Какая маршировка, о чем вы.
Папа у Васи силен в математике
«Ералаш»
За годы детский юмористический киножурнал стал частью культурного кода — пережив и ролевой образец, взрослый «Фитиль», и советский строй, и патерналистскую модель отношений взрослых с детьми. Будучи живой стенгазетой — оказался долговечнее стенгазет. В роли потешного назидания — живучее эпохи назиданий. Как торт «Прага», лагерь «Артек» и праздник Первомай, он успешно прошел ребрендинг и стал осколком новособранного русского пазла. Скажут: не тот сейчас «Ералаш». Так и «Артек» не тот, и Первомай — а марка все равно продается, находя устойчивый спрос, интерес и централизованное финансирование в случае недобора средств.
Журнал «пробили» в верхах осенью 1974 года под рабочим названием «Фитилек»: все знали, что большой «Фитиль» патронирует Суслов, и рассчитывали на благоволение. Название «Ералаш», вопреки мифу, придумала дочь главного редактора Хмелика (детского драматурга), будущая сценаристка фильма «Маленькая Вера» и жена его режиссера Пичула, которого позже тоже подтянули снимать «Ералаш». В тот год они еще не были знакомы, так как учились в седьмых классах городов Москва и Жданов на расстоянии тысячи километров друг от друга — зато носили самые расхожие «ералашевские» имена Маша и Вася, что само по себе сближает.
Заставочную вопилку «Девчонки и мальчишки, а также их родители» сочинил Алексей Рыбников, именно в это время подвинувший патриарха Владимира Шаинского с пьедестала главного детского композитора: его мелодия к фильму «Усатый нянь» в одночасье стала маркером беззаботного детства, звуча в каждом пионерлагере, на каждой первосентябрьской линейке и в каждом втором выпуске «Ералаша».
Журнал квартировал на детской студии Горького, выходил с периодичностью четыре выпуска в год, по три двухминутных сюжета с мультипликационной заставкой каждый, и предварял детские сеансы в 15:00 по будням и утренние по выходным и каникулам. Зритель, перекормленный черно-белыми страшилками о том, что бывает с детьми, не соблюдающими правил дорожного движения, встречал первые же рыбниковские аккорды ревом восторга. Редакция, столкнувшись с пиковой популярностью малолетних артистов, с 4-го выпуска приняла соломоново решение не указывать в титрах имен исполнителей — чтоб не зазнавались. Запрет продержался 8 лет до 33-го выпуска и пал под гнетом реальности: детей-«звезд» все равно знала вся страна благодаря журналу «Экран — детям», титрам полнометражных картин и детским жюри международных кинофестивалей, где «ералашевцы» были нарасхват.
Центральной фигурой каждого альманаха был рыжий: именно в рыжем мальчике массовое сознание склонно видеть эталон неслуха и плута — а жанр плутовского «томсойеровского» скетча немедленно стал в «Ералаше» основным. Даже Голливуд в детском кино предпочитал снимать рыжих Микки Руни, Расса Темблина и Руперта Гринта — что уж говорить о нашей стране невыученных уроков, в которой первый же выпуск мультипликационного сборника «Веселая карусель» начинался песней про рыжего Антошку, который не шел копать картошку. Из дюжины «ералашевских» суперстаров главные — Паша Степанов, Саша Комлев, Саша Лойе, Аркаша Маркин и Макс Пучков — были рыжими. Фракцию упитанных карьеристов представлял Максим Сидоров, а очкарики так и остались без фронтмена: главным в них были очки, а лица легко менялись, и русского Гарри Поттера не случилось. Поэкспериментировав со взрослыми, эталонным отцом назначили рыжего Михаила Кокшенова.
На журнал практически сразу стали распространяться твердые табу ювенальной цензуры, исключавшие на экране: курение, жвачку, глупость, игру в фантики, спрятанный мел, отъем мелочи у малолеток и подглядывание девчонкам под юбки (только в пилотном выпуске чудом прошел сюжет с кавалькадой пожарных машин, примчавшихся на столб сигаретного дыма из школьного туалета). Чуть позже Хмелик добавил к ним командирское вето на четыре вида сюжетов: сбор макулатуры и металлолома; игра на уроке в морской бой; неуступание места бабушке-дедушке в автобусе; папа-мама-бабушка-дедушка за Мишу-Сашу-Аню-Катю делают уроки. Сценарии на эти немудрящие темы составляли 90 % всех приходящих в «Ералаш»; поднадоело. Даже и без этих схем за годы нарос золотой фонд любимых нацией «коротышек», регулярно повторяемых в дни каникул: «Держись, Вася!», «Прощай, Вася!», «Мандарин» (в действительности сюжет назывался «Однажды»), «Близнецы», «Прививка», «Серега, выходи», «Без портфеля» и «Сила привычки».
Староформатный «Ералаш», как и многое на Руси, подкосила свобода. В миру дети перестали учиться, читать и выполнять домашние задания — и на экране пройдоху Тома Сойера сменил Пиноккио с ослиными ушами. Ребенок из ушлого хитреца стал полусонным зевающим нахалом, не имеющим нужды в виртуозном обмане. Герои «Ералаша» вслед за прототипами стремительно поглупели — что тоже местами было смешно, но никак не для взрослых. «…А также их родители» повсеместно переставали смотреть новый журнал и сегодня пребывают в абсолютном неведении, что с четырех ежегодных выпусков он давно перешел на одиннадцать, а общий постсоветский архив насчитывает 230 выпусков против восьмидесяти снятых в СССР.
Генеральный директор Грачевский нашел единственный конфликт, сохранившийся в золотом детстве без тирании и наказаний за двойки: «мальчик — девочка». Если в старину сюжеты «Чудное мгновенье» и «Я встретил вас» выходили от силы раз в год, то теперь — дважды за выпуск. Как и все детское кино планеты, российское озаботилось единственным вопросом «Как побыстрее потерять девственность». «Ералаш», конечно, до такой трефной темы не доходит, блюдя целомудрие, — но дорожку мостит.
Тем и жив.
Матки-матки, чьи заплатки?
Двор как подростковая субкультура
Сегодня двора нет. Детей не отпускают одних: во дворе собаки, машины и преступники. Дворовое комьюнити с подвижными играми, гвалтом и травматизмом отмерло вместе с советским строем.
Провозгласив детей самым привилегированным классом, советская власть не лгала. Народных автомобилей «жигули» к перестройке продали 12 миллионов на четверть миллиарда населения, и мешать они не могли. «Волга» была дорога, «запорожец» ездил медленно, а иномарок на всю страну было две — у Бондарчука и Высоцкого. Маньяков, по наблюдению криминальных психологов, рождает средний класс — потому в Британии они появились в начале века, в США — в середине, а у нас — только в 70-х, да и тогда чаще орудовали в провинции. Псы тоже сидели на привязи: бойцовых пород еще не было, а овчарок и боксеров держали суровые мужики, которых те слушались, как фашистов.
Потому часов с четырех во дворах начинался ор на верхние этажи: «Теть Кать, а Паша выйдет?? А скоро?? А пусть мяч возьмет!!» С наступлением темноты начинали обратно кричать родители: «Женя, домой! Максим, ужинать!» Хотя в пионербол через качели доигрывали до полного ау — пока было видно мяч.
Пионербол — облегченная детская версия волейбола, который давался не всем. Мяч не отбивают, а ловят. На каждой половине допускается не более трех касаний — или трех шагов к сетке с мячом в руках. Играют до пятнадцати очков, но с непременным отрывом в два мяча. За неимением сеток использовались качели — чиркая по перекладине, мяч регулярно мазался в петельном тавоте, и его оттирали о траву.
В конце апреля, когда подсыхало, начиналась эпидемия костров (сигналом служил субботник 22 апреля с уборкой зимнего мусора). В кострах пекли картошку (в золе, в огонь не бросать, соль вынести в спичечном коробке), швыряли шифер и ампулы с йодом для взрывчиков. Пачка из восьми ампул стоила в аптеке 16 копеек — бросовые деньги, — а хлопок от каждой был мировецкий. С апреля в травмопункты начинали поступать дети с ожогами.
Конец мая — пора брызгалок. Их делали из пластмассовых флаконов для шампуней и растворителей: в пробке сверлилась дыра, от которой зависели сила и дальность струи. Из хорошего баллона человека окатывало насквозь за пару секунд. Важен был доступ к воде: домой наполнять «пузырь» не набегаешься, — так что поливальные краны и вентили ценились особо. К моменту расхода по домам сухими оставались одни кеды.
Девочки играли в классики и в резиночку, а по углам закапывали секретики: накрывали фантики или сухие цветочки осколком цветного стекла, а после через него любовались. Мальчишки тайники разоряли и ржали похабно, дураки дурацкие.
Зимой наступал хоккей — играли без коньков (залитых коробок — по пальцам пересчитать), клюшками, обмотанными черной изолентой по древку для удобного хвата, а по крюку — чтоб не ломалась. Когда мамы и автомобилисты начинали особенно пыхтеть на тяжелую шайбу, которая либо убьет, либо дверь продавит, переходили на теннисный мячик.
Все прошло, все умчалося с ростом прайвеси и дистанции меж людьми. Даже Визбор в дворовой балладе звал свое поколение «рудиментом в нынешних мирах» — притом, что «нынешними» миры были полвека назад.
Двор как субкультура был наследием сельского уклада. С 50-х массово переселенная в городские пятиэтажки деревня принесла с собой в спальные районы повышенный градус коммуникации. Свадьбы вечно выплескивались наружу с гармошками-частушками — от которых городские мамаши старались подальше утащить чад, моментально запоминающих, как «наш петух соседню курицу к заборчику прижал». Хоронили тоже миром и вечеряли миром. Работяги за столиками по-старозаветному дулись в домино, пока по ночам за теми же столиками не повадились «приносить и распивать», — что и привело к их повсеместному сносу. Позже, с наступлением эры «жигулей», отцы стали дружить гаражными кооперативами, мамы — малышней в песочнице, тетки — рецептами (кулинарно-медицинскими), собачники — утренними променадами, а дети — игрой в салки, прятки, жопки[27], вышибалы и в слона[28]. Коренных индивидуалистов двор до крайности бесил попреками, почему плохо учишься и почему до сих пор не женился, — но таких в России всегда было немного.