- Так, так, - сказал протопоп, - значит, выбросить. А как насчет хлеба с солью? Самим ли нам его выносить или кого другого пошлете?
Халевин шел, убыстряя шаг. Протопоп бежал за ним, хватая его за руку.
Вошли в придел.
- Вы уж мне записочку дайте, - сказал протопоп просительно, - я человек маленький, этих дел не понимаю. Вы - наша голова, мы - ваши уды.
III
После этого началось то скопище Халевина с протопопом, протопопа со священником, священника с пономарем и пономаря с прихожанами, которое впоследствии инкриминировалось Халевину на допросе.
Первыми в комнату вошли купецкие старшины.
Старик и молодой.
Старик был бледен, но решителен. Войдя в дверь, он поклонился сначала протопопу, потом небрежно кивнул Халевину и остановился, прямой и строгий, держа руки по швам.
- Ну, здравствуйте, соколы, - сказал Халевин, осматривая их, здравствуйте, здравствуйте. Что так приуныли, али в торговле какая проруха?
- Проруха - дело наживное, - сказал старик. - Мы, как люди торговые, за прорухой не гонимся. Тут за свою голову сумленье берет. Своя голова на плечах не крепка.
Халевин подмигнул протопопу.
- Так вот он вам грехи отпустит, - сказал он весело. - Батюшка, отпустишь? Вон кумовья за свою голову болеют. Голова не пропадет, - сказал он строго, - была бы она умна, в этом все дело.
Купцы переглянулись.
- Да ведь не глупее Балахонцева, - сказал старик, - а вот он вчера скарб свой забрал, деньги в ящик, ящик на подводу, сам на лошадей, да в три кнута их. Сейчас догоняй - не догонишь.
- А кто поумнее - тот жен отправил, - сказал молодой. - Сам остался, а жену отправил.
- Надо будет, так догоним, - сказал беззаботно Халевин, не обращая никакого внимания на слова младшего. - Ну да наш батюшка не из гневливых, он, верно, и догонять не будет.
- Батюшка? - тихо переспросил старик. - Ох, смотри, не прошибись, сокол!
- Батюшка, - ответил, не сморгнув, Халевин, - а ты что, аль не веришь?
- Нам что, - холодно ответил старик. - Что нам не веровать, мы - люди торговые, мы ваших энтих делов не знаем. Нам что матушка, что батюшка, что горшок, что сковородка - одна честь, была бы голова на плечах да товар в балаганах, за всем остальным мы не гонимся. Это уж вы с батюшкой разрабатывайте, авось вам за это какой орден дадут. - Он широко махнул рукой.
- Так вот вы как? - сказал Халевин задумчиво.
- Да уж так, - дерзко ответил купец, - Ты нас, голубь, в свои дела не мешай. Твой риск, твоя и удача, мы за все не в ответе. Я уж стар, а ты, как я посмотрю, уж больно шустер. Горшку с котлом какое плавание! Мы сторонние, мы не вмешиваемся.
Халевин прошелся по комнате и остановился прямо перед стариком.
- Ан вмешаться придется, - сказал он. - Как батюшка наш въедет в город, так мы вас первых головой выдадим.
Купцы молчали. Халевин кивнул головой на протопопа.
- Мы вот с отцом протопопом насчет встречи с Христовым молебном соображали, - сказал он.
- С молебном? - переспросил старик, косясь на протопопа. - Что же, молебен дело хорошее.
- И от вас бы, - сказал Халевин, глядя на них в упор, - и от вас бы не мешало выделить человека с подводами, дабы они от купечества свое полное повиновение и детскую любовь выказали.
Купцы молчали. Халевин посмотрел на протопопа.
- Упорствуют кумовья-то, - сказал он. - Казну свою боятся потерять. Им казна души дороже. Хотят вот и за матушку и за батюшку стоять одинаково, и туды, и сюды, купецкая-то шкура податлива. Да нет, чаю, этак не выйдет. Объясни им это, отец протопоп.
Протопоп поднял руку.
- Все в руце божьей, - сказал он неуверенно, - и ежели многие великие победы и одоление нашим государем уже одержаны...
- Государем?? - крякнул старик. Протопоп посмотрел на него в смятении.
- ...то сие не токмо одному случаю прописать возможно, но и промыслу всевышнего, ибо славное русское воинство под его крестом одоление одерживает.
- Поэтому ты и молебен служишь, - сказал старик. - Ну, понятно ~ получишь за это камилавку на голову. Архиереем он тебя поставит. Глядишь, ручку целовать попы у тебя будут. Однако нам, как людям торговым, сие в расчет не входит.
- Сегодня один, а завтра другой, - бойко подхватил его спутник. - Этот по головке погладит, а другой придет - шкуру до пят спустит. Вот и разбирайся.
Старик с усмешкой посмотрел на него.
- Придут, товара даром нахватают, своих людей по купецким домам разведут, насрамят, нагадят, около лавок ни пройти ни проехать, а ты на него улыбайся да спину гни. Того-то не прикажете? Этого-с возьмите? А про деньги уж нишкни, и есть - так не заплатят. Да откуда у них, голья, деньги, так, медными пуговицами платят.
- А торговле-то убыток, - улыбнулся младший.
- Нам ни матушка, ни батюшка не дороги, - сказал старик, как будто бы обращаясь только к своему спутнику, - нам дело бы было, а теперь выходит ни туда, ни сюда податься нельзя, везде купцу разор.
Младший засмеялся и, окончательно осмелев, махнул рукой.
- Царь, говорит, - сказал он, кивая головой на Халевина. - Ампиратор! Хорош царь - если всякую сволочь за собой таскает. Прибегал тут к нам один из его войска, говорил, что он там за дичь понабрал. Холопы без ушей, вместо носа одни дырки, да киргизы, да беглые каторжники. На приступ-то идут - визг поднимут, что твои сычи. А оружие-то - дубины да косы, с таким-то, небось, против пушек не попрешь. Пустое все это дело, только времени оттяжка.
- А торговле-то убыток, - вздохнул старик. Халевин засунул руки в карманы.
- Так, значит, не пойдете встречать? - спросил он.
- Нам почему не пойти, - сказал старший со спокойной наглостью. - Мы пойдем, нам прок бы был.
- А прок будет, - пообещал Халевин.
- А какой нам прок-то будет? - спросил купец, улыбаясь.
- Голова на плечах уцелеет.
- Да ты не грозись, - крикнул купец. - Ты меня не пужай, видали мы таких шустрых.
- Я не пугаю, - сказал Халевин. - Я тебе истинно обсказываю. Пойдешь с головой останешься. Ты подумай, голова-то твоя только тебе и дорога. Нам ее даром не надо. И без тебя есть кому народ обманывать. Заворовался! Посмотри, мужиков-то иссушил всех, как лихоманка! Подожди, они власть получат, тебя, старого борова, вспомнят. Они тебе покажут аз и ферт.
Старик побледнел, но не сдался.
- Что мне показывать? - крикнул он. - Что мне показывать, бессовестный? Наше дело купецкое, честное, исстари от отцов ведется. Мы, может, купцы не от одного поколения, не такие, как ты, голоштанник.
- Вот тебе все поколения и припомнят, - зло улыбнулся Халевин, - и отца, и деда покажут. За всех своей шкурой поплатишься. Ты какие проценты берешь? У тебя на рубль рубль интереса получается!
Подожди, то ли будет. Всех вас как пауков передавим. И ахнуть не успеешь. Купец махнул рукой.
- И так и так пропадать, - сказал он тоскливо. - К каким часам подводы-то подавать?
Когда они ушли, протопоп со страхом покосился на Халевина.
- Ой, ладно ли мы, голубь, поступаем? - спросил он с тоской. - Как бы нам за то головы не поснимали.
Халевин засмеялся.
- Ладно, батюшка, - сказал он, - так ладно, как еще в своей жизни не поступали. Вот ты увидишь, как хорошо будет.
IV
Он бегал по городу и собирал людей. Встретил пономаря Ивана Семенова и сейчас же набросился на него.
- Ой, что ж ты бегаешь по городу без толку, иди сейчас к протопопу, он там уж весь причт собрал. Иди, иди, скажешь, что я сам буду через час.
Встретил двух купцов, обнял их за плечи и горячо заговорил:
- Что же вы без дела ходите, идите к Илье Бундову, он сейчас коней собирает, выезжает навстречу батюшке. Когда соберетесь, забегайте ко мне. Я приду сейчас же.
Встретил протопопа и засмеялся.
- Ну, что же, батюшка, готов? Что такой бледный, краше в гроб кладут. Зови причт справлять молебен. Пора. Народу-то теперь на улицах видимо-невидимо. Отправишь - приходи ко мне, я ждать буду.
Встретил Мишку и потащил его за собой.
- Ой, Мишка, идем, идем, там у меня подсвечники нужно вычистить. Так нужно вычистить, Мишка, чтобы блестели. Понял? Как солнце блестели.
Около самого своего дома поймал канцеляриста.
- Где же ты пропадаешь, - крикнул он, делая страшные глаза. - Я ищу, ищу, никак доискаться не могу. Идем, идем, там надо копию с манифеста снять; я-то его ищу, я-то голову ломаю, а он вон где бегает.
x x x
В этот день он записал к себе в дневник: "Сие кажется есть то, что мне всю жизнь ожидать надлежало. Огнь, нож, отраву зрю я окрест себя. Но сердце мое в великом спокойствии пребывает, ибо верю, что и сие во благо человечеству вершится. Мудрость божественная, Вольность! Тебя ли зрю среди сих оборванцев, страшных, грязных и кровавых? Тебя ли зрю в пепле сел сожженных и крови, землю поливающей? Назову ли тебя от сего сказкой нелепой и безрассудной. Усомнюсь ли в тебе, уподобясь тому маловеру, кто пальцы в рану влагал, дабы познать существенность. Отнюдь! Жизнь мою и веру мою слагаю к твоему подножию, ибо знаю, что ты мудра и божественна, и все мы от лика твоего спасение примем. Вольность великая! Верю, верю".
V
А между тем войско двигалось по дороге.
Голубая снежная пыль, выбившаяся из-под копыт запотевших лошадей, оседала лучистыми кристаллами на малахаях и бараньих шапках.
Арапов ехал впереди.
За ним, громыхая, тянулись неповоротливые и неуклюжие пушки, за пушками ехали всадники. Дикие, раскосые, на низких плотных лошадях, с кривыми свирепыми кинжалами за поясами, они составляли ядро отряда. За ними версты на две тянулась пехота. Пестрая до боли в глазах днем, в ярких лучах солнца, и совершенно не различаемая ночью и вечером, - она почти сплошь состояла из беглых крепостных. Человеческий состав ее был очень разнообразен. Шли высокие, широкоплечие гиганты и узкогрудые карлики, шли налитые здоровьем и шатающиеся от слабости, шли подростки и старики