– Не имеете права елозить по чужой квартире! Я вам доверял и комнату не запирал, а вы с посторонними лицами шарите!.. Привыкли в ресторанах по карманам гулять, так думаете, допущу в отношении моего очага!..
И пошел… И даже не пьяный. Чисто золото у него там… А это он мстил нам, что с квартиры его просили, чтобы комнату очистил. Натерпелись от него всего. В участке писарем служил, но очень гордый и подозрительный. И я его честью просил, что нам невозможно в одной квартире при таком гордом характере и постоянно нетрезвом виде, и вывесил к воротам записку. Так ему досадно стало, что я комнату его показал, – и накинулся. “За человека не считаете” и то и се!..»
Это монолог официанта Якова Скороходова. Он говорит как попало, как говорил бы в жизни: сразу к делу, без контекста, с лишними конструкциями («можно так сказать»), просторечными выражениями («захотел от собаки кулебяки»), обрыванием фраз («И пошел… И даже не пьяный»), упоминанием не известного нам пока Колюшки… тем и удивляет, и очаровывает.
Но самое интересное, на мой взгляд, здесь то, что даже чужую прямую речь герой перевирает. В классическом рассказе вам пришлось бы позаботиться о том, чтобы все персонажи говорили по‐разному, чтобы в их речи видны были их характеры и состояния. И только в сказе вы можете позволить себе писать все диалоги в одном стиле – ведь их пересказывает ваш рассказчик, не заботясь о достоверности. Он накладывает на них свои интонации и интерпретации – и это то смешно, то удивительно, но точно не скучно.
Чем экзотичнее ваш рассказчик, чем живее и спонтаннее его речь и чем больше она похожа на устную – тем ярче ваш сказ. Здесь можно позволить себе перевоплотиться в кого‐то. Виноградов писал, что «образ рассказчика в сказе – это форма литературного артистизма автора. Образ автора усматривается в нем как образ актера в творимом им сценическом образе».
Вы можете написать все произведение от лица этого яркого рассказчика, а можете, как Василий Шукшин в рассказе «Раскас», дать сначала немного авторской речи (в случае Шукшина – рассказать, что от Ивана Петина ушла жена), а после перевоплотиться и передать слово герою. Причем не обязательно слово устное: у Шукшина герой пишет рассказ в газету, но рассказ этот все равно имитирует его устную речь:
«Значит было так: я приезжаю – на столе записка. Я ее не буду пирисказывать: она там обзываться начала. Главно я же знаю, почему она сделала такой финт ушами. Ей все говорили, что она похожая на какую‐то артистку. Я забыл на какую. Но она дурочка не понимает: ну и что? Мало ли на кого я похожий, я и давай теперь скакать как блоха на зеркале. А ей когда говорили, что она похожая она прямо щастливая становилась. Она и в культ прасветшколу из‐за этого пошла, она сама говорила. А еслив сказать кому што он на Гитлера похожий, то што ему тада остается делать: хватать ружье и стрелять всех подряд? <…>Иван остановил раскаленное перо, встал, походил по избе. Ему нравилось, как он пишет, только насчет государства, кажется, зря. Он подсел к столу, зачеркнул “гусударство”. И продолжал…»
Если вы введете слово «сказ» в Гугле или Яндексе, вы прочтете, что рассказчик в сказе – это чаще всего простой человек, выходец из народа. Но мне кажется, что в ХХI веке мы можем позволить себе писать и других рассказчиков, например современных профессионалов. Программисты, скажем, общаются на удивительном языке – и, если вы знаете его, вы можете написать замечательный сказ, сделав сложность и непонятность речи приемом.
«Страшная история про недоизоляцию: одна девочка зашла в контейнер и сделала ребут!» – так может начинаться сказ программиста.
А так – дирижера:
«Смотрите одним глазом в партию, а двумя на меня!»
А так – кота:
«Ктойтоо?!
Это ктоэто?! Тятятыы? Пришёл? А я! Я с тобой. Куда ты? Я с тобой. Я вот тут, я с тобой. Сейчас меня возьми, меня с собой. Я с тобой побуду. А ты где? А я с тобой. Не уходи, а? А де ты был? А я вот лишался. Тебя не было, а я лишался. Чуть не съелся, так грустил. Очень хотел. А ты всё идёшь и не идёшь. Я уж и домой обратно, а ты всё не идёшь. Я с тобой побуду. Побуду я. Вот тут посижу, с тобой, нет, есть тоже хочу, но побуду. И воды хочу. А ты тогда постой, нет, я с тобой. Давай с тобой. А то ушёл куда‐то, и так не было долго, а я тут один, и горе едой заливал. Ел я. С тобой буду. Возьмёшь меня? А погладь тоже, я мне просто чтобы вот рядом, и любили, ну и гладили чуть-чуть, а то я лишался, и все куда‐то уходили, а я один ведь, и грустил. Не буду теперь. Тятя пришёл, и я не буду. Мне теперь хорошо. Ты даже те дрова в руки играй, я не люблю, но послушаю, ты только не бросай меня, а то я сразу грустный и никто не любит. Вот, побуду тут».
Может быть, вы напишете сказ от лица иностранца с ограниченным словарным запасом. Или от лица деревенской бабушки, продолжив русскую литературную традицию. Или от лица подростка, как у Сэлинджера в «Над пропастью во ржи».
В одной из статей Эдгар По писал: «Моей первой целью, как обычно, была оригинальность. Дело в том, что оригинальность, если не говорить об умах, наделенных весьма необычайным могуществом, отнюдь не является, как предполагают некоторые, плодом порыва или интуиции. Вообще говоря, для того, чтобы ее найти, ее надобно искать».
Я предлагаю вам поискать свою оригинальность в том, что вас пока ограничивает. Вряд ли кому‐то другому придет в голову делать это.
1. Не бойтесь писать, даже если думаете, что ваш язык бедноват.
2. Яркий рассказчик, не фильтрующий свою речь, может помочь вам избежать трудных задач, например, написания диалогов.
3. Сказ – вид повествования с ориентировкой на чужую устную экспрессивную речь.
4. Сказ – это форма литературного артистизма автора.
5. Оригинальность можно вырастить и из того, что вам пока не удается.
Напишите одну страницу текста от лица героя с особенностями речи. Позвольте ему запинаться, путаться в языках, говорить на профессиональном жаргоне или диалекте, быть пьяным или что угодно подобное. Это может быть даже не человек, а инопланетянин, худо-бедно выучивший русский, или говорящая панда. Главное – чтобы речь рассказчика была экспрессивной, показывала его происхождение, социальный статус, характер и тому подобное.
Разрешите вашему рассказчику или рассказчице пересказывать слова других людей по‐своему. Ошибаться. Увиливать от темы. Повторяться. Путать и распутывать читателя. Не заканчивать свои фразы или строить их неправильно.
Пусть этот персонаж предстанет перед нами в момент уязвимости. Может быть, его только что поймали на проступке или лжи, или он потерял близкого человека, или очутился в незнакомой среде, или влюбился по уши, или замерз, или волнуется, или голоден, или с похмелья, или в отчаянии, или его облапошила цыганка. Он пытается скрывать свои эмоции – но у него не очень получается.
Если, когда вы напишете страницу, вам не захочется останавливаться – пишите дальше. Возможно, вы создадите рассказ в жанре сказа.
Глава 16Миф о лишних словахИли: но это же нужно сократить?
Однажды я написала в своем блоге пост, ссылка на который разлетелась по Фейсбуку. А мое следующее утро началось с чтения комментариев. И среди них были разные.
«Позволю себе пройтись по тексту с редакторской кисточкой», – написал незнакомый мне человек. «Интересно», – подумала я, готовясь узнать что‐то новое о редактуре.
Но комментарий состоял из первых абзацев моего же поста. Только в них были добавлены цифры в скобках. Вот так:
«Я (1) решила поступать в Литературный институт после того, как два года ничего не писала. Я (2) работала репортером на радио, и по вечерам уши мои гудели от наушников, а в голове носились мысли, которые я (3) не могла остановить.
“Не пишешь – значит можешь не писать”, – гнусавил мой внутренний критик.
С виноватым взглядом я (4) втайне от него собрала свои старые тексты. Они казались мне ужасными. Я (5) еще не умела их редактировать, а новые написать не получалось. Тогда я (6) примотала руки внутреннего критика к стулу и заткнула ему рот кляпом.
За пять минут, пока он распутывался, я (7) нажала кнопку “Отправить”. Дальше от меня ничего не зависело: тексты полетели на конкурс в Литературный институт».
Редакторская кисточка выделила в моем тексте повторяющееся местоимение «я». Видимо, опираясь на школьное правило о тавтологии, о том, что повторяющиеся слова – табу для автора. Подразумевалось, что для каждого из них нужно придумать замену. Ведь они портят текст.
Фейсбук, конечно, не очень подходящее для обучения пространство. Нужно было ответить кратко, и я скопировала в поле комментария начало «Записок из подполья» Достоевского. И попросила редакторскую кисточку прокомментировать его:
«Я (1) человек больной… Я (2) злой человек. Непривлекательный я (3) человек. Я (4) думаю, что у меня болит печень. Впрочем, я (5) ни шиша не смыслю в моей болезни и не знаю наверно, что у меня болит. Я (6) не лечусь и никогда не лечился, хотя медицину и докторов уважаю. К тому же я (7) еще и суеверен до крайности; ну, хоть настолько, чтоб уважать медицину. (Я (8) достаточно образован, чтоб не быть суеверным, но я (9) суеверен). Нет‐с, я (10) не хочу лечиться со злости. Вот этого, наверно, не изволите понимать. Ну‐с, а я (11) понимаю. Я (12), разумеется, не сумею вам объяснить, кому именно я (13) насолю в этом случае моей злостью; я (14) отлично хорошо знаю, что и докторам я (15) никак не смогу “нагадить” тем, что у них не лечусь; я (16) лучше всякого знаю, что всем этим я (17) единственно только себе поврежу и никому больше. Но все‐таки, если я (18) не лечусь, так это со злости. Печенка болит, так вот пускай же ее еще крепче болит!»