“Нет” делает нас невежливыми, скучными, эгоистичными, антисоциальными, одинокими и т. д. Но “нет” это то, что заставляет нас продолжать творить».
Вам нравится?
Посмотрите на свое расписание на ближайшую неделю. От чего в нем можно отказаться в пользу писательства? Это может быть встреча с кем‐то либо, какое‐то задание, которое можно перепоручить другому человеку. А может быть работа, если вы работаете на себя. В таком случае вы-писатель можете купить у себя-предпринимателя рабочий час (или несколько). Это станет инвестицией в ваше писательское будущее.
Напишите творческую записку, как у Диккенса, тому, от чего вы отказываетесь. Отправьте ее адресату либо повесьте у себя над столом – пусть она напоминает вам о вашей приверженности тому, что для вас значимо.
II. В творческом процессе письма
Глава 6Миф о том, что я никогда не смогу писать как…Или: они недосягаемы!
Я читала присланную мне для разбора рукопись и вспомнила автора, за которым следила еще во времена живого журнала. Та женщина писала пронзительные и теплые истории о своем сыне. Я вспомнила ее ник, отыскала старый ЖЖ и сохранила ссылку в закладки. Чтобы на консультации сказать Лере:
– Мне кажется, тебе понравится. Вы с этим автором будто литературные родственники.
Но Лера вздохнула:
– Катя, я знаю это имя. Десять лет назад я читала эти посты. Читала и каждый раз плакала. Мне так нравилось! Но меня съедала страшная черная зависть, что вот эта женщина пишет, и пишет так – а я нет. Мне невмоготу было это читать и так завидовать! И я отписалась.
Это была бы грустная история о черной зависти, если бы у нее не было продолжения. Прошло десять лет. Лера преодолела диктат внутри себя: «Чем ты вообще занимаешься? кому это нужно? что за темы?..» – и все‐таки начала писать. Она вбежала в писательство, как вбегает в море соскучившийся по нему человек. И писала много, самозабвенно, с удовольствием.
И вот теперь я говорю ей:
– Вот твой литературный родственник. После твоих текстов так же, как после ее, остается изумление хрупкости мира и прочности настоящей любви, тонкой связиребенка и мамы, тому, сколько слоев есть в каждом человеке.
И Лера кивает. Она завидовала именно этому читательскому изумлению, когда отписывалась от автора живого журнала. Но сейчас она сама – автор, а я работаю ее зеркалом, возвращая ей эффект, который производят ее рассказы.
Для меня эта история о том, что то, что нам так отчаянно нравится, всегда есть в нас самих. И отравлять нас оно начинает, только когда мы не даем ему сбыться.
От каких текстов у вас мурлычет внутри? Что приводит вас в восторг? Читая кого, вы вздыхаете, что хотели бы так же?
Сформулируйте для себя это. Ведь на одном очаровании далеко не уедешь. Если вы смотрите на чужой текст как на прекрасную, но недосягаемую вершину, вы не сможете подступиться к нему. Наша задача – не застрять в немом восхищении, а сделать восхищение топливом для вашего собственного писательства.
Не бойтесь, что при разборе «великого» автора вы потеряете удовольствие от текста. Все наоборот: ваше удовольствие станет и больше, и тоньше.
Чтобы дать вам какой‐то пример, я напишу о себе. Я люблю «Фауста» Гете, «Письма Баламута» Льюиса, «Розу и крест» Честертона и стихи Федерико Гарсиа Лорки за то, что жизнь в этих текстах настолько живая и пульсирующая, что, читая их, и я становлюсь живей. Мне нравится, что в маленьком и бытовом там сияет космическое. Что эти авторы – в контакте с чем‐то большим. Что они верят в человека и любят его душу, его чувственность, его творческое начало.
Запишите, что вы любите (или чему завидуете) в текстах других авторов. Чтобы, когда вы будете получать обратную связь на ваши, вы могли сравнить.
Юнг писал о принципе зеркала. Он утверждал, что то, что раздражает нас в других, может привести к пониманию нас самих. Но я думаю, что это верно не только для раздражения, а и для восхищения тоже. Поэтому я часто прошу авторов присылать мне отрывки из произведений, вызывающие у них восторг. Если рассмотреть эти тексты под микроскопом, иначе говоря – ответить на вопрос «Как это сделано?», то можно очень быстро продвинуться в своем писательстве. Обычно я показываю авторам инструменты, которыми создается тот или иной эффект. Руки автора начинают гореть: ведь это и его инструмент, просто он к нему еще не приноровился. Каждый раз я вижу, что найденный так инструмент – продолжая метафору – ложится в ладонь автора как родной.
Если, читая это, вы волнуетесь о плагиате, то напомню вам, что писательские инструменты не подпадают под закон об авторском праве, как не подпадают под него молотки и стамески. Ими вправе пользоваться все. Другое дело – что нужно дать себе труд освоить инструмент, чтобы после чувствовать, когда использовать его.
Все равно у вас получится нечто иное, чем у автора, чей инструмент вы с восхищением позаимствовали. И при этом велика вероятность, что читатель будет ценить ваш текст за ту же «живую жизнь», «космическое в бытовом» и тому подобное – подставьте свое.
Самое худшее, что может сделать тот, кто мечтает писать – не писать. Тогда вместо повышения мастерства вы повышаете уровень своей тревожности, самоедства, сомнений и зависти. Но какой смысл завидовать хорошему писателю? Это как завидовать возрасту. Этот автор наверняка просидел большее количество часов в текстовом редакторе, сделал большее количество редактур и выбросил больше черновиков, чем вы. Вы тоже сможете писать так, если будете практиковаться. Годы вашей жизни пройдут в любом случае. Но если вы хотите, чтобы они прошли красиво, делайте свою работу сейчас. Как говорил Пабло Пикассо – откладывайте на завтра лишь то, что вы не хотите завершить до самой смерти.
1. То, что нам так отчаянно нравится у других, всегда есть в нас самих.
2. Отравлять нас оно начинает, только когда мы не даем ему сбыться.
3. Делайте вашу очарованность топливом для писательства.
4. Писательский инструментарий принадлежит всем. Берите те инструменты, которые вам приглянулись.
5. Читайте как писатель, то есть отвечайте для себя на вопрос: «Как это сделано?»
Возьмите ваш любимый текст или, если он большой, отрывок из него. Прочтите его столько раз, сколько посчитаете нужным, чтобы запомнить детали.
Теперь отложите этот текст. Возьмите лист бумаги или откройте текстовый редактор и запишите прочитанное по памяти, максимально близко к оригиналу. Когда закончите, сравните эти варианты. Скорее всего, там, где они различаются, прячется знание об искусстве создания прозы.
Этим упражнением поделился мой литинститутский преподаватель Сергей Романович Федякин. Он рассказал, что однажды проделал его с началом «Мастера и Маргариты». Выучив текст почти наизусть, он закрыл книгу и написал:
«Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два человека».
Все совпало, кроме последнего слова: у Булгакова в романе написано «гражданина», а не «человека». Чувствуете разницу? Вместо нейтрального и обычного «человека» автор выбирает слово, в котором есть, во‐первых, маркер эпохи, а во‐вторых, ирония. И получается:
«Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина».
Последнее слово предложения всегда находится в сильной позиции. Но молодой автор Федякин еще не чувствовал этого. Его научил Булгаков.
Мне интересно, чему научат вас ваши любимые авторы. И я уверена, что, сделав и проанализировав это упражнение, вы поймете кое‐что об искусстве создания прозы, которая вам нравится.
Глава 7Миф о вдохновении на много страницИли: я жду подходящего состояния…
Я смотрю на его высокий почерк: мягкие знаки петельками вверх, размашистое большое «я», подчеркивания, зарисованные фразы. В строчках по три-пять слов, как будто текст отформатирован для чтения со смартфона:
«Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман, который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен и который будет готов, если бог даст здоровья, через две недели…»
Это пишет Лев Николаевич 25 марта 1873 года об «Анне Карениной». Судя по количеству лишних слов (одни «очень» чего стоят) и по захлебывающемуся синтаксису, Толстой пишет это в эйфории. За нее и извиняется в самом конце:
«Не взыщите за бестолково написанное письмо – я нынче много радостно работал утром, кончил, и теперь, вечером, в голове похмелье».
Он извиняется – и так и не отправляет письмо.
Так многим и представляется написание романа или другого длинного текста: вспышка, удар молнии – все завязалось красиво и круто – и вот уже написан черновик, а через две недели из принтера вылетают сотни пламенеющих листов, за которые будут бороться издательства.
Если отсчитать две недели от 25 марта, когда Толстой пишет Страхову – редактору, литературному критику и другу Толстого, – получится, что он планирует окончить, то есть отполировать и покрыть лаком новый роман к 8 апреля.
Как вам такая скорость? «Гений…» – вздыхаю в этом месте я, вспоминая, что моей рукописи вот уже год, а края работы пока не видно. Повесть, которую я пишу, сначала казалась мне необычной, важной, интересной. А теперь мне скучен и мой сюжет, и мои герои. «Не то что у Толстого», – сетую я.
Но, к счастью, это письмо Страхову – не единственное. Закончится не только март, но и апрель, и май – и в последний день весны Лев Николаевич напишет:
«Роман мой тоже лежит, и я уж теряю надежду кончить его к осени».