ское отсутствие людей в очках — и не потому, что там благоприятный для зрения йодистый воздух, а потому что там больше некому читать книжки, причем давно. Это город про тараньку, про фрухту, про портвейн «Черные глаза», но не про еврейскую школу русской словесности, из деликатности именуемую южной, — и ничего великого он не родит больше никогда, потому что по-русски говорить не хочет, по-украински не умеет и не научится, а идиш весь уехал до последнего человека.
Диаспора так долго доказывала свою особость и иноприродность русской культуре, причем на землях, убежденных в своей вторичной иноприродности русской культуре, что русский мир однажды сказал: принято. Мы разошлись, оставив за вами традиционный рынок сбыта ваших плачей, приколов, абрикосы колеровки и авто «Запорожец-ушастый», — первым отпал материальный рынок, за ним пришел черед художественного. Как-то больше не теребят эти жилые курятники с удобствами во дворе, это бесконечное итальянское кино с вечным граем за папины сандалии, это «Я куплетист, я из Одессы, здрасьте». Былой центр уникальной речи стал городом торжествующего погрома с небольшим вкраплением «Масок-шоу» для движухи и хайпа.
Последним архивистом уходящего лайнера стал Валерий Тодоровский с фильмом «Одесса» — ну так он же снимал про себя (мальчик Степа Середа из фильма совершенно одно лицо с когдатошним семилетним Валерой), про родного папу в белых штанах и про обобщенного еврейского дедушку Ярмольника с животом вперед и шварком сандалий по асфальту — так ходил Ростислав Янович Плятт и другие дедушки, когда еще были живы. Но и он с великим умом и тактом показал Одессу чемоданом без ручки, который нести тяжело, а выбросить жалко, — хотя уже и не жалко.
А вот Урсуляк взялся приделывать к чемодану ручку. Собрал дюжину больших русских артистов, которые стали на старой школе симулировать все — говор, интонацию, кураж, сердечность и чувства к безразличному им городу из прошлого давно усопших писателей. Эту умело организованную добрую фальшь мы ежегодно видим в новогодних «Голубых огоньках».
А после блогеры взялись рядить, что же не удалось в фильме. Все удалось. Давно не видел столь безапелляционного приговора всему одессизму русской жизни, всей этой искусственной межнациональной теплоте и остаточным шуткам про пьянь, болезни, Привоз и колбасу.
Фира, закройте этот сквозняк, всё.
«М&М». Тайное оружие России
«Машу и Медведя» посчитали
Сама Times объявила «Машу с Медведем» мягкой силой и ползучей угрозой.
Дожили.
Сбылось.
Не они нас разлагают, а мы их — и чем?? Прыгучей девочкой-грызуном с глазами навыкате. «Это просто праздник какой-то», — говорил Карабас-Барабас.
Тему тотчас обшутили до донышка. Сказали, что корпус Чебурашек прорвался по флангу, и утенки Дональды держатся из последних сил. Что Винни-Пух давно с нами, бьется в интербригаде камрада Карлсона. Что Белоснежке несдобровать.
Радость понятна. Еще полвека назад вся мягкая сила была на той стороне глобуса.
Белозубый президент, изменявший красавице-жене со всей женской половиной человечества. Широкомордые авто на хайвеях. Загорелые атлеты на серфах. Лучшая музыка рок-н-ролл, сносившая с бошек шляпы. Она и сейчас лучшая, только очень ретро. От Hound Dog в новом «Индиане Джонсе» кубарем катятся врассыпную суслики.
Пальмы и жвачка, джинсы и кола, твист и Микки-мышь, ядерный гриб и воздушная кукуруза — снятые широкоугольным объективом для журнала «Америка», они показывали, чей cool.
И где все?
Президента им теперь выбираем мы, причем рыжего и жеваного. «Оскар» теряет аудиторию пятый год, ибо не всем интересно, победит ли фильм «Сто лет рабства» или кино про трансгендеров, не всем. Элвис разъелся и умер. Брандо разъелся и умер. Кеннеди затрахал Мэрилин до смерти и тоже умер. ОПЕК и нефтяные котировки убили жрущий прорву бензина американский автопром. Кола оказалась диабетическим лимонадом, бейсболки ужасны, как сам бейсбол, «музыка ваша американская говно», как сообщил Брат («Да и сами вы», — добавил он, подумав). Даже под «Гончего пса» в «Индиане» зажигают русские диверсанты.
Вой по планете стоит от наших демаршей, а не от их триумфов. Путинский голый торс. Зеркальная экспансия Russia Today. Фан-зона на Никольской. Бородатая хоккейная сборная мечты без гимна, флага и прописки, но с песней «Славься, отечество наше свободное». Зеленые человечки.
Теперь вот эта Маша с медведем.
Безродный кукушонок из вагона «Москва — Пекин», крикливый и прожорливый.
Совокупная аудитория исчисляется миллиардами.
Все ищут секрет — вот он. «Маша и Медведь» — классическая, всему миру знакомая модель отношений моторного ребенка с покладистым отцом. 28 вопросов в минуту. Прыжки воскресным утром по самой хребтине, довольно увесистые. Раздвоение, расчетверение, раздесятерение доставучей девочки с гиком, бантом и зелеными глазами хищника. «Поделись с ребенком!» «Опять он спит!» Бессмертное «Кто эта тетя??» А теперь ей надо в кустики. А теперь на каток. А теперь спать с языком набок, и сразу долгожданный мир и покой, минуты на четыре. Толстой писал, что все счастливые семьи счастливы одинаково — так «М&М» транслирует миру наше частное и такое общепонятное медведьское счастье. Когда чудовище с волшебно отросшей снегуркиной косой чувствует себя самой охренительной красавицей Земли. Скачет во двор в твоей дембельской фуражке. Растянувшись на льду, смотрит вполглаза, все вокруг собрались ее жалеть или надо поорать еще. Словесная конструкция «Может, уже покатаемся уже?» и «Может, уже поужинаем уже?» обессмертит имя сценариста Олега Кузовкова в веках. Волк с Медведем и чаном остывшей каши, воющие на Луну под «Лунную сонату», — это наше ноу-хау, и пусть кто-то сможет лучше.
А рояль в кустах? А «Завтрак туриста»? А Дед Мороз на дрезине с песней «Из-за острова на стрежень», которую с той же удалью пели в лодке Жужа с Махой из «Волшебного кольца»? А клюшка «Чемпион 1242» (1242 — год Ледового побоища, если кто забыл)? Ловкой нюансировкой Кузовков отрабатывает всю нашу историю и культурный бэкграунд. Серию, где волки украли ребенка, вполне можно было назвать «Вождь краснокожих» — так хохотал Медведь над письмом о выкупе.
А что «Таймс» по ним проехалась — так там просто детей терпеть не могут. За сутки в Глазго встречал на каждом шагу: «Не больше одного ребенка зараз» (лавка оловянных солдатиков), «Дети без сопровождения родителей могут быть выведены на фиг» (книжный), «Никаких детей ни в какое время суток» (паб). Стоит ли удивляться, что именно у них родился панк?
Воевать с рисованной девочкой, находя в ней черты Путина, — лучшее, что могли придумать англичане для нашей самооценки. Иметь в недругах идиотов — и Мишке в кайф, и Машке приятно.
Может, уже подразнимся уже, а?
Хорошее отношение к медведя́м
«Особенности национальной охоты в осенний период», 1995.
Реж. Александр Рогожкин
С берегов Похъёлы милой
Приезжает финн в Россию
Поучаствовать в охоте
И залить немножко зенки,
Он охоту представляет
В соболях и бранденбурах,
В терпком воздухе морозном
И с медведем на цепочке,
Вьются кони, мчатся кони,
И божественные звуки
Издает рожок обильный
В глубине его мечтаний…
Что же видит он воочью,
Сын скалистых перелесков,
Правнук снайперов-кукушек
И отважных мореходов?
То березка, то рябина
Сиро высятся из топи,
И убогие пейзажи
Не похожи на Россию
Из седых преданий предков
И рассказов очевидцев —
Глушь, болото, бездорожье
И романтики ни грамма.
Только водка открывает
Дверь к обещанной России,
И встают перед посланцем
Синих скал, глухих фиордов
Все чудес двенадцать света
Да с обильною закуской.
Здесь медведи глушат водку
Под гармонь и хруст баранок,
Здесь ученые коровы
Вплавь по воздуху летают,
С похмела Венеру видно,
И стоят в кустах зеленых
Устрашающих размеров
Краснозвездные машины…
День и ночь перемешались
Для младого турмалая,
И седые фолианты
Распахнули переплеты,
И горячие объятья
Пышных розовых доярок,
Что сошли в земную юдоль
Прямо с Рубенса полотен,
Раскрывались для героя,
Как восточные сказанья
Про верблюдов и алмазы,
Про гюзелей-гюльчатаев,
Про Омар-сахиб-шарифов
И бездонные зинданы.
Черный ворон разлетался,
Пистолеты утонули,
И ушли в глубины моря
Предостереженья мамы.
«Почему же это пьянство
Егерей, коров и мишек,
Генералов и доярок,
Местных летчиков отважных,
Грозных милиционеров,
И орлов, и куропаток
Называется охотой?» —
Вопрошал наивный финик,
Чуть рыгая с перепою
И тихонечко врубаясь
В красоту Отчизны милой,
В боль и даль ее крылечек,
В михалковские картины
Про ургу, рабу и солнце,
В дым, что сладок и приятен,
В дружбу теплую с медведем,
И со снежным человеком,
И со всем огромным миром,
Несмотря на генералов,
Ибо что они — не люди?
Ничего не отвечает
Захмелевшему герою
Золотая наша рыбка,
Уплывая в сине море.
Разве только на прощанье
Синим вздохом из пучины
Вдруг разносится далёко:
— ТЕПЕРЬ ПОНИМА-А-А-ЕШЬ?
— ТЕПЬЕРЬ ПОНИМАЮ!
P. S. Фильм поставил А. Рогожкин,
Прежде делавший «Чекиста»,
«Караул», «Акт» и другие
Зело страшные картины.
Вот какие пируэты
Могут выдать ленинградцы,
Если им не ставить палки
И давать немножко денег.