Яд? Или…
Слышала, что есть среди высокопоставленных чиновников те, что любят поразвлечься напоследок с приговоренными к смерти. Достаточно «особого» зелья, и принявший его полностью теряет свою волю, позволяя поступать с собой как заблагорассудится, становясь послушной безропотной куклой.
Вполне в духе Эштона напоить меня этим лишающим рассудка снадобьем, и бросить в общую камеру на потеху другим преступникам. Как ни крути, а ненависть его ко мне очевидна. Уверена, он бы остался и глумливо наблюдал, упиваясь свершенным возмездием.
Или действительно яд?
В таком случае, вряд ли мгновенного действия.
Хочет, чтобы я умоляла о смерти в муках? До моей казни три дня, неужели капитан черного ордена лишен всякого милосердия?
Ха, и то верно. Я усмехаюсь. Глупо надеяться на снисхождение. Я никогда не проявляла к нему даже капли доброты, так о каком милосердии теперь может быть речь?
Кинжал мне принесла сестра.
Как только удосужилась пройти с оружием, чтобы местные блюстители порядка не обыскали?
Девчонка, язык не поворачивается назвать ее женщиной, пусть она уже замужем и родила, тихо плакала и всем своим видом показывала, что боится, что со мной может сделать охрана. Смешная. Будто назначенная на субботнее утро казнь еще не решенный факт, и приговор мне не вынесен.
Какая разница, если жить осталось считанные часы?
Пытки ли, насилие… все это уже неважно, когда близится миг, в который моя голова отделится от остального тела. Палач наверняка уже готовит свой любимый топор.
Но, что странно, перед лицом врага хочется держать лицо до самого конца. Попранное самолюбие, глупость, гордость – называйте, как хотите. Я не хочу перед Эйджем опуститься ниже букашки под ногами. Не хочу остаться в его памяти жалкой…
- Тебе идет черный. И этот меч, - кошусь на ножны Эйджа, который на мгновение замирает, занятый непонятными мысленными изысканиями. – Из сокровищницы поверженной Агроны? Думала, он навсегда утрачен.
- Есть еще силы распознать этот клинок? – фыркает брюнет, качая головой, словно отбрасывая последние сомнения. - Поразительно. Что и ожидалось от мастера эфира.
От такого же мастера слышу. И все равно, в устах Эйджа признание результата моих упорных тренировок звучит издевкой. Даже этого мастерства оказалось недостаточно, чтобы победить.
Эштон больше не отвлекается и откупоривает пробку пузырька с загадочной жидкостью. Много чести ждать от него объяснений происходящего.
Внутри меня все холодеет. Носа касается едва различимый запах. Что-то знакомое или мне кажется?
Не будь мой нос давно сломан, возможно, труда узнать вещество по одному лишь запаху не составило бы.
Последние остатки надежды во мне умирают, агонизируя и распространяя по телу полное смирение с судьбой. Вперед, приближаясь к моему рту, тянется рука Эйджа, зажимающая в пальцах склянку.
Судьба…
Хотя бы это. Хотя бы то немногое, что у меня осталось…позвольте самой распоряжаться им – отмеренным мне временем.
Я, не отрываясь, смотрю в глаза Эштона и поднимаю из-за спины руку с зажатым в пальцах кинжалом, унимая насколько возможно усилием воли рождающуюся в груди и разбегающуюся по телу дрожь.
Но едва успевает на губах мужчины расцвести знающая усмешка – неужто думал, что собираюсь на него напасть - содрогаясь всем телом от дрожи и нахлынувшей слабости, ноги меня едва держат, я подношу лезвие к шее.
«Смелость, отвага и честь, мы, рыцари, приносящие клятву верности, готовы поднимать меч во имя цели, что стоит дороже собственной жизни…» - слышатся из далеких воспоминаний приносящие клятву ордена голоса моих павших товарищей.
Они словно зовут меня.
- Веревки. Когда ты успела… - не договорив бросается вперед Эштон, но мои руки быстрее.
Достаточно одного движения.
На такую «чистую» работу способен лишь мясник или мастер клинка.
Боль такая, как будто разрываются легкие и сердце. Глупо было надеяться на ее отсутствие. Что ж, придется немного потерпеть, пока все не кончится.
Окровавленный кинжал вылетает из мокрых пальцев, гулко позвякивая, и исчезает где-то во тьме камеры особо опасной преступницы.
В рот пламенным потоком поднимается кровь. Она течет сквозь разомкнутые уста, капает с подбородка, заливая пол и подошвы мужских сапог.
Я просто хотела…статуса, славы, внимания отца. Нет, не так.
С булькающим звуком выдавливаю последний свой смешок. Хотела, чтобы меня любили. Только этого, лишь этого.
Улыбаюсь. Эштон Эйдж тянется вперед и хватает мое тело, прежде чем оно успевает завалиться на ледяной пол.
Мой давний враг держит меня в своих объятьях! Я бы расхохоталась, не будь так невыносимо больно.
Капитан суровых рыцарей сидит на каменном полу темницы, на котором страшно даже представить сколько грязи, и осторожно, словно я младенец, поддерживает мою голову рукой на сгибе своего локтя, пытаясь тщетно зажать глубокий на шее порез пальцами.
Хочет спасти?
Кого? Меня?
Какая ирония!
Жизнь скоротечна. Она напрасна и хрупка. Совершенно бессмысленная.
Кровь утекает прочь стремительно, как и короткие секунды, которые мне остались.
Хотела бы отвернутся или закрыть глаза, но сил нет совершенно. Я смотрю наверх, в нависающее надо мной лицо, борясь за каждый свой последний полный хрипа вздох.
Глупое человеческое тело, рассудок все уже давно решил, но ты продолжаешь держаться за жизнь! Продолжаешь отчаянно бороться, когда пора бы уже сдаться.
Вот так я и уйду? Такая короткая и мимолетная судьба…Что я сделала за отмеренное время?
Губы Эштона шевелятся, но мне не слышно, что он говорит. Да и дела уже нет никакого до его речей. Наверняка чертыхается, казнь должна была быть грандиозной, но без моего участия она, несомненно, лишится своей помпезности.
Не будут маячить в толпе родители погибших, не будут лететь в мое и без того слабое тело камни и тухлые яйца. Не на ком будет выместить народную злость. Не будет болтаться в петле до следующей казни мое на потеху прохожим гниющее тело…Тело….
Где меня похоронят? А похоронят ли вообще? Скорее всего, выбросят тело в лесу за пределами замка, на корм зверью. Вряд ли в глазах окружающих я заслуживаю быть преданной земле.
Один за другим воспоминания проносились мимо, словно гонимые ветром опавшие с цветущих деревьев лепестки, и увядали, как память о всем, что случилось со мной в этой жизни. В конце концов не осталось ничего. Даже ненависти.
Чьи-то пальцы гладили кожу щек, но это прикосновение едва ощущалось и казалось, вовсе, мерещилось. Вряд ли Эйдж способен так нежно прикасаться… И точно не ко мне.
Слабость берет свое. Я уже не пытаюсь дышать. Время пришло.
В последний раз взглянув в серебристо-серые глаза своего неприятеля, в которых в свете фонаря отражаются мои собственные, синие, я завороженно любуюсь получившимся цветом и тем, как в безбрежном зеркале отражается река, на глади которой пляшут мерцающие в небосводе звезды – увидеть бы ночное небо еще хоть раз…
2
- Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдет;
Что пройдет, то будет мило-о-о….
Чистый нежный женский голосок доносился до ушей. Словно срывающийся с оборванной нити жемчуг, падающий на покрытое льдом дно бездны, оглушающим звоном слова песни били по моему воспаленному мозгу.
Ненависть и холод, боль и леденящая пустота сдавили грудь.
Голова была готова взорваться.
…Но, разве я не умерла? Откуда тогда эта боль?
Все, что случилось перед смертью, растаяло словно снег под лучами яркого весеннего солнца, бьющего в прикрытые веками глаза. Я резко распахиваю очи.
Потолок спальни в академии. Каждая его трещинка навеки отпечаталась в сознании так, что не узнать просто невозможно. Какого…
Резко сажусь на постели, в шоке оглядываясь вокруг. Знакомое убранство комнаты общежития для девушек на территории кампуса академии, которую я закончила без малого семь лет назад.
Не может быть. Не может быть.
Этого просто не может быть!
- Проснулась, Ви?
Звуки девичьего пения обрываются, из ванной выходит стройная блондинка, обмотанная полотенцем.
- Элоди? – в ужасе спрашиваю очевидное я, жадно вглядываясь в лицо, стертое прожитыми семью годами жизни.
Это мир после смерти? Поэтому здесь те, кого уже нет в живых? Но все вокруг такое настоящее.
Соседка по комнате смеется, намазываясь кремом, и закатывает глаза.
- Ви, ни слова критики о моем музыкальном вкусе с утра пораньше! Иди быстрей, твоя очередь, иначе дождешься, и горячей воды не останется.
Верно. В нашем общежитии запас горячей воды каждое утро и вечер был ограничен. В этом здании проживает куча студентов, поэтому кто успел, тот успел. Остальным приходится довольствоваться холодным душем. Водопроводную систему академии привели в порядок только спустя пару лет после моего выпуска.
Встаю на негнущихся ногах и плетусь в ванную. Снимаю одежду, ступаю под поток горячей воды и касаюсь шеи, где под пальцами ритмично пульсирует артерия.
Нет и намека на смертельную рану.
Сон?
Но все было таким реальным. Слишком реальным.
Прикосновение к горлу холодного лезвия кинжала, горячая кровь, заливающая дыхательные пути и чувство того, как покидают тело последние крупицы жизни… его нельзя забыть или с чем-то перепутать, нельзя, не испытав однажды, даже вообразить.
Выхожу из ванной в каком-то непонятном ступоре, Элоди прихорашивается перед зеркалом.
Она ведь погибла, едва мы выпустились…. А сейчас вполне себе жива и здорова. Нам обеим по семнадцать лет, чудный возраст. Вся жизнь, казалось бы, впереди.
Я все прекрасно помню. И…не только это. События прошлого и будущего смешиваются в голове в изощренный опьяняющий сознание и не укладывающийся в рамки здравого смысла коктейль.
Еще до того, как мне исполнилось двадцать четыре, в нашей родной империи развернулись страшные события.