Редакторская кисточка замолчала, увидев восемнадцать «я» в одном абзаце. Ведь вряд ли Федор Михайлович совсем не умел редактировать. Тогда выходит, что повтор в тексте не всегда – тавтология. И что мы нашли еще один миф.
Почему же герой Достоевского так много и беззастенчиво якает? Я думаю, что ответ – в смысле произведения: мы ведь читаем, по сути, разговор человека с самим собой. Записки, исповедь – все эти жанры предполагают монолог с использованием «я». Термин «поток сознания» появится позже, но многие исследователи согласятся, что здесь у Достоевского – именно поток сознания.
И этот поток сознания посвящен себе же. Подпольный человек утверждает нечто – и мы ему верим. А через страницу он уже сам себя опровергает, признаваясь, что соврал. И мы следим за ходом его мысли, за его психологическими защитами, за поиском слов. Как здесь без многочисленных, выскакивающих на читателя «я»? На мой взгляд, никак, то есть оно – оправданно.
Я уж не говорю о том, что повтор этого звонкого и короткого слова создает ритм.
20 марта 1864 года Достоевский пишет брату об этой повести: «По тону своему она слишком странная, и тон резок и дик: может не понравиться; следовательно, надобно, чтоб поэзия всё смягчила и вынесла». И чуть позже: «Ты понимаешь, что такое переход в музыке. Точно так и тут. В 1‐й главе, по‐видимому, болтовня, но вдруг эта болтовня в последних 2‐х главах разрешается неожиданной катастрофой».
Итак: зацикленность на себе, разговор с собой, исповедь, характер, ритм – все это связано с повтором «я» в тексте. Так действует ли здесь правило «вычеркивайте повторяющиеся слова»? Конечно нет. Здесь действует куда, более широкий и важный принцип: «Можно делать все, что угодно, если это работает на текст».
Как это часто бывает в литературе, ошибка и прием выглядят похоже, но у приема есть цель, у ошибки – нет даже мысли о цели.
Я написала это и встала со стула, подошла к книжной полке. Взяла книгу наугад – это оказался «Доктор Живаго» Пастернака. Смотрите, как он начинается:
«Шли и шли и пели “Вечную память”, и, когда останавливались, казалось, что ее позалаженному продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра.
Прохожие пропускали шествие, считали венки, крестились».
Пастернак нарочно повторяет слово «шли» дважды – и этот повтор, как и любой повтор, рождает ритм. Однокоренные «пели» и «петь» не смущают его: скорее, наоборот: они тоже звучат как повтор и создают впечатление, что и шествие, и песня длятся без начала и конца. Форма здесь отражает содержание, и, если «пройтись редакторской кисточкой» по тексту, впечатление от него сотрется.
Рядом с «Доктором Живаго» стоят мои литинститутские конспекты – толстые тетради на кольцах, в твердых обложках. На полях записаны разные фразы преподавателей, не относящиеся к предмету лекции. Например, фраза преподавателя зарубежной литературы Карабутенко:
– Если кому‐нибудь очень холодно, ну наденьте манто! Наденьте беличий шарфик. Наденьте бобровую шапку!
Две вещи: ритм (повтор) и неожиданность (образное изобилие) заставили меня много лет назад записать эту реплику. Они действуют на меня до сих пор так сильно, что хочется поделиться ими с вами. Повтор обладает магнетизмом, если использовать его со знанием дела.
Древние греки знали толк в повторах и дали названия разным их типам. И я думаю, что писателю важно знать эти названия, пусть и на древнегреческом. Ведь, когда называешь нечто, оно очерчивается и начинает существовать в сознании.
Повторы как прием используются в самых разных текстах: от литературных произведений до политических речей.
Когда Мартин Лютер Кинг строит свою знаменитую речь «У меня есть мечта», он знает о силе повтора:
«…У меня есть мечта, что на красных холмах Джорджии настанет день, когда сыновья бывших рабов и сыновья бывших рабовладельцев смогут усесться вместе за столом братства.
У меня есть мечта, что настанет день, когда даже штат Миссисипи, пустынный штат, изнемогающий от накала несправедливости и угнетения, будет превращен в оазис свободы и справедливости.
У меня есть мечта, что настанет день, когда четверо моих детей будут жить в стране, где о них будут судить не по цвету их кожи, а по тому, что они собой представляют.
У меня есть мечта сегодня.
У меня есть мечта, что настанет день, когда в штате Алабама, губернатор которого ныне заявляет о вмешательстве во внутренние дела штата и непризнании действия принятых конгрессом законов, будет создана ситуация, в которой маленькие черные мальчики и девочки смогут взяться за руки с маленькими белыми мальчиками и девочками и идти вместе, подобно братьям и сестрам…»
Вы чувствуете, как поднимается интонация в начале каждого абзаца? Как с каждым повтором все значимее и торжественнее звучит фраза «у меня есть мечта»? Как хочется присоединиться к этой мечте? Этот тип повтора называется анафорой, что означает «восхождение». По-русски его иногда еще называют единоначалием.
Когда Беккет в своем «Безымянном» пишет:
«Где сейчас? Кто сейчас? Когда сейчас? Вопросов не задавать. Я, предположим, я. Ничего не предполагать. Вопросы, гипотезы, назовем их так. Только не останавливаться, двигаться дальше, назовем это движением, назовем это движением дальше…»,
в первых трех предложениях он использует эпифору, то есть одинаковую концовку. С греческого слово «эпифора» переводится как «прибавление» или «добавка». Если подходить к тексту расчетливо, как это необходимо, например, в журналистике, в инфостиле – повторы эти легко можно выбросить. Но в художественном тексте они – как специи: подчеркивают вкус, дарят разнообразие.
Когда Давид говорит в псалме: «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя. Помощь моя от Господа…», он знает, что делает. Этот прием называется стык, или подхват, или анадиплосис. Здесь последние слова одного речевого отрезка повторяются в начале последующего. Два одинаковых словосочетания подряд не могут не обратить на себя внимание читателя или слушателя. Они акцентируют важный смысл, добавляют эмоциональности повествованию. А еще могут добавить стиля: например, возвышенного или архаичного.
Конечно, этот сложно названный прием сам по себе не архаичен – им пользуются и сейчас.
«Страх – это путь на темную сторону. Страхом порождается гнев. Гнев создаёт ненависть. Ненависть приводит к страданию», – говорит Мастер Йода.
Когда Роберт Фрост пишет: «Любовь – это непреодолимое желание быть непреодолимо желанным», он тоже знает, что делает. Повторы, особенно такие – похожие, но как будто противоположные – всегда вызывают эффект. Такие фразы хочется выписать себе в блокнот, запомнить или процитировать. Крылатые фразы часто строятся на этом приеме, который по‐гречески называется полиптотон (то есть: многопадежие). В нем происходит двойная игра, ведь перед нами слова – похожие, а значения – контрастирующие. Этот прием не надоедает авторам веками, и я могу привести вам пример из «Библии», могу – из «Бойцовского клуба», а могу – из поста в моей фейсбучной ленте.
Вот все три:
«Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою». – Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла, 15:54.
«То, чем вы владеете, в конечном итоге владеет вами». – Чак Паланик, «Бойцовский клуб».
«Я уже давно не думаю, что состоятельным легче, а вот состоявшимся – однозначно», – пост журналиста Анны Трубачевой в Фейсбуке, опубликованный, пока я писала эту главу.
Вы и сами можете придумать полиптотон, взяв однокоренные или похожие слова и обыграв их. Например: «Быть женщиной еще не значит быть женственной», или «Он предан мне и предан мной же», или… ваш пример?
Это не все виды повторов, и при желании вы нагуглите еще. Но я думаю, что для того, чтобы разбить миф о вреде повторяющихся слов, этих примеров достаточно.
1. Не все то тавтология, что повторяется.
2. Повторы – прекрасный способ работы с ритмом в прозе.
3. Если что‐то повторяется, значит это важно. Читатель «просыпается», видя повтор, и обращает на него внимание.
4. Повторы делают текст эмоциональнее.
5. Анафора, эпифора, стык, полиптотон и другие стилистические и риторические фигуры могут заострить вашу фразу и заставить читателя потянуться за карандашом.
Выберите любой из приемов, описанных в главе, и набросайте 10 предложений, в которых вы используете его.
Теперь выберите самое интересное предложение. Возможно, оно похоже на афоризм.
Кому могут принадлежать эти слова? Какому человеку? С каким характером? С какой историей?
Когда вы придумали его, сделайте его рассказчиком. Начните свой текст с фразы с повтором. И продолжите монолог этого героя.
Вы можете написать миниатюру, а можете – большое произведение. Решать вам.
Что бы вы ни выбрали, у вас есть камертон – яркое начало.
Глава 17Миф о клишеИли: а если я говорю штампами?
Когда начинающий автор рассказывает мне, что не может найти свой писательский голос, я обычно знаю, что делать. Нужно взять страницу его текста и выделить желтым маркером все штампы, канцеляризмы и клише. Потом рассказать ему, что штамп – это выражение, которое мы слышали столько раз, что оно стерлось. Что в штампе нет стиля и даже больше: он унифицирует стиль, как унифицирует дизайн крафтовая бумага.
Все эти «поднял вопрос», «прижалась лбом к холодному стеклу», «уютный клетчатый плед», «бросил взгляд и сверкнул глазами», «обхватила колени тонкими руками» и «обратить внимание» просачиваются в рукопись, когда мы пишем, потому что они у всех на языке. И если писатель не дал себе времени найти точное и свежее слово, то и читатель не даст себе времени вчитаться в текст.