– Тимур, блин! Постой! Ты же взрослый и весь такой логичный! Да постой же ты!
Он достает черные очки, скидывает кожанку и закатывает рукава свитера. Я и не заметила, как хорошо он сегодня выглядит. Очки ему страшно идут – я снова чувствую дрожь в коленках и даже закатываю от раздражения глаза. Сколько можно так беспардонно таять, это уже ни в какие рамки не лезет!
Колчин – придурок! Или знал, что так будет, или надеялся на это. Представляю, как мы выглядели со стороны, и хочу кричать от бессилия. Да, странно – хохочем над какой-то шуткой, счастливые. Да еще все кругом пророчат, что мы скоро снова будем вместе.
Я бы не обратила внимания на эту сцену, но мои действия задели Тимура. И теперь мне почему-то очень важно все исправить.
Мы успеваем дойти до дома Кострова, а я так и не добиваюсь от него ответа. В итоге мчусь за ним в подъезд. Не собираюсь я оставлять его в покое. Не дождется.
– Что тебе нужно? – вздыхает он, когда мы оказываемся в лифте. Кнопки прикрывает спиной, стоит, опершись на стенку и задрав подбородок.
Он снимает очки, и я чуть не ахаю от того, какие суровые у него глаза.
– Тимур, не делай так.
Мы молчим этажа четыре. Просто смотрим друг на друга. А тишина стремительно густеет, заваривается, как крем, и дышать становится все труднее.
– Как? – Он снова стреляет глазами.
Нет, ну как можно быть таким восхитительно харизматичным и при этом ничьим? Как его не охмурила какая-нибудь ботанша, клиентка или коллега? Ну делает же он сайты каким-нибудь крутым фирмам, где сидят рядом с боссами шикарные секретарши, и что, никто не ухватил этого красавчика?
– Не смотри на меня так укоризненно, – прошу его без единой капли смущения. С Костровым легко быть смелой, при том что он такой умный и строгий. Рядом с ним хочется становиться лучше и прыгать выше.
– Ты себе многое надумываешь, – со вздохом отвечает он.
Лифт звенит, выпускает нас, и я упрямо тащусь за Костровым к его двери.
– У меня злая собака, – предупреждает он, не глядя на меня.
– Переживу!
И стоит ему открыть дверь, первой залетаю в квартиру.
Я чувствую себя так, словно прямо сейчас готова горы свернуть. Костров своим непробиваемым видом и упрямством делает меня прежней: смелой дурой, которой правила нипочем.
Он невозмутим, и я хочу во всем быть ему противоположностью. И это такой кайф – невозможно остановиться. И так страшно, что сердце не на месте: только бы он не решил прекратить мое безумие, силой выставить меня за дверь и больше никогда ее не открывать. Не сейчас.
Злая собака выходит, смотрит на нас пару секунд и бредет обратно на лежанку.
– Это не то, чем могло тебе показаться! – начинаю я, бегло оглядываясь по сторонам. Все белое, чистое, не то что у меня.
– Мне плевать, понимаешь? – Он криво мне улыбается, и я почти ему верю. – Не хочу в это ввязываться.
– Блин! Я…
– Правда, Ась. – От звука своего имени, произнесенного таким тоном, я вздрагиваю. Звучит так, будто мы дружим миллион лет и это его «Ась» совершенно привычно. – Я не верю тебе. Я не буду за тобой таскаться, пока Колчин тебя обхаживает, прости. Не хочу потом остаться крайним. Мне это неинтересно, и я тебя уже предупреждал.
– Но никто меня не…
– Ты любишь его. Зачем злишь его мной?
– Да я ничего такого не планировала!
– Я знал, что так будет. Прости, но нет. Ты явно не определилась, хочешь ли с ним расстаться. Я тебе не помощник и не инструмент по воссоединению влюбленных сердец. Это глупо.
– Мне Колчин не нужен!
– Хорошо. – Тимур пожимает плечами. – Значит, тебе нечего бояться. Он поревновал, верно? И стал ходить следом вдвое больше?
– Да нет же! Он подошел сегодня, и я… Я смеялась не потому! Он сказал, что любит меня, и я…
Очень неправильные слова, очень. Костров самодовольно ухмыляется и отходит, а я делаю шаг к нему, чтобы «умник» от меня не прятался.
– Стой же, блин!
– Не надо. Между нами ничего нет, чтобы ты оправдывалась. Я просто не хочу участвовать в твоих развлечениях.
– Ты дурак! Какие развлечения? Я… Серьезно, я просто… Между нами ничего… А ты…
Впервые в жизни я так теряюсь. Будто стою в одном шаге от катастрофы – цепляюсь пальцами за призрачную надежду. Делаю к Кострову шаг и вижу, как он отступает. Дергается вперед, потом назад, и догадка меня оглушает.
– Ти-мур? – С вопросительной интонацией это звучит почти как угроза.
Теперь я спокойна. Больше ничего не говорю и не заикаюсь, потому что все понимаю. Нет у меня никакой «призрачной надежды». У меня вообще в руках контроль над ситуацией, просто Костров ловко притворялся, что это не так.
– Не подходи ко мне! – Он в защитном жесте поднимает руки.
А я уже хищно улыбаюсь. Адреналин, что, казалось, уже схлынул, вновь выбрасывается в кровь и устремляется по венам к самому сердцу, чтобы заставить его быстрее колотиться. То же самое было со мной, когда я впервые села за руль. То же чувствовала, когда на пол полетели отрезанные волосы. То же, когда увидела отражение в зеркале. То же, когда вижу Старушку. Адреналин и учащенное сердцебиение. Дрожь во всем теле: такая сладкая и желанная.
Смотрю на растерянного Тимура, пожирающего меня глазами; его щеки розовеют, дыхание то и дело сбивается. Костров пытается без слов о чем-то умолять.
– Не. Подходи. – В его голосе слышится отчаяние.
– Почему? Ты чего-то боишься?
– Что ты делаешь?
– Ничего, просто смотрю на тебя.
– Ася! – Он умоляет, а я улыбаюсь, потому что все происходящее смешно и круто.
И снова этот плотный воздух, которым невозможно дышать, наполняет легкие. Тимур красивый, очень. В квартире не зажжен свет, и кажется, Костров нарисован тенями – ненастоящий, окаменевший.
– Что?
– Ты совершаешь ошибку, – уже неразборчиво бормочет он под нос, но я догадываюсь по его губам.
– Неправда.
– Прекрати, – звучит еще тише.
– Замолчи.
Он устало закатывает глаза, дергается, чтобы развернуться и, видимо, уйти, а я делаю два решающих шага, цепляюсь за его плечи и тяну на себя.
– Нет! – успевает сказать он.
Но я уже со всем определилась. Меня не остановить. Мне очень хочется снова этого ощущения контроля над ситуацией. Лучшее, что можно чувствовать, – это совершенное равноправие. Оно так ценно, будто осталось в мифах и сказках. Так ценно, как полезное ископаемое, что хранится только в самых недрах земли и стоит баснословных денег. Да, оно подразумевает, что Костров сейчас сделает шаг навстречу, но я хотя бы попытаюсь предоставить ему этот шанс. Я могу ошибаться, но не могу не проверить.
Встав на цыпочки, шепчу напоследок перед падением:
– Замри и не мешай.
А после ловлю его губы своими. Легкое горячее прикосновение.
Тимур мне не отвечает. Он явно ждет, когда я остановлюсь, и меня снова ослепляет: я все-таки ошиблась! Костров не реагирует, а мне слишком холодно из-за безответного поцелуя. Идея уже кажется катастрофическим провалом. Неужели я все поняла неправильно? Если это оно, если он мое спасение, сейчас все должно быть иначе, ведь так? Я должна ощутить бабочек в животе, мгновенную волну удовольствия, что-то сладкое, тянущее, растекающееся по телу.
Черт!
Я прижимаюсь к Кострову снова. На всякий случай. И напоследок, чтобы наверняка, кончиком языка касаюсь его нижней губы.
Пожалуйста! Ты же можешь! Просто дай мне хоть что-то. Ты не можешь быть таким идеальным, но при этом совершенно мне не подходить. Иначе ради чего я так тобой увлеклась? Ради чего я страдала неделю по твоему голосу? Ради чего так реагировала на твои комплименты?
Я снова провожу языком по его губе, сжимаю его плечи крепче, касаюсь ногтем напряженной шеи, и вдруг из каменного изваяния вырывается глухой болезненный стон. В животе от него все скручивается до боли. Жгучая молния прошивает от макушки к пяткам. Даже слезы выступают на глазах.
Костров шумно вдыхает, оживает. Он хватает меня за волосы, тянет назад, и мне кажется, что сейчас отстранит. Просто оттащит и прогонит в эту самую секунду, когда я получила то, чего хотела. Когда поняла, что все сделала правильно и вовремя! Но другая его рука неожиданно дотрагивается до шеи. Костров притягивает меня ближе и просто обрушивается с поцелуем так, что становится больно и невозможно сладко – от покалывания на тонкой потрескавшейся коже губ.
Я хватаю ртом воздух, пропуская язык Кострова. Он потрясающе смелый и потрясающе бесцеремонный. Он ведет себя так, будто это не первое наше сражение, а уже привычный танец, в котором неправильных движений нет и быть не может.
Целоваться – это талант. По крайней мере так, как это делает он. Практика – это, конечно, здорово, но инстинкты и интуиция – врожденное. Я благодарна за каждый стон и каждое рычание, что царапают горло Кострова, – от них подкашиваются коленки и внутри все поет. Такие поцелуи – именно то, чего я так ждала.
И каждая секунда, пропитанная страхом, что эта магия закончится, – подтверждение тому, что я все-таки не ошиблась.
Глава 18
Он стоит, уткнувшись носом в мои волосы, и тяжело дышит. Одна рука обнимает за плечи, вторая придерживает затылок. Его пальцы продолжают поглаживать, массировать, согревать совершенно рефлекторно, а я стараюсь не шуметь, чтобы не спугнуть.
Я сделала это. И мне понравилось.
Никогда ничего подобного себе не позволяла, хотя была уверена, что, если захочется, смогу. Смогла.
Прижимаюсь лбом к груди Кострова, глубоко вдыхаю его запах. Он уютный и невероятно теплый. Пахнет чистотой, свежевыглаженной одеждой – чем-то легким и приятным. Первый раз, когда села с ним рядом, показалось, что кислым зеленым яблоком. Потом добавила в формулу миндаль. Я думала, что меня всю жизнь будет сопровождать едкий сигаретный дым, привыкла, научилась его не замечать. А теперь наслаждаюсь тем, что после долгого жаркого поцелуя чувствую лишь запах чужого тела, одежды, быть может шампуня или легкого парфюма.