В крайнем возбуждении Девлет-Гирей заметался по шатру. Фитиль светильника, закоптившись, тускло озарял жилище. Неведомый человек промелькнул слева, и хан молниеносно выхватил ятаган, с поворотом рубанул по злому призраку – с громким звоном раскололось на мелкие осколки походное зеркало в медной оправе…
Мигом отрезвев, великий хан опустил руку с турецкой саблей. Недобрый это знак, шайтан попутал. И, упав на колени, он стал истово молиться, взывать о помощи к Всесильному…
6
Трубач Егор Полторак поднял казаков, как велел Платов, на зорьке. Всю ночь донцы палили по очереди костры, рубая тальники и терновники, собирая по балкам принесенный ветром курай[14]. И под утро, после разговоров и песен, уснули на ядреном степном воздухе мертвецки. Но уже с первыми звуками – короткими, сигнальными, – вскочили на ноги, ища своих урядников и хорунжих, ожидая команд. Не нападение ли татар часом?
– Выступаем в поход! Стройся, братцы, посотенно! – горланили пятеро есаулов, гарцуя перед своими казаками. А те, разобрав лошадей из косяков, уже проворно седлали их, да еще успевали пошучивать, рассказывать сны про баб и про дивные приключения, связанные непременно с ханским гаремом. Подобные сновидения не оставляли казаков почти каждую ночь. Дело молодое. Как без жен и девок?
Хорунжие подравнивали ряды, хотя и без них любой казак знал свое точное место: кто слева и справа, кто в передних рядах, а кто в прикрытии. И на учениях, и в походах, и в сражениях приноровились, могли построиться с закрытыми глазами.
Платов, в теплом суконном мундире, в высокой шапке, из-под которой выбивались черные пряди, розовощекий и бодрый, точно сросшийся со своей резвой кавказской лошадкой, пронесся вперед в окружении помощников и есаулов. Свита полковника остановилась только на пригорке, ожидая, когда в походном порядке тронется полк.
Первыми во все стороны разметнулись дозорные разъезды. В авангарде походной колонны двинулось четыре неполных конных сотни, за ними пушкари на подводах, далее следовал обоз с амуницией, порохом, ядрами и провиантом. И замыкала походный строй еще одна сотня, собранная из служилых казаков, самых опытных и отчаянных. Хоть и направлялись прочь от неприятеля, в восточную сторону, но от коварных крымчаков всего можно ожидать. В чистом поле Божья воля!
Казаки, проезжая мимо полкового командира, громко и слаженно приветствовали его, совсем молоденького, черноусого. Но Платов молчал, пристально оглядывая ряды. Далеко не все подчиненные были одеты в мундиры синего сукна, выданного на пошивку приказом войскового атамана. Кто не успел пошить, кто прижучил сукнецо, а иные понадеялись на бабенок своих, рукодельниц, да вместо удобного мундира сварганили кривобокие одежины, на которые без хохота невозможно было смотреть. Большинство же казаков носило овчинные короткие зипунцы, надетые поверх чекменей, а покрывались папахами. Конечно, по сравнению с регулярными гусарскими или драгунскими частями выглядели донцы неказисто. Требовал молодой полковник, чтобы во всем был порядок и военная наглядность. И старался, как мог, опекать своих казаков. Упросил самого командующего генерал-аншефа Долгорукова дополнительно выделить для полка три десятка ружей и пистолетов. Огневым оружием надежней громить татарских батырей!
Полк двигался вдоль левого берега Еи, в одном направлении с ногайскими кочевыми обозами. Мартовский день хмурили тучи. Временами между ними проскальзывали лучи, в перехлест, ножницами утыкались в дальние ковыльные пригорки. И тогда ощутимей становилось вешнее тепло, мягче – напитанный влагой ветер. Свет и тени облаков прокатывались по косогорам, по редким облескам и буеракам. Повсюду по целине, просвечивая сквозь кусты пожухлых бурьянов, зеленела сочная щетинка молодой травы. По скатам, любопытствуя, столбиками стояли темно-палевые суслики. И не ведали, глупыши, что вскоре многих из них отольют казаки из нор речной водой и, сняв шкурки, запекут на кострах, чтоб полакомиться духовитым мясцом.
Немало было и сурчин, и хозяева их, круглобокие байбаки, позабыв о страхе, глазели на невидаль: великое множество повозок, людей и животных. Двигались пришельцы по берегам Еи с оглушительным грохотом, скрипом, криками, распространяя густые запахи лошадей, овец, длинношерстных буйволов и верблюдов.
Такого переселения еще никогда не видела глухая южная степь, рассеченная полноводной, с разливами, дикой рекой.
Есаулы Полухин и Куприков, оторвавшись от командира полка, пустились вперегонки к трем карагачам, богатырски возвышающимся на вершине холма. Оба были немолоды, с Цимлы, вдоволь понюхали пороху.
– Красотища, ровно у нас на Дону! – осаживая запалившуюся лошадь, воскликнул Полухин, пораженный панорамой бесконечной равнины, простором, синим блеском извилистых речек. Восточная сторона неба, озаренная солнцем, слепила глаза. И на севере, где тосковала вдалеке по ним отчая сторонка, небосвод был ясен.
– Дюже земли богато! – откликнулся сослуживец и по привычке поднес к глазам ладонь. – Вот за эту самую землицу, стал быть, мы и бьемся с турками да татарами. А на кой ляд она нам нужна? Обрыдла служба, в станицу душа просится.
– Ты, Куприков, других не смущай. Не наша на то власть. Как царица прикажет, командующий Долгоруков али полковник. За Отечество стоим. А домой еще успеется. Мы с тобой до есаулов дослужили не на печи, а на поле бранном. И ты тоске не поддавайся!
– Да я не про то… Про станицу вспомянул потому, что весна. Жизня воскресает, всякая тварь паруется. И не хотишь, а про любовь думается. Про жёнкину перину!
– Про курень и семью вспоминать не грех. А кручиниться – неможно! С нашим Платовым не заскучаешь.
– В двадцать лет полком за здорово живешь командует. У отца его, Ивана Платова, свой полк. У Матвея Иваныча – свой. Никак сверху, по старшинской части повышен.
– Нет, знаю доподлинно, войсковой атаман чин ему не давал. Генерал-аншеф присвоил. И справедливо! – воскликнул Полухин. – Горяч, но с оглядкой. Под Кинбурном я при нем был. Полковник первый в бой, прямо по морю, вброд поскакал! Ажник турки растерялись!
Вдоль подошвы холма промчался разъезд разведчиков. Было на расстоянии слышно, как мерно и гулко бьют по земле копыта. Есаулы обернулись назад. Ейская долина, открывшаяся глазам, до самого горизонта пестрела кочевьями ногайцев.
– Ты погляди-ка, сколько у ногаев овец! – вскинул руку с висящей на ней плеткой Куприков. – А мои ребята на каше сидят, абы чем коштуются. Да и твою сотню едой не балуют. Микит, давай отобьем отарку? У меня есть отчаянные головушки.
– Аль мои казаки хуже? – оживился Полухин. – На голодный курсак[15] не навоюешь. Должно, Платов к нам?
Полковник в сопровождении ординарцев-низовцев, Арехова и Кошкина, круто повернул и гнал коня на холм. Выглядел он жизнерадостным и бодрым, в темно-карих глазах мерцал лукавый огонек. Спешившись, Матвей Иванович прогулялся по чистой зеленеющей целине, цепко посмотрел на есаулов, также спустившихся на землю.
– То-то застряли здесь, залюбовались, – насмешливо заговорил командир, точно бы слышал их недавний разговор. – Точно девицы. А вы в котлы казачьи чаще смотрите! Я был в твоей сотне, Куприков, и выпытал у казаков. Не должным образом, есаулы, службу несете! Вон, птицы дикой сколь на речке, – и казарки, и дупеля. Бей! Зайцев, куропаток в изобилии. Кабана я из плавней вчерась выгнал… Али добыть не умеете? Стрелять из ружей разучились? И щука трётся по отмелям. Али недосуг? Али разжаловать кого из вас в урядники?
– Виноваты, ваше благородие, – скороговоркой проговорил Полухин. – Накормим казаков досыта! Поход дальний, к слову… А нельзя ли у ногаев овцами подживиться? Мы над ними охрану несем, нехай за то нас уважат провиантом.
Платов лукаво, по-молодому звонко засмеялся:
– Коли не попадетесь, – похвалю. А распознают едисаны – прощения не будет, поелику дружественны они нам есть. Следом идет полк Ларионова. Смекайте, что к чему…
– Так точно! – озорно отчеканил Полухин, наблюдая, как полковник, оттолкнувшись носком, взлетел в седло, взял повод из руки дюжего Арехова. Мгновенье – и Платова след простыл. Его высокая шапка мелькает уже в гуще колонны.
К полудню распогодилось. Рассиялось южное солнышко. И по просыхающей вековечной целине ступать лошадям стало легче. Сотни повеселели. И чем дальше отходили от грозного края, тем прочней охватывали души донцов покой и леность. Подставляли лица казаки ласкучим лучам и мечтали, что выйдет замиренье с турецким султаном, и отпустят их полк на Донщину. И будто с родины привет – звенел в поднебесье такой же, как в милой станице, жаворонок, а по-казачьи – посметушек. Размеренно шагали кони, отмеряя вёрсты. Но как узнать, что впереди?
Снежный буран нагрянул из-под темных, сгрудившихся туч. Нахлестом ударил ледяной ветер, с нарастающим шумом посыпалась мелкая крупа, беля землю, лошадей и всадников. Подуло еще сильней. И дали напрочь закрылись ревучим снегопадом!
Платов приказал ставить бивак. С северной стороны была покатость берега, вдоль Еи в ряд тянулись глинистые яры, где можно укрыться от продувного холода, да и камыша старого, сбитого льдинами, было достаточно, чтобы палить костры.
Рассредоточились посотенно. Стали готовиться к ночевке. Снег время от времени редел, но ветрюган нисколько не унимался. В этот час и отправились из сотни Куприкова на другую сторону реки пятеро храбрецов. Для маскировки надели ногайские халаты…
Под вечер потеплело. Снова растопило солнце сизую наволочь на закатном краю неба. Фуражиры раздали в гарнцах овес, и казаки, выводив лошадей после долгой дороги, обтерев им бока пучками сохлой травы, – принялись кормить. Пластуны и подводчики под приглядом урядников сооружали шалаши, кашевары собирали курай и кололи дровишки, торопясь разжечь костры.
На этом биваке, у истоков Еи, платовский полк догнал следовавший позади полк Ларионова. Он прикрывал последние обозы едисанской орды. Однако часть ногайских кочевий бесследно исчезла. И полковник Ларионов, выслав разведчиков, убедился, что изменники повернули в обратную сторону, навстречу татарскому войску.