Вообще-то я не особенно приглядывался к его бровям, потому что мое внимание было приковано к зубам. Надо сказать, эта скотина Бартоломью была оснащена ими по уши, и в данный момент безупречное смертоносное оружие было приведено в полную боевую готовность. В моем воспаленном сознании мелькнуло все, что мне приходилось слышать о повадках этой несносной твари, которая вначале кусала, и только потом задавала вопросы и выясняла отношения. Теперь, надеюсь, вам понятно, что вышеупомянутый прыжок на комод был совершен строго по витальным показаниям. Вустеры отважны, но зря не рискуют.
Папаша Бассет остолбенел, и только когда его взгляд упал на Бартоломью, он отказался от своей первоначальной мысли, что Бертрам, не выдержав напряжения, тронулся умом и нуждается в срочной помощи врача-психиатра. Старикашка холодно посмотрел на Бартоломью и обратился к нему так, будто тот стоял перед ним в полицейском суде.
— Ступайте прочь, сэр! Лежать, сэр! Прочь! — проскрежетал он, если можно так выразиться.
Конечно, я бы мог ему сказать, что со скотч-терьерами не стоит разговаривать в таком тоне, ибо из всех пород собак, за исключением, пожалуй, доберман-пинчеров, они самые обидчивые и скорые на расправу.
— Возмутительно! Почему Стиффи позволяет этому мерзкому созданию слоняться по всему…
Полагаю, он намеревался сказать «дому», но не успел. Ибо пришла пора действовать, а не разглагольствовать. Булькающий звук многократно усилился, Бартоломью напряг мускулы и приготовился к прыжку. Вздрогнул, ожил он, рванулся так, как будто грозный шквал у него в крови взыграл, как метко сказал не помню кто. И папаша Бассет с проворством, которого я в нем не подозревал, вспорхнул, как голубь, и очутился на комоде рядом со мной. Не знаю, обставил ли он меня на секунду-другую, но думаю, да, обставил.
— Это просто невыносимо! — прошипел он, когда я вежливо подвинулся, чтобы дать ему место рядом с собой. Мне были понятны его чувства. Теперь, сколотив состояние, он хотел от жизни одного — находиться как можно дальше от Бертрама Вустера, а вместо этого он сидит на тесном комоде бок о бок с упомянутым Вустером. Тут поневоле впадешь в уныние.
— Да уж, хорошего мало, — согласился я. — Животное ведет себя неподобающим образом.
— Он, должно быть, с ума сошел! Он же прекрасно меня знает, каждый день видит.
— Да, но он вас еще никогда не видел в этом халате, — ввернул я, воспользовавшись слабым звеном в цепи его аргументов.
Видимо, чувство меры мне изменило. Старикан обиделся до глубины души.
— Чем вам не угодил мой халат? — сварливо осведомился он.
— Чуть-чуть ярковат, вам не кажется?
— Не кажется.
— Ну а скотч-терьеру кажется, он такой впечатлительный. Я замолчал и тихонько хихикнул. Старикашка встрепенулся и поинтересовался, какого черта я хихикаю.
— Да вот представил себе, — объяснил я, — как славно было бы отлупить эту впечатлительную тварь. Жаль только, что в таких случаях всегда возникает загвоздка с оружием. Года два-три назад со мной случилось подобное происшествие. Я гостил в хартфордширском имении моей тетки Агаты, и один обозленный лебедь загнал нас с приятелем на крышу лодочного сарая. Уж кажется чего лучше, запустить бы в проклятую птицу кирпичом или шарахнуть ее багром по башке, но у нас ни кирпича, ни багра под рукой. Пришлось ждать, пока не появится Дживс, который в конце концов услышал наши вопли. Посмотрели бы вы тогда на него! Он бесстрашно ринулся…
— Мистер Вустер!
— Да?
— Прошу избавить меня от необходимости выслушивать ваши излияния.
— Я только хотел сказать…
— Воздержитесь.
Воцарилось молчание. С моей стороны это было оскорбленное молчание, я же хотел всего лишь развлечь старикашку непринужденной беседой. Я демонстративно от него отодвинулся, насколько хватило места. Вустеры никому не навязываются с разговорами.
Тем временем Бартоломью внизу упорно подпрыгивал, пытаясь присоединиться к нашей компании. К счастью, Провидение в своей бесконечной мудрости снабдило скотч-терьеров короткими ногами, и, несмотря на отчаянную волю к победе, Бартоломью терпел одну неудачу за другой. И как бы он «сквозь льды и снега ни рвался во весь опор, знамя держа в руках с девизом загадочным „Эксцельсиор“»[19], ему приходилось ограничиваться свирепыми взглядами и злобным лаем.
Спустя несколько минут мой сосед по насесту нарушил молчание. Видимо, достоинство, которое умеют продемонстрировать Вустеры, произвело на него должное впечатление. В голосе у старикана зазвучали просительные нотки, которых прежде и в помине не было.
— Мистер Вустер.
Я смерил его холодным взглядом.
— Вы что-то сказали, Бассет?
— Неужели мы ничего не можем поделать?
— Попробуйте наложить на терьера штраф в размере пяти фунтов.
— Но не сидеть же здесь всю ночь!
— Почему бы нет? Что нам помешает?
Он присмирел и снова погрузился в молчание. Так мы с ним и сидели, точно два монаха-молчальника из ордена траппистов, но вдруг раздался возглас: «Вот это да!», из чего следовало, что появилась Стиффи.
Ничего удивительного, рано или поздно она, конечно, должна была появиться. Мне надо было сразу сообразить: за скотч-терьерами всегда следуют их хозяйки.
9
Если принять во внимание, что чуть ли не все свободное время Стиффи посвящает тому, чтобы ни за что ни про что посадить кого-нибудь в лужу, то она просто не имеет права быть такой хорошенькой. Ростом невелика — про таких, как она, кажется, говорят «пигалица» — и я думаю, когда они с Раззявой пойдут, даст Бог, к алтарю, в публике при виде такой пары уж конечно раздастся смех. А на вопрос пастора, согласен ли он взять эту женщину в законные супруги, Пинкер, должно быть, ответит: «Согласен довольствоваться этой малостью».
— Господи, чем это вы там занимаетесь? — поинтересовалась удивленная Стиффи. — Зачем опрокинули мебель?
— Моих рук дело, — сказал я. — Напоролся на часы. Не хуже самого Раззявы Пинкера, ха-ха. Что?
— Твои ха-ха тут неуместны, — огрызнулась она. — И не ставь себя на одну доску с моим Гаролдом. Лучше объясни, почему вы сидите там, как две вороны на суку.
Тут в разговор вступил папаша Бассет, каждое слово он сопровождал столь презрительным фырканьем, что оставил далеко позади свои прежние достижения в этом искусстве. Сравнив его с вороной, кстати, очень метко, Стиффи, видно, сильно задела его самолюбие.
— Твоя собака на нас напала.
— Не то чтобы напала, — поправил его я, — но кидала на нас злобные взгляды. Мы лишили ее удовольствия напасть на нас, сочли за лучшее покинуть сферу, так сказать, ее влияния, прежде чем она взялась за дело. Вот уже часа два, во всяком случае, так мне показалось, она пытается до нас добраться.
Стиффи бросилась яростно защищать своего бессловесного друга.
— Как вам не стыдно сваливать вину на бедного песика? Само собой, он принял вас за шпионов, платных агентов Москвы. Чего ради вы слоняетесь по дому среди ночи? Берти я еще могу понять, его в детстве уронили головкой об пол, но вы, дядя Уоткин, меня удивляете. Почему вы не идете спать?
— Я бы с радостью, — сказал папаша Бассет и фыркнул, — если ты будешь так любезна и уберешь своего зверя. Он социально опасен.
— Слишком впечатлителен, — вставил я. — Мы в этом сами убедились.
— Не надо его нервировать, тогда он никого не тронет. Бартоломью, шалунишка, ступай в свою корзиночку, — сказала Стиффи с ласковой улыбкой, и такова была сила ее обаяния, что пес послушно развернулся и скрылся в ночи, не промолвив ни слова.
Папаша Бассет сполз с комода и направил в мою сторону профессионально-подозрительный взгляд.
— Покойной ночи, мистер Вустер. Если пожелаете сломать что-то еще из мебели, то, прошу вас, не стесняйтесь и считайте себя совершенно свободным в удовлетворении ваших экстравагантных порывов, — сказал он и тоже исчез в ночи.
Стиффи задумчиво посмотрела ему вслед.
— Берти, мне кажется, дядя Уоткин тебя не особенно любит. Я еще за обедом заметила, что он так на тебя смотрит, будто ждет подвоха. Вообще-то я не удивляюсь, твой приезд для него, как снег на голову. Признаться, для меня тоже. Глазам своим не поверила, когда ты вдруг вынырнул, как утопленник из водных глубин. Гаролд рассказывал, что умолял тебя приехать, но ты наотрез отказался. Почему ты передумал?
Когда я гостил в «Тотли-Тауэрсе» в прошлый раз, обстоятельства заставили меня посвятить эту юную проказницу в тонкости моих отношений с ее кузиной Мадлен, поэтому я без колебаний ответил на ее вопрос.
— Видишь ли, как мне стало известно, отношения у Гасси с Мадлен испортились, говорят, из-за того, что она вынуждает его идти по стопам поэта Шелли и придерживаться вегетарианской диеты. И я понял, что в этой ситуации мне придется играть роль raisonneur'a.
— Резон… чего?
— Так и знал, что ты не поймешь. Это французский термин, которым называют, по-моему, — впрочем, это надо уточнить у Дживса — уравновешенного, доброжелательного, светского человека, который вступает в дело, когда в отношениях между двумя любящими сердцами возникает трещина, и ликвидирует эту трещину. Raisonneur — это именно то, что сейчас необходимо.
— Ты боишься, что если Мадлен даст Гасси отставку, то захочет выйти за тебя?
— Наверняка. И хотя я уважаю Мадлен и восхищаюсь ею, меня совсем не радует перспектива каждый Божий день до конца своей жизни видеть по утрам за чашкой кофе ее приторную улыбку. Вот я и прикатил сюда посмотреть, нельзя ли помочь делу.
— Берти, ты явился в самый подходящий момент. Раз уж ты здесь, то проверни и для меня одно дельце. Гаролд тебе о нем говорил.
Я понял, что настало время для решительного вкорнепресечения.
— Не рассчитывай на меня. Даже слышать ничего не желаю. Знаю я твои проделки.
— Но, Берти, это для тебя совершенный пустяк. Зато ты осчастливишь одного бедолагу, скрасишь его безрадостную жизнь. Ты когда-нибудь был бойскаутом?