Державина по сенатским мемориям и частые его замечания на них скоро надоели стареющей императрице. «Он со всяким вздором ко мне лезет. Он так нов, что ходит с делами, до меня не принадлежавшими», — жаловалась она Храповицкому.
Особенно наскучили ей два бесконечных дела — сибирского наместника Якобия и банкира Сутерланда.
Генерал-поручик Якобий, бывая по делам службы у Вяземского, начал ухаживать за дочерью его обер-прокурора Рязанова и уже дарил невесту бриллиантами. Но противная Вяземскому партия — графы Безбородко и Воронцов, не желая усиления князя через фаворита государыни Ланского, помешали сватовству. Якобий отъехал в Иркутск и через год невесте отказал. Скрипунчик Вяземский поклялся, что жив не будет, ежели за такую наглую обиду не отомстит. Через несколько месяцев канцелярист Якобия подал донос, в котором возводил на наместника многие вины, где важнейшей было намерение возмутить против России Китай.
Дознание препоручили страшному Шешковскому, кнутобойствовавшему в тайной канцелярии. Вяземский, не мешаясь ни во что открыто, умел так искусно действовать, что весь сенат был на его стороне. Дело было столь огромное, что второй департамент занимался им каждый день в течение семи лет. Державин все изучил, обследовал и донес государыне, что решение готово. Она приказала ему доложить и весьма удивилась, когда целая шеренга гайдуков и лакеев внесла ей в кабинет превеликие кипы бумаг. Ознакомившись с короткой, на двух листах запиской Державина и увидя, что Якобий им вчистую обеляется, Екатерина II изъявила сумнение: «Прочитай мне весь экстракт сенатский, начиная с завтра». Слушание сего дела продолжалось четыре месяца, всякий день по два часа, причем императрица не раз выгоняла усердного докладчика вон. А однажды, когда он приехал к ней в бурю, снег и дождь, через камердинера Тюльпина передала:
— Удивляюсь, как такая стужа гортани вам не захватит!
Наконец Державин представил проект указа, оправдывающего Якобия. Екатерина II велела сперва показать его Шешковскому и рекетмейстеру Терскому — не найдут ли они в нем чего неверного. Шешковский, взяв на себя вид важный, таинственный и грозный, начал придираться к мелочам и толковать, что в указе не соблюдена якобы должная справедливость.
— Слушай, Степан Иванович! — сказал ему неустрашимо Державин. — Ты меня не собьешь с пути и не заставишь осудить невинного. Нет, ты лучше мне скажи, какую и от кого ты имел власть, осуждая Якобия строже, нежели законы дозволяют, и тем совращая сенаторов со стези истинной? И замешал дело так, что несколько лет им занимались и поднесли императрице нерешенным?
Шешковский затрясся, побледнел и замолчал, а хитрый Терский, готовый угождать сильной стороне, тут же сказал, что в указе не находит ничего незаконного, с чем и Шешковский согласился. Якобий был оправдан.
Не в пример сибирскому наместнику банкир Сутерланд был человеком нечистым. Впервые Державин познакомился с его махинациями, когда разбирал жалобу венецианского посланника графа Моценига. Он торговал в России с помощью Сутерланда и через его нечестность потерял до ста двадцати тысяч рублей. С превеликим трудом Державин помирил их, причем Моцениг получил вместо своей претензии лишь одну треть. А вскоре у Сутерланда обнаружилась недостача в два миллиона казенных денег. Он объявил себя банкротом, а после отравился ядом. Державин все изучил, собрал многочисленные бумаги в тючок и ожидал случая, чтобы поднесть их императрице.
Такой случай наступил после оправдания Якобия.
Екатерина II сидела за большим письменным столом в своем кабинете. Изо дня в день занималась она сочинением «Российской истории».
Завидя Державина, императрица сняла очки, встала и бросила на него тот орлиный взгляд, от которого всегда казалась выше своего небольшого роста.
Как обычно, душа ее была занята военною славою и замыслами политическими.
— Ты, чай, слышал, что турки вновь вооружаются и усиливаются в пограничных с Россией областях?
— Неужто мало им было Рымника, Измаила и Мачина? — искренне удивился Державин.
— Ах! — не слушая его, продолжала императрица. — Я не умру без того, пока не выгоню турков из Европы, не усмирю гордость Китая и с Индией не осную торговлю… Да-да. Ежели б я правила двести лет, то, конечно, вся Европа подвержена была б российскому скипетру… Что там у тебя?
Увы! Блистательные политические дела о военных приобретениях, о постройке новых городов и выгодах торговли, которые ее всего более увеселяли, были в руках прочих статс-секретарей. А у Державина оставалось все роду неприятного — жалобы на неправосудие, прошения о наградах за заслуги и милостях по бедности.
— Не прикажет ли ваше величество окончить дело Сутерланда?
Екатерина II поморщилась.
— Да где же оно? — наконец соизволила она отозваться.
— Здесь.
— Внеси его сюда и положь на столике. А после обеда в обычный час приезжай и доложи.
Державин исполнил ее приказание, откланялся и поехал домой.
Екатерина II погрузилась в чтение русских летописей. Она искала в них оправдания своему царствованию, собственным слабостям, толь часто влиявшим на ход ее самодержавного правления. Судьбы князей, междуусобицы и распри, дворские интриги, — все как будто бы подтверждало это. «Род человеческий, — писала царица, — везде и по вселенной единакие имел страсти, желания, намерения и к достижению употребляя нередко единакие способы…»
Когда императрица отвлеклась наконец от своей рукописи, она обнаружила на столике изрядный тючок. Удивляясь, откудова ему быть, кликнула Попова.
— Что это еще за бумаги? — встретила она его в чрезвычайном гневе.
Попов сузил свои хитрые татарские глазки:
— Не знаю, государыня. Видел только, что их Державин принес.
— Державин! — вскричала Екатерина II. — Так он меня еще хочет столько же мучить, как и якобиевским делом? Нет! Я покажу ему, что он меня за нос не поведет. Пусть его придет сюды…
Явившийся в назначенный час Державин попросил до-дожить о себе; ответили: велено ждать. Наконец от государыни вышел граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин, обер-прокурор синода и известный собиратель старины, открывший впоследствии «Слово о полку Иго-реве». Он готовил к изданию «Русскую правду» и снабжал Екатерину II материалами по отечественной истории. Противу обыкновения Мусин-Пушкин весьма сухо поклонился поэту. Тот, недоумевая еще более, проследовал в кабинет и нашел государыню в ярости: лицо ее пылало огнем, скулы тряслись. Тихим, но грозным голосом она молвила:
— Докладывай…
Державин спросил:
— Как? По краткой или пространной записке?
— По краткой.
Он зачал читать, но она, отвернувшись, явила Державину свой грациозный профиль и, видимо, почти не внимала ему.
Державин кончил читать, встал со стула и, унимая раздражение, осведомился:
— Что приказать изволите?
Екатерина II снисходительнее прежнего сказала:
— Я ничего не поняла. Приходи завтра и прочти мне пространную записку.
Срывающимся голосом поэт возразил:
— Не поняли, как отсутствовали мыслями. Давайте, я еще раз прочту!
Она махнула рукою, пошла от него прочь, но Державин, распалясь, схватил ее за конец мантильи. Тогда Екатерина II закричала на самой высокой ноте:
— Попов!!
Тот вылетел из соседней комнаты.
— Побудь ужо здесь, Степан Васильевич. Этот господин, кажется, прибить меня хочет…
На другой день Державин, однако, был принят милостиво. Екатерина II даже извинилась, что вчерась горячо поступила, примолвя:
— Ты сам горяч, все споришь со мною!
— О чем мне, государыня, спорить? — миролюбиво отвечал Державин. — Я лишь читаю, что в деле есть, да и виноват ли я, что толь неприятные вещи должен вам докладывать?
— Ну полно, не серчай, прости меня. Читай, что принес.
Поэт перечислил, кем сколько казенных денег из кассы Сутерланда забрано. Первым был назван князь Потемкин, который взял восемьсот тысяч. Указав на то, что он многие надобности имел по службе и нередко издерживал собственные деньги, царица приказала погасить долг за счет государственного казначейства. Далее шли князь Вяземский, граф Безбородко, вице-канцлер Остерман, Марков и прочие бояре; с иных она приказывала взыскать, других — простить. Среди прочих сумм оказалось и пятнадцать тысяч рублей, выданных Сутерландом некоему стряпчему по делу с графом Моценигом.
— Ваше величество! — пришепеливая, сказал Державин. — Надобно исследовать, куда потрачена сия сумма. Как дело Моценига рассматривал один я, могут подумать, что деньги пошли мне на подкуп…
Помолчав, Екатерина II равнодушно заметила:
— Ну что исследовать? Ведь это за всеми видится.
Державина сие поразило. Он снес холодный, обидный ему ответ, решив, что все равно докажет свою чистоту.