«Вот теперь он оставит меня мариноваться, – думал Мокриц, когда Криббинс как ни в чем не бывало направился к выходу. – Так он работает. Он раскрутит меня. И будет ходить за деньгами, снова и снова».
Допустим, но что Криббинс мог доказать? И нужны ли тут вообще доказательства? Если он начнет трезвонить об Альберте Стеклярсе, дело может принять дурной оборот. Бросит ли Витинари его на съедение волкам? Возможно. Скорее всего. Можно биться об заклад, что патриций не стал бы играть в воскрешение без аварийного плана.
У него хотя бы есть немного времени в запасе. Криббинс не станет спешить с окончательным ударом. Ему нравилось смотреть, как люди мучаются.
– С вами все в порядке? – спросил Бент, возвращая Мокрица обратно в реальный мир.
– Что? Ах да, в полном, – ответил он.
– Нельзя поощрять подобное поведение в банке.
Мокриц отряхнулся.
– Вот тут ты прав, господин Бент. Ну что, на монетный двор?
– Да, сэр. Но я предупреждаю вас, господин фон Липвиг, этих людей красивыми словами не подкупишь.
– Инспекторы, – проговорил господин Теневик десять минут спустя, пробуя слово на вкус, как конфету.
– Мне нужны люди, которые чтят высокие традиции монетного двора, – сказал Мокриц, не добавив: «…например, чеканить монеты очень медленно и брать работу на дом».
– Инспекторы, – повторил господин Теневик. За его спиной люди из подсобок мяли в руках фуражки, в изумлении уставившись на Мокрица, за исключением тех моментов, когда слово брал господин Теневик, – тогда они смотрели ему в затылок.
Все они собрались в официальной подсобке господина Теневика, которая лепилась высоко на стене, как ласточкино гнездо. Стоило кому-то пошевелиться, подсобка скрипела.
– И мне понадобится пара человек, чтобы разобраться с внештатными сотрудниками, – продолжал Мокриц. – Но ваша основная задача – пронаблюдать, чтобы люди господина Шпулькса прибыли вовремя, вели себя подобающе и соблюдали правила безопасности.
– Безопасности, – повторил господин Теневик, пробуя и это слово на вкус. В глазах людей из подсобок Мокриц увидел зловещий блеск. Он говорил:
«Эти типы, может, и займут наше место на монетном дворе, но чтобы выйти за порог, им придется пойти мимо нас! Ха-ха!»
– Подсобки, разумеется, остаются за вами, – продолжал Мокриц. – У меня в планах стоят юбилейные монеты и другие сувениры, так что ваш опыт не пропадет понапрасну. Справедливо?
Теневик посмотрел на своих товарищей и обратно на Мокрица.
– Мы хотим все сначала обсудить, – сказал он. Мокриц кивнул ему, потом Бенту и по скрипучей лестнице спустился на первый этаж монетного двора, где уже собирали первые детали нового станка. От такой картины Бента передернуло.
– Они не согласятся, – сказал он с неприкрытой надеждой в голосе. – Здесь все делается по заведенному порядку уже сотни лет! Они мастеровые!
– Те, кто точил ножи из кремня, тоже были мастеровыми, – ответил Мокриц. Сказать по правде, он сам себе удивлялся. Наверное, все из-за встречи с Криббинсом. Из-за нее его мозг работал что есть сил. – Понимаешь, мне не нравится, когда навыки простаивают без дела. А я дам им лучшее жалованье и приличную работу и оставлю подсобки. Они такого предложения еще лет сто не получат…
Кто-то спускался по шаткой лестнице. Мокриц узнал Альфа Младшего, который как-то умудрялся работать на монетном дворе, будучи и слишком юным для бритвы, и слишком взрослым для прыщей.
– Э, они спрашивают, будут ли у них значки, – сказал парнишка.
– Я вообще-то подумывал об униформах, – ответил Мокриц. – Серебряный нагрудник с городским гербом и легкая серебряная кольчуга, которая произведет неизгладимое впечатление на посетителей.
Парнишка вынул из кармана листок бумаги и сверился с ним.
– Планшеты будут? – спросил он.
– Обязательно, – ответил Мокриц. – И свистки.
– И, э, про подсобки – это точно?
– Я – человек слова, – сказал Мокриц.
– Вы человек слов, господин фон Липвиг, – сказал Бент, когда парнишка поспешил вверх по раскачивающейся лестнице. – И я боюсь, они нас в гроб вгонят. Банку нужны надежность и солидность… все, что олицетворяет собой золото!
Мокриц повернулся к нему. У него был тяжелый день. У него была тяжелая ночь.
– Господин Бент, если тебе не нравятся мои действия, тебя здесь никто не держит. Ты получишь прекрасные рекомендации и все причитающееся тебе жалованье!
Бента как будто ударили по лицу.
– Мне уйти из банка? Уйти из банка? Как я могу уйти из банка? Как вы смеете!
У них над головами хлопнула дверь. Они подняли головы. Люди из подсобок мрачной процессией спускались по лестнице.
– Сейчас посмотрим, – зашипел Бент. – Это люди несгибаемого достоинства. Они ни за что не пойдут на ваше вопиющее предложение, господин… конферансье!
Люди из подсобок спустились. Не говоря ни слова, все они посмотрели на господина Теневика – кроме господина Теневика, который посмотрел на Мокрица.
– Подсобки – наши, да? – переспросил он.
– Вы уступаете? – возмутился Бент. – После сотен лет?
– Ну-у-у, – протянул господин Теневик, – мы тут с ребятами посовещались чуток, ну и в такие времена, короче, человек должен думать о своей подсобке. И у внештатных все будет в порядке, да?
– Господин Теневик, я полезу за них на баррикады, – ответил Мокриц.
– И мы еще вчера поговорили с ребятами с Почтамта, и те сказали, что слову господина фон Липвига можно доверять, потому что он надежен, как штопор.
– Штопор? – не понял Бент.
– Да и мы о том же спросили, – сказал Теневик, – а они объяснили, что, мол, хоть говорит он и кудряво, но это ничего, потому что уж пробку-то он вынимает как положено!
Лицо господина Бента погасло.
– А, – сказал он. – Это, очевидно, некая оценочная шутка юмора, которой я не понимаю. Извините, но у меня впереди много очень важной работы.
Поднимая и опуская ноги, как будто он шагал по движущейся лестнице, господин Бент удалился торопливой дерганой походкой.
– Прекрасно, господа, я благодарен вам за содействие, – сказал Мокриц, провожая взглядом удаляющуюся фигуру. – Со своей стороны, я сегодня же закажу ваши униформы.
– Эк ты торопишься, господин фон Липвиг, – заметил Теневик.
– Будешь стоять неподвижно, и твои ошибки непременно тебя настигнут! – сказал Мокриц. Они засмеялись, потому что он сказал это в шутку, но в его памяти сразу всплыло лицо Криббинса, и совершенно бессознательно он сунул руку в карман и нащупал кистень. Теперь придется научиться им пользоваться, потому что оружие, которым ты обладаешь, но не владеешь, принадлежит твоему врагу.
Зачем он его купил? Как и отмычки, это был символ, доказательство – пускай только для самого себя, – что он не опустил руки, нет, не окончательно, что какая-то часть его была по-прежнему свободна. Также и все его заготовленные личины, планы побега, денежные заначки и костюмы. Они напоминали, что можно бросить все в любой момент, раствориться в толпе, распрощаться с бумажной волокитой, с расписаниями, с бесконечной, бесконечной жаждой…
Они напоминали, что можно отказаться от этого когда угодно. В любое время, любой час, любую минуту, любую секунду. И пока Мокриц мог это сделать, он этого не делал… каждый час, каждую минуту, каждую секунду. Этому должна быть какая-то причина.
– Господин фон Липвиг! Господин фон Липвиг! – Запыхавшийся молодой клерк, выписывая зигзаги в суете монетного двора, остановился перед Мокрицем: – Господин фон Липвиг, там пришла дама и желает тебя видеть, и мы трижды поблагодарили ее за то, что она не курит, а она все равно курит!
Лицо подлеца Криббинса исчезло, и вместо него в памяти всплыло другое, куда более приятное.
Ах да. Эта причина.
Госпожа Дора Гая Ласска, известная Мокрицу как Шпилька, стояла посередине банковского холла. Мокриц просто шел на дым.
– Ну, привет, – сказала она, и больше ничего. – Можешь вывести меня отсюда?
Свободной от сигареты рукой она обвела высокие медные урны с белым песком, которыми многозначительно обставили ее сотрудники банка.
Мокриц отодвинул две и выпустил ее.
– Как прошла… – начал он, но она перебила его:
– Поговорить можем по пути.
– А куда мы идем? – спросил Мокриц с надеждой.
– В Незримый Университет, – ответила Дора Гая, направляясь к выходу. У нее на плече висела большая плетеная сумка. Казалось, она была набита соломой.
– А обедать? – спросил Мокриц.
– Обед подождет. Это важно.
– О.
В Незримом Университете, где каждый прием пищи – это важно, шел обед. Сложно было улучить момент, когда здесь не проходил тот или иной прием пищи. Библиотека непривычно пустовала, и Дора Гая подошла к ближайшему волшебнику, который не был поглощен любимым делом, и требовательно произнесла:
– Я хочу немедленно видеть Шкаф Любопытных Вещиц!
– Сомневаюсь, что у нас такое есть, – сказал волшебник. – Кто автор?
– Пожалуйста, не надо врать. Меня зовут Дора Гая Ласска, так что, сам понимаешь, характер у меня вспыльчивый. Мой отец привел меня с собой, когда вы позвали его сюда осмотреть Шкаф, это было лет двадцать назад. Вы хотели понять, как устроены дверцы. Кто-то наверняка это помнит. Шкаф стоял в большой комнате. Очень большой комнате. И в нем было много-много ящиков. И самое странное, что они…
Волшебник поспешно вскинул руки, как бы отгораживаясь от следующих слов.
– Подожди, пожалуйста, всего одну минуточку, – попросил он.
Они подождали пять. То и дело из-за книжной полки высовывалась какая-то голова в остроконечной шляпе, смотрела на них и тут же ныряла обратно, как будто опасаясь, что ее заметили.
Дора Гая закурила новую сигарету. Мокриц указал ей на табличку, гласившую: «Вы все-таки курите? Спасибо за то, что сейчас получите по голове».
– Это просто для виду. – Дора Гая выпустила струю синего дыма. – Все волшебники дымят, как печные трубы.