– А это и есть Призывающая Маска Ужаса? – спросил Мокриц.
– Конечно, – ответил волшебник после минутной заминки.
– Просто она похожа на маску «страшного колдуна», которая продается в магазинчике Боффо на улице Десятого Яйца, – продолжил Мокриц. – По выгодной цене в пять долларов, кажется.
– Я, э… мне кажется, ты что-то путаешь, – сказал Икс.
– Вряд ли, – ответил Мокриц. – Ты ценник не снял.
– Где? Где? – вовсе-никакой-не-некромант стал вертеть маску в руках в поисках…
Заметив усмешку Мокрица, Икс закатил глаза.
– Ну да, да, – проворчал он. – Настоящую мы потеряли. Здесь все теряется, вы даже представить себе не можете. Наколдуют всякого и никогда не приберут за собой. Вы не встречали в коридоре огромного кальмара?
– После обеда нет, – ответила Дора Гая.
– Кстати, что за история с кальмаром?
– О, сейчас я расскажу вам про кальмара! – воскликнул Икс.
– Ну?
– Вы не хотите знать про кальмара!
– Не хотим?
– Уж поверьте мне! Вы уверены, что его там не было?
– На такое поневоле обращаешь внимание, – сказала Дора Гая.
– Значит, если повезло, этот уже выветрился. – Икс расслабился. – Это становится невыносимо. На той неделе все бумаги в моей картотеке переместились под букву «Ю». И никто не знает почему.
– Ты еще хотел рассказать нам про черепа, – напомнила Дора Гая.
– Все фальшивые, – ответил Икс.
– Я бы попросил! – послышался сухой и трескучий голос из дальнего угла, скрытого в тени.
– Разумеется, кроме Чарли, – поспешно добавил Икс. – Он тут целую вечность.
– На мне вся кафедра держится, – сказал голос с оттенком гордости.
– Может, мы уже приступим? – спросил Икс, копаясь в черном бархатном мешке. – На крючке за дверью висят черные мантии с капюшонами. Это, конечно, не более чем антураж, но некр… посмертные коммуникации во многом строятся на театральности. Большинство из тех, кого… с кем мы связываемся, – волшебники, а они, сказать по правде, не очень-то любят новшества.
– Мы же не будем делать никаких… мерзостей? – спросила Дора Гая, недоверчиво разглядывая мантию.
– Не считая разговора с человеком, который уже триста лет как умер, – добавил Мокриц. Он неуютно себя чувствовал в окружении черепов. У человека это заложено на генетическом уровне со времен обезьяны, потому что а) то, что сделало этот череп черепом, могло все еще быть поблизости, так что нужно немедленно лезть на дерево, и б) черепа выглядят так, будто смеются над тобой.
– За это не переживайте, – сказал Икс, вынув из черного мешка маленькую узорчатую склянку, и начал натирать ее рукавом. – Профессор Флид завещал свою душу университету. Он человек колючий, вынужден признать, но может и пойти на контакт, если разыграть все как следует.
Он отступил на шаг назад.
– Посмотрим… коптящие свечи, Круг Намарета, Стекло Безмолвного Времени, Маска, куда же без нее, Шторы, э, Шторы и… – тут он положил рядом с банкой небольшую коробку, – …жизненно важные ингредиенты.
– Не понял? То есть все эти дорогостоящие на вид вещи не жизненно важны? – переспросил Мокриц.
– Они так… декорация, – сказал Икс, поправляя капюшон. – Мы, конечно, могли бы просто сесть и зачитать вслух текст, но если нет ни костюмов, ни декораций, кто захочет к нам прийти? Вы вообще любите театр? – добавил Икс с надеждой в голосе.
– Бываю иногда, – ответил Мокриц осторожно, вовремя распознав эту надежду.
– Ты, случайно, не видел новый спектакль Маленького Театра «Какая жалость, что она инструктор рукопашного боя»? Постановка «Труппы Сестер Долли»?
– О нет, боюсь, не видел.
– Я играл там сэра Эндрю Пердолло, – уточнил доктор Икс на случай, если это вдруг освежит Мокрицу память.
– Ах, так это был ты! – воскликнул Мокриц, который не впервые встречался с актерами. – Все на почте только об этом и говорили!
«Если он не спросит, о каком представлении они говорили, все будет прекрасно», – думал Мокриц. Хотя бы на одном представлении каждого конкретного спектакля обязательно происходит что-нибудь уморительно чудовищное. Но ему повезло: опытный актер знает, когда не стоит испытывать удачу.
Вместо этого Икс спросил:
– Знаете ли вы древние языки?
– Я немного разбираюсь в азах мычания, – сказал Мокриц.
– . Он для тебя достаточно древний? – сказала Дора Гая, и у Мокрица по позвоночнику пробежали мурашки. Язык големов обычно звучал чудовищно в человеческих устах, но, когда на нем заговорила Дора Гая, получилось нечто невыносимо притягательное. Словно серебро в воздухе.
– Что это было? – не понял Икс.
– Общий язык големов на протяжении последних двадцати тысяч лет, – ответила Дора Гая.
– Серьезно? Очень, э, впечатляюще, э… давайте начинать…
В бухгалтерии никто не смел отрываться от вычислений, пока стол старшего кассира, вращаясь на своей оси, грохотал, точно телега, везущая приговоренных на казнь. Бумаги порхали в руках Маволио Бента, его мозг утопал в ядовитых соках, а ноги без устали жали на педали, не позволяя темным материям обволакивать душу.
Он ничего не вычислял, что бы ни казалось со стороны. Вычисления были для тех, кто не видел ответа, плавно возникающего перед глазами. Видеть – значит знать. Так было всегда.
Кипа накопившихся бумаг истощалась, а лихорадочные мысли продолжали пульсировать в голове.
Открывались новые и новые счета. А все почему? Из-за доверия? Честности? Бережливости? Хотя бы из-за чего-то имевшего цену?
Нет! Все из-за этого фон Липвига! Люди, которых Бент никогда прежде не видел и надеялся больше не увидеть, стекались в банк и несли деньги в ящиках, в копилках и нередко в чулках. Иногда чулки были надеты прямо на них!
И к этому их побуждали слова! Банковская казна наполнялась, потому что проклятый господин фон Липвиг смешил людей и вселял в них надежду. Люди любили его. Никто никогда не любил господина Бента, насколько он мог судить. Да, он знал материнскую любовь и отцовские объятия – первая была слишком холодной, вторые пришли слишком поздно, и что ему это дало? В итоге он остался один. Тогда он сбежал, и встретил серый караван, и открыл для себя новый мир – мир цифр, и цен, и респектабельности, – и стал работать и подниматься вверх по карьерной лестнице, и да, он теперь чего-то стоил, и да, его можно было уважать. Да, уважать. Даже господин Космо уважал его.
И тут, откуда ни возьмись, появляется фон Липвиг – кто он вообще такой? Никто этого не знал, кроме подозрительного человека с неустойчивыми зубами. Вчера не было никакого фон Липвига, а сегодня он уже главный почтмейстер! Теперь он пролез еще и в его банк, этот тип, который чего-то стоил только на словах и который ни к кому не выказывал уважения! Теперь он смешил людей – и банк наполнялся деньгами!
«А разве Шики позволяли тебе шиковать?» – спросил знакомый голосок у него в голове. Ненавистная им часть самого себя, которую Бент глушил, и морил голодом, и запихивал глубоко в шкаф все эти годы. Это не был голос разума. Он сам был своим голосом разума. Это был голос… маски.
– Нет! – вскрикнул Бент. Некоторые из клерков, что сидели ближе, подняли глаза на непривычный звук и тут же уткнулись обратно, не рискуя поймать на себе взгляд начальника. Бент сидел, уставившись на бумагу перед ним, и наблюдал за прокручивающимися цифрами. Положись на цифры! Цифры не подведут…
«Космо тебя не уважает, дурак ты, дурак. Ты руководил их банком вместо них и подчищал за ними! Ты зарабатывал, они тратили… и они смеются над тобой. Сам знаешь, что смеются. Глупый господин Бент с его глупой походкой, глупый, глупый, глупый…»
– Убирайся от меня, убирайся, – шептал он.
«Люди любят его, потому что он их любит. Никто не любит господина Бента».
– Но я чего-то стою. У меня есть достоинство! – Господин Бент подтянул к себе новую страницу и стал искать утешения в столбиках. Но его преследовали.
«Чего ты стоил, когда заставлял цифры танцевать, господин Бент? Ни в чем не повинные цифры! Ты заставлял их танцевать, и кувыркаться, и стоять на голове по щелчку твоего хлыста, и они плясали там, где им не было положено, не так ли, потому что сэр Джошуа требовал свою цену! Куда утанцевало золото, господин Бент? Всё дым и зеркала!»
– Нет!
Все перья бухгалтерии на несколько секунд застыли, после чего заскрипели с остервенением.
С глазами, слезящимися от стыда и гнева, господин Бент открутил колпачок своей патентованной ручки. В глухой тишине кассового зала щелчок этой зеленой авторучки, приводимой в боевую готовность, производил такой же эффект, как звук топора, который точит палач. Все клерки низко склонились над столами. Господин Бент обнаружил ошибку. Все, что оставалось делать, это не сводить глаз со своих вычислений и надеяться, что вопреки чаяниям эта ошибка допущена не тобой.
Кому-то придется, и, помилуйте, боги, только бы не мне, подойти и встать перед высокой платфомой. Все знали, что господин Бент не любил ошибок: господин Бент считал, что ошибки были результатом искажения души.
Заслышав звук Ручки Смерти, старший бухгалтер подскочил к господину Бенту. Сотрудники, которые посмотрели в сторону господина Бента, рискуя обратиться в пепел под его свирепым взглядом, увидели, как вопиющий документ был передан ей. Послышалось цоканье языка. Она спустилась по ступенькам с платформы. Ее шаги звучали как смертный приговор и требовали тишины. Она еще не знала этого, пока шла, сверкая пуговками на сапожках, к столу одного из самых юных и неопытных клерков, но ей вот-вот предстояла встреча с юношей, которому суждено было войти в историю как одному из величайших героев банковского дела.
Мрачная органная музыка звучала на кафедре Посмертных Коммуникаций. Мокриц полагал, что это входило в общий антураж, хотя атмосфера была бы аутентичнее, если бы исполняемый на органе мотив не оказался «кантатой и фугой для органа с западающими педалями».