– Если у тебя был ключ, господин, зачем ты вломился в хранилище?
– Чтобы его вытащить, конечно же!
– Тогда как…
– Этому есть разумное объяснение, – сказал Мокриц. – Я выберусь отсюда, и мы еще вместе над этим посмеемся.
– Жду с нетерпением, господин, – сказал Пикша. – Очень люблю посмеяться.
Разговаривать со Стражей – все равно что танцевать чечетку на оползне. Если ты умеешь это делать, то можно удержаться на ногах, но никак нельзя изменить направление или затормозить, а в итоге тебя все равно завалит.
Это был уже не констебль Пикша. Констебль Пикша сменился в тот момент, когда нашел в карманах распорядителя Королевского монетного двора бархатный сверток с отмычками и кистень. Тогда появился сержант Детрит.
Мокриц знал, что отмычки теоретически не были чем-то противозаконным. Можно было спокойно владеть отмычками. Но владеть отмычками, находясь при этом в чужом доме, было нежелательно. А владеть отмычками, стоя в полуразрушенном банковском хранилище, ускакало так далеко от «можно», что вплотную приблизилось к искривлению вселенной.
Поначалу дела у Детрита шли неплохо. Однако сержант начал терять нить происходящего, получив доказательства, что у Мокрица были все законные основания иметь при себе ключи от хранилища, в которое он вломился. Это показалось троллю преступным актом само по себе, и он даже прикинул, не впаять ли Мокрицу обвинение в «трате времени Стражи посредством взлома и проникновения без всякой на то необходимости»[22]. Инстинктивная потребность в отмычках была ему непонятна. У троллей не было названия для грубой силы, примерно так же, как у луж не было названия для воды. К тому же он никак не мог понять образ мыслей и поступки почти покойного господина Бента. У троллей не едет крыша, у них сносит башню. Так что он опустил руки, и тогда появился капитан Моркоу.
С ним Мокриц был знаком давно. Это был крупный малый, от которого пахло мылом и чье лицо было воплощением голубоглазой невинности. Мокриц не мог ничего разглядеть за этим дружелюбным лицом, ровным счетом ничего. Он хорошо умел читать людей, но капитан Моркоу был закрытой книгой в запертом на ключ шкафу. И он всегда говорил учтиво в очень назойливой полицейской манере.
– Добрый вечер, – сказал он вежливо, усаживаясь напротив Мокрица в небольшом кабинете, который внезапно превратился в комнату для допросов. – Для начала хотелось бы расспросить тебя о трех людях в подвале. И о большой стеклянной… штуке?
– Это господин Хьюберт Трямм и его ассистенты, – ответил Мокриц. – Они изучают экономическую систему города. Тут они ни при чем. Если так подумать, я тут тоже ни при чем! И вообще, нет здесь никакого тут! Я уже все объяснил сержанту.
– Сержант Детрит считает тебя слишком умным, господин фон Липвиг, – сказал капитан Моркоу и открыл блокнот.
– Ну да, не удивлюсь, если он о большинстве людей того же мнения.
Ни один мускул не дрогнул на лице Моркоу.
– Ты можешь объяснить мне, почему внизу голем в женском платье велит моим людям вытереть грязные ботинки? – спросил он.
– Без риска показаться сумасшедшим – нет, не могу. А какое это имеет отношение к делу?
– Не знаю, господин. Но надеюсь в этом разобраться. Кто такая леди Дейрдре Ваггон?
– Она пишет старомодные книжки по этикету и домоводству для юных барышень, мечтающих стать такими женщинами, у которых есть время заниматься флористикой. Это действительно важно?
– Не знаю, господин. Я прилагаю все усилия, чтобы разобраться в ситуации. Можешь объяснить мне, почему комнатная собака носится по зданию, имея при себе то, что мы назовем заводным механическим прибором интимного свойства?
– Наверное, потому, что я схожу с ума, – ответил Мокриц. – Единственное, что сейчас важно, – это то, что господин Бент немного… перенервничал и заперся в банковском хранилище. Нужно было немедленно его оттуда вытаскивать.
– Ах да, хранилище, – сказал капитан. – Поговорим о золоте?
– А с золотом-то что?
– Я надеялся, это ты нам объяснишь. Ты вроде собирался продавать его гномам?
– Чего? Ну да, но я говорил это только для того, чтобы отстоять свою позицию…
– Позицию, – хмуро повторил капитан Моркоу и записал это.
– Я ведь знаю, как делаются такие дела, – сказал Мокриц. – Ты будешь мне зубы заговаривать в надежде, что я вдруг забуду, где нахожусь, и скажу какую-нибудь глупость, которая изобличит мою вину, я прав?
– Спасибо, господин, – сказал капитан Моркоу и перевернул страницу в блокноте.
– За что спасибо?
– За то, что признался, что знаешь, как делаются такие дела.
«Видишь? – сказал Мокриц сам себе. – Вот что бывает, стоит чуть-чуть расслабиться. Ты теряешь хватку. Даже легавый может тебя перехитрить».
Капитан оторвался от блокнота.
– Частично, господин фон Липвиг, твои слова были подтверждены беспристрастным свидетелем, который никак не мог быть соучастником в деле.
– Вы говорили с Глэдис? – спросил Мокриц.
– Глэдис – это?..
– Та, кто лезет к вам с грязными сапогами.
– Как голем может быть «ею», господин?
– О, это я знаю. Правильный ответ: а как голем может быть «им»?
– Интересно подмечено. Теперь понятно с платьем. Чисто из праздного любопытства, по-твоему, какой вес может унести один голем?
– Не знаю. Думаю, пару тонн. К чему это ты клонишь?
– Не знаю, господин, – бодро ответил Моркоу. – Командор Ваймс говорит, что, когда жизнь подсовывает тебе тарелку спагетти, тяни за них, пока не найдешь тефтели. Вообще, насколько он мог оценить происходящее, твоя версия событий сходится с показаниями Шалопая.
– Вы допросили собаку?
– Он вообще-то председатель банка, господин фон Липвиг, – заметил капитан.
– Как вы поняли, что… ах, это ваш вервольф, верно? – Мокриц расплылся в улыбке.
– Мы ничего не подтверждаем.
– Если что, все и так знают, что это Шнобби Шноббс.
– Неужели, господин? Ох боги. В общем, твои сегодняшние действия не оспариваются.
– Отлично. Спасибо. – Мокриц собрался вставать.
– Чего нельзя сказать о твоих действиях ранее на неделе.
Мокриц снова сел.
– И? Мне же не нужно отчитываться за них, верно?
– Это могло бы помочь нам.
– Каким образом?
– Это могло бы помочь нам понять, почему в хранилище нет золота, господин. Незначительная деталь в общей картине вещей, но она как-то озадачивает.
В этот момент, совсем неподалеку, залаял Шалопай…
Космо Шик сидел за столом, сцепив пальцы рук перед собой, и смотрел, как Криббинс ест. Редкий человек при наличии выбора делал это дольше тридцати секунд.
– Нравится суп? – спросил Космо.
Криббинс после продолжительного финального хлебка отставил тарелку.
– Первоклассный, ваша светлость. – Он вынул из кармана серую тряпку и…
«Он собирается вынуть свою челюсть, прямо сейчас, прямо здесь, за столом, – подумал Космо. – Удивительно. И да, там застряли кусочки моркови…»
– Не стесняйся, поправляй свои зубы, – сказал он, когда Криббинс достал из кармана гнутую вилку.
– От них совшем шпашу нет, шэр, – произнес Криббинс. – Клянушь, они меня в гроб вгонят. – Пружины звенели, пока он сражался с ними вилкой. Потом, видимо удовлетворившись, он всунул челюсть обратно между серых десен и, чавкнув, посадил ее на место. – Так-то лучше, – объявил он.
– Хорошо, – сказал Космо. – А теперь, ввиду характера заявлений, которые Стукпостук внимательно записал с твоих слов, а ты подписал, позволь задать тебе один вопрос. Почему ты не отправился с этим к лорду Витинари?
– Встречал я людей, которые увиливали от петли, шэр, – ответил Криббинс. – Тут большого ума не надо, если есть золотишко. Чего я не встречал, так это чтобы на следующий день человечек отхватил себе такое теплое местечко. Еще и на государштвенной должности. А тут он вдруг банкир, ни много ни мало. Кто-то ему покровительствует, и чтоб мне пушто было, если это крештная фея. Глупо ш моей штороны было бы идти к Витинари, а? Но он заправляет твоим банком, а ты – нет, а это нехорошо. Так что я к твоим ушлугам, гошподин.
– Наверняка не за бесплатно.
– Пожалуй, да, от небольшого материального вознаграждения я бы не отказался.
– И ты уверен, что фон Липвиг и Стеклярс – одно и то же лицо?
– Это все его улыбка, гошподин. Ее никогда не забудешь. И есть у него дар людям зубы заговаривать, он их прямо заставляет все делать по-егойному. Он ведь как волшебник, гаденыш неблагодарный.
Космо уставился на него, а потом сказал:
– Дай преподобному пятьдесят долларов, Стук… Досихпор, и подскажи ему хорошую гостиницу. Такую, где найдется горячая ванна.
– Пятьдешят долларов? – прорычал Криббинс.
– А потом используем по назначению наш небольшой трофей, понятно?
– Да, сэр. Разумеется.
Космо подвинул к себе листок бумаги, окунул ручку в чернильницу и принялся что-то строчить.
– Пятьдешят долларов? – повторил Криббинс, возмущенный столь малой платой за грех.
Космо оторвался от бумаги и посмотрел на него, словно видел в первый раз и не особо радовался знакомству.
– Хм, да. Пока пятьдесят долларов, преподобный, – успокоил он Криббинса. – А с утра, если память твоя будет так же свежа, мы вместе заглянем в безбедное и праведное будущее. Не позволяй мне себя задерживать.
Он продолжил писать.
Досихпор схватил Криббинса за руку и насильно вытолкнул его из кабинета. Он видел, что писал Космо.
Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари Витинари…
Пора пускать в дело трость, решил он. Прийти, отдать, забрать деньги и бежать…
На кафедре Посмертных Коммуникаций было тихо. И в лучшие-то времена шумно там никогда не бывало, но зато, когда весь университет замирал, можно было услышать тонюсенькие комариные голосочки, просачивающиеся с Той Стороны.