Если уж погибать, то с честью, по-геройски, заставив врага потратить как можно больше пороха и жизней, а не давать им церемониально ключи от городских ворот, лелея трусость, и позорно складывать оружие, чтобы потом стать «милосердно» подвешенным трупом на крепостной стены.
- Гляди, - Сойер кивает в сторону.
На стене бастиона появляется фигура поднявшегося наверх и порядком запыхавшегося от небольшой физической нагрузки подполковника Фишера. За эти месяцы он раздался в ширь так, что китель едва на нем застегивается. Сочувствую несчастным пуговицам.
- Вот куда уходит львиная доля наших запасов продовольствия.
Нервно хихикаю.
В любой другой обстановке я бы не могла позволить себе смех, видать, сказывается напряжение. Каждый борется с ним по-своему, кто-то предпочитает заедать.
Посланный к месту, где когда-то был мост через ров, напротив городских ворот, глашатай щурит глаза, задрав наверх голову. Внутри зарождается плохое предчувствие, посланник Аргоны – надеюсь, мне это лишь кажется - почему-то смотрит не на командира гарнизона, а на меня.
Послание написано высокопарно и призывает к сдаче города, что очевидно – зачитывающий его так и кичится от гордости. Обещаниями сохранить жизни противник нас не балует.
Смотрю в сторону, лицо полполковника Фишера белее простыни. Не погибли год назад, но никто не говорил, что мы в безопасности и угроза смерти миновала. На то мы и солдаты, вне зависимости от звания должны всегда быть готовы умереть за правое дело.
- …В случае, если гарнизон Гаскилла сдаст старшего лейтенанта Вивиан Велфорд, командование корпуса в лице генерал-майора Аркера готово обсудить с защитниками крепости оставление им их жизней. У вас есть время до захода солнца, чтобы обдумать.
Глашатай напоследок еще раз цепко вглядывается снизу вверх в мою сторону, сворачивает бумажку, с которой читал, и уходит восвояси, в лагерь к остальному войску.
Чего-о….
Погодите-ка.
С каких это пор моя голова оказалась ценнее головы полковника, командующего гарнизоном и стоящим выше по званию?!
Если уж и выдвигать такие требования, то разве не должны они требовать выдать им Фишера? Он и служит дольше и доступа к военным сведениям имеет больше, равно как и шансов на то, что его потом можно будет обменять на плененных империей штабных офицеров, больше.
В цитадели крепости меня уже ждут.
Здесь собрались и Фишер со своими заместителями - простыми лейтенантами - и комендант Брайан, и лидер из гражданских добровольцев Джек Келси.
Скрещиваю руки на груди.
- Что, перевяжете меня бантом и скинете с крепости, в надежде спасти свои шкуры?
- Велфорд! – огрызается сразу же подполковник, которому и повода особо не надо. – Молчать! Как смеешь дерзить в присутствии вышестоящих?!
Медленно впиваясь взглядом в каждого из присутствующих мужчин. Два заместителя Фишера тупят глаза в пол. С ними мы неплохо сработались за все то время, пока наш командир предавался обжорству, запершись от суровой реальности в своем кабинете. Мне становится очевидно, какое решение они успели принять.
- Вы полные глупцы, если думаете, что сможете выжить, если согласитесь на требование этого Аркера.
- У нас нет иного выбора, - произносит виновато пожилой Брайан, а Джек Келси – мужчина средних лет и грубой наружности - хмурится.
- Он есть – не быть предателями, - усмехаюсь я, теряя в душе надежду. – Сражаться до последнего и пасть героями.
- Ты молода, поэтому не понимаешь. Лучше пережить несколько часов позора, но сохранить жизнь. Такова реальность.
Это подал голос один из лейтенантов.
Мне некуда бежать и негде скрываться. Мы все заперты в этой крепости, ставшей клеткой. Вряд ли рядовые гарнизона не разделяют воззрения своих командиров, им тоже дороги собственные жизни. Нет смысла сопротивляться, я в абсолютном меньшинстве.
Качаю головой:
- Ваша реальность – это просто комфортная жизнь и следование собственным прихотям, вы не имеете права называть себя солдатами.
Я не ждала ничего от этих людей, только чтобы они не ставили мне препятствий, пока я стараюсь, чтобы спасти их жизни. Но…не могу не испытывать разочарования. Мою они спасти не желают. И даже больше, готовы подать меня на блюдечке на растерзание нашего общего противника.
После моих слов повисает тишина.
- У меня нет сил беспокоится, правильно это или нет. Моя семья там, снаружи, и я понятия не имею, что с ними. Живы ли мои дети и жена, хватает ли им пищи, есть ли у них крыша над головой, не болеют ли они – это все, что меня волнует, - хрипло произносит Джек. - Я хочу вернутся к ним. Я не хочу умирать в этих стенах. Ты не можешь винить нас в том, что мы хотим сохранить свои жизни. В конце концов, ты делаешь то же самое.
- Лучше пожертвовать одним и спасти многих. Одна жизнь ничего не стоит, - высокопарно заявляет Фишер, поглаживая свой выдающийся живот.
Фыркаю:
- Особенно, если эта жизнь – не ваша.
До ужаса легко распоряжаться чужой судьбой. Бросить на произвол другого, выигрывая для себя время или следуя за призрачными шансами лучшего будущего.
Боль, связанная с предательством того, кому ты доверял, совершенно отличается от боли, причиненной врагом, тем, кого ты ненавидишь и в отношении кого ты не опускаешь своих подозрений, ожидая подставы.
Кому, как не мне, следовало это знать. Спасибо собравшимся, что напомнили.
Я смеюсь.
Паршиво. Прямо как преданной сидеть в темнице за преступление, которое не совершала.
Гнев есть гнев. Мерзкие поступки остаются мерзкими, каким бы не были преследуемые цели.
Какой же это был наивный идиотизм - думать, что мне все по плечу! Когда слово берет сильнейший, слабому и уязвимому остается только молча подчинится, сохранив остатки достоинства. Спорить – тратить попусту воздух.
…Вот как он, оказывается, себя чувствовал.
4
Когда двое заместителей подполковника берут меня под руки и ведут в крепостной каземат – глубоко укрытое помещение, служащее тюремной камерой для провинившихся, где обычно хранят ящики с вином, я не сопротивляюсь.
К чему крики – все уже все решили.
Закрывается замок, мужчины уходят, и я остаюсь в одиночестве. Что ж, может не так все уж и плохо? Никто не забрал у меня меч, и тут полно вина.
Сажусь на покрытый старой соломой пол и опираюсь спиной о деревянный ящик, который тихо лязгает бутылочным стеклом.
В воздухе на проникающим внутрь через маленькое зарешеченное окно солнечному свету кружится пыль. Начало марта для восточных территорий империи привычно теплое. В столице, западнее и немного северней отсюда, велика вероятность, еще не сошел снег.
Удивлена, что меня не потащили прямиком в стан врага. Смысл ждать до вечера, если они уже все решили? Может, хотят удостоверится или сомневаются?
Прикрываю глаза. Хочется спать. Уснуть, закрыв глаза, и ни о чем не думать.
- Вивиан?
Тихий голос вырывает из полудремы.
Напротив, по ту сторону решетки крадется Сойер.
- Пришел меня спасти?
Он качает головой:
- Ты же знаешь, что это бесполезно. Попробуй я, остальные меня сразу же прибьют. Да и бежать нам некуда.
Вроде бы логично, но очень уж обидно.
- Держи.
Меж прутьями протискивается рука с свертком.
Беру подачку и разворачиваю платок, в который она завернута.
Пара бутербродов и знакомый мне темно-зеленый пузырек с пипеткой.
- Еда и яд, как мило.
Рыжеволосый инженер присаживается на полу, копирую мою позу со скрещенными ногами. Вгрызаюсь в бутерброд с ветчиной, про себя подмечая, что возможно, это последний мой прием пищи.
- Надеюсь, ты не против, что я взял это из стола в твоем кабинете.
Под этим имеется один из самых действенных в мире ядов.
Качаю головой, продолжая жевать.
Меня преследует какое-то нелепое, и до смешного знакомое чувство. Кажется, что вот-вот сюда, спустится мрачный Эштон в черных одеждах с намерением поквитаться. Во всем виновата эта тюремная камера. Ненавижу клетки.
- Если бы я хотела себя убить, я бы воспользовалась мечом.
Киваю на прикрепленные к поясу ножны.
Сойер грустно улыбается:
- Его у тебя наверняка отнимут аргонцы.
Да, такой ошибки, как наши, они не сделают. Он прав.
- Не знаю, зачем ты им нужна, то нужна живой. Они просят выдать, не казнить на месте или подвесить труп над воротами. Если начнут пытать или подвернется шанс кого-нибудь отравить…
- Спасибо, - улыбаюсь парню, толкая прочь навеянные им невеселые мысли.
Мне грустно, но не страшно. Или это я просто храбрюсь? Не знаю.
- А еще… - Сойер задирает китель и рубаху и выуживает мой блокнот и маленький игрушечный кораблик. - Подумал, что тебе они нужны.
Протягиваю руку и забираю «Прощение», но блокнот толкаю назад.
- Если я погибну, сожги его.
Нельзя допустить, чтобы эта вещь попала в злые руки. Буду последней тупицей, если возьму эту тетрадь с подробным описанием будущих событий в стан врага. Пусть на нем магическая печать, не позволяющая открыть его никому, кроме меня, уверена, если кто заинтересуется, найдет способ разрушить или обойти чары.
Рыжеволосый юноша кивает и прячет блокнот там, откуда недавно его достал.
- Может, мне что-нибудь передать твоей семье?
Сойер неловко трет шею, отводя взгляд в сторону.
Последние слова, прощание – это имеется в виду.
Семье…Отец с матерью за полтора года вполне могли позабыть о моем существовании, а раскрывать родство с Далией мне не хочется даже на пороге смерти. Хотя бы так, упуская шанс с ней проститься, я хочу ее защитить.
Качаю отрицательно головой.
Может, если я исчезну, всем станет лучше? Ну…вряд ли хуже.
После ухода Сойера мне больше не спится. Хорошенько прячу пузырек, затолкав его поглубже во внутренний карман мундира, и продолжаю ждать, наблюдая, как ползет, увеличиваясь, тень на стене.
Когда солнце близко к тому, чтобы скрыться за горизонтом, за мной приходят двое солдат. За полтора года жизни в Гаскилле я запомнила в лицо каждого, выучила их имена и узнала о том, кто как жил до начала войны. И тем паче сейчас видеть их бледные от страха, но непреклонные лица.