– Привет, – говорит она радостно, и хочется тут же ответить ей теплом на тепло: Ася обезоруживающе счастлива меня видеть.
– Привет, – отвечаю я чуть тише, чем она, и вижу, как уголки ее губ тут же опускаются.
Она продолжает смотреть на меня так, будто я именно тот, кого она хотела увидеть этим утром. Сложно не верить.
– Смотри, сшила сама рубашку! – Ася поворачивается передо мной на носочках, как балерина. Видимо, палец уже не болит.
– Сама?
– Да. Купила выкройку и сшила. Я и тебе что-нибудь сошью.
– Как палец?
– Вроде не болит. – Она смотрит вниз на ботинки, такие же потрепанные, как предыдущие. На шнуровке и высокой платформе.
– Едем?
– Идем.
– А нам не по делам после?
– Дела тут недалеко.
– И тебе нужен водитель?
– Да.
По дороге мы молча заглядываем в кофейню, берем привычные два стаканчика: американо и латте. А потом расходимся в разные стороны. Она – на французский, я – на китайский.
– Встретимся на последней паре. – Она улыбается мне так, будто обещает, что на паре будет что-то совершенно исключительное и только для нас.
Неужели верит, что все серьезно? Это глупость.
Проблемы-проблемы-проблемы.
Она разрушит все, растопчет этих мифических «нас» и упорхнет вслед за своим «героем из фильма». Это только отвлечет от работы. И по-хорошему ее стоит уволить. Но вместо этого я до последней пары прямо по кадрам восстанавливаю весь вчерашний вечер. Где я допустил ошибку? Как по заданной программе, я перехожу из аудитории в аудиторию, пока не чувствую рядом знакомый запах – это на соседнее место падает Ася. Она мне не улыбается, но раскрывает тетрадку, и там первой строчкой: «Готов к экзамену по флирту?»
«Ты с ума сошла? У нас и так пропуск», – отвечаю я, печатая слова в документе с лекцией, приподняв бровь.
Но я, разумеется, совершаю ошибку за ошибкой и улыбаюсь ей. Снова и снова. Потому что сам не замечаю, как соприкасаются наши колени и становится душно в аудитории, как сижу уже четверть часа, нахмурившись так, что в глазах начинают мелькать мушки, пока силой не одергиваю себя. Сдерживаю глупую улыбку и все равно то и дело отмечаю, что Лискина улыбается в ответ. И инициатор я, а она счастлива.
Ты пожалеешь! Будут проблемы! – воплю я сам себе, до боли закусывая щеку изнутри.
«Будут проблемы», – тотчас падает сообщение с незнакомого номера, который засветился уже трижды. Егор Колчин явно забеспокоился и прямо сейчас пристально сверлит взглядом мой затылок.
Я не отвечаю, не имею привычки даже читать сообщения с незнакомых номеров, но вижу всплывающие уведомления.
«Развлекайся, пока можешь».
«Это ненадолго, додик».
«Всегда возвращалась – и теперь вернется».
«Девочке просто захотелось острых ощущений».
«Я ее не первый год знаю, вот увидишь».
«Самому не противно быть вторым?»
На самом деле руки чешутся ответить, но помимо здравого смысла останавливает сидящая рядом Ася. Она мечтательно чертит в тетрадке что-то мало похожее на перевод и уже давно потеряла нить рассказа, который по-английски бубнит преподаватель.
Она иногда касается моего колена своим, и всякий раз у меня почти микроинфаркт, а еще я поглядываю на фитнес-браслет и закатываю глаза, следя за своим пульсом. Это смешно. Я вполне мог бы убрать пульсометр с главного экрана, однако вот уже пару недель слишком увлечен отслеживанием цифр. Мысленно вношу их в таблицу.
Лискина улыбается – 93 уд. сек.
Лискина коснулась моего колена – 95 уд. сек.
Лискина отвлеклась и смотрит в другую сторону – 83 уд. сек.
А нет, теперь хорошо виден ее профиль и обнаружена родинка на шее – 88 уд. сек.
Лискина улыбается и морщит нос – 92 уд. сек.
Лискина садится немного ближе, Лискина пахнет кофе, волосы Лискиной щекочут мою щеку, Лискина что-то шепчет, но шум в ушах громче – 93, 94, 95, 96, 97, 98 уд. сек.
Через пять минут любопытство побеждает и я сам тяну к ней правую руку, чтобы проверить, как это работает в другую сторону. Ася вздрагивает, поворачивается, а я левой печатаю: «Не отвлекайся, пожалуйста».
Она улыбается так широко, что даже преподаватель хмурится – готов выписать первое предупреждение. Я завис где-то на середине речи и давно не пишу, но корить себя буду позже. Протянув руку, касаюсь Асиной коленки и наблюдаю за часами. Неплохо, почти дошли до ста ударов в секунду, – заношу новую запись в мысленную таблицу.
Костров, пора прекращать. Ты сам этого хотел, оставь ее в покое.
ОСТАВЬ ЕЕ В ПОКОЕ! ОСТАВЬ ЕЕ В ПОКОЕ!
Ну это же просто эксперимент.
«Что ты делаешь? Меня выгонят!» – вопит через бумагу Лискина, а сама улыбается.
«А ты не подавай виду», – печатаю я.
«Не могу!»
«А я что поделаю?»
Это весело. Ася хихикает и краснеет, будто я с ней флиртовал, но это совершенно не так. Она может сколько угодно преподавать мне эту науку – все без толку.
Я переплетаю наши пальцы и получаю рекордные 114 ударов – немыслимо. Так вот главный катализатор инфаркта! Вот так просто? Соединенные руки? Это что же за эрогенные зоны в ладонях?
Но у Лискиной еще сильнее краснеют щеки, и она шумно выдыхает. Я ловлю взгляд преподавателя, который следит за тем, что одна моя рука на клавиатуре, а вторая под партой, и вздергивает бровь, но сделать замечание не успевает. Я наклоняюсь и демонстративно шнурую кроссовку. Мимоходом касаюсь щиколотки Аси, обтянутой старыми потертыми джинсами. Работает, но меньше, чем рукопожатие, – 110 ударов. Хотя, возможно, это остаточный эффект от предыдущей фазы опыта.
Простое рукопожатие, какая чушь!
Возвращаясь за парту, провожу от щиколотки Лискиной до коленки. Коленка – по-прежнему неплохой результат. Немного уступает руке.
– Ты что, следишь за сердцебиением? – бормочет Ася.
– М-м?
– Ты… серьезно ставишь эксперимент?
– Тебя что-то смущает? Не хочешь быть испытуемой? – А это определенно флирт. Профессор будет мной довольна. Она сейчас сидит с раскрасневшимися щеками и часто дышит, а я почти ничего не делал.
Сердце торжествующе взводит курок, готовое расстрелять разум. Я почти ничего не делал, а она взволнована. Это что-то граничащее со всевластием. Я почти ничего не делал, а пульс долбит так, будто быстрым шагом преодолел пару институтских галерей.
Я поворачиваю к ней голову, и мы пересекаемся взглядами, отчего оба замолкаем. Вижу, как она смотрит на мои губы, ловлю это и отмечаю новое событие, вызвавшее мгновенный укол в области сердца. Делаю то же самое, и это удивительно легко, определенно что-то приятное – наблюдать за чужими губами, потому что моментально возникает желание их поцеловать. Явно обоюдное. Это напоминает взгляд на стакан с ледяной водой в жаркий день, вызывающий невыносимое желание пить.
Я кошусь на часы, но не успеваю увидеть время.
– Лискина, Костров – на выход.
– Ненавижу тебя, – шепчет она, но улыбается и вскидывает бровь, а потом срывается с места, едва не забыв пустую тетрадь.
Я за ней. Цели нет, только путь.
– Ты куда? – Ловлю ее за руку, а она смотрит по сторонам и разворачивается ко мне лицом.
– Не могу сказать, это секрет, – шепчет она мне прямо в губы и тащит за собой.
И стоило бы ее уже отпустить, потому что эта безумная сделает сейчас явно что-то вопиющее, но меня лихорадит, из-за чего путается сознание. Я болен, очевидно же, а Лискина этим пользуется.
Она тянет меня по коридору до гардероба, который ранней осенью почти никто не использует. Ведет туда, в самый конец, минуя пару десятков тонких курток быстрым уверенным шагом, и останавливается в темной каморке за деревянной ширмой.
– Что ты…
– Эксперимент. – Она улыбается, берет меня за руку, разворачивает браслет так, чтобы видеть цифры, а потом встает на цыпочки и без предупреждения крепко целует.
– Черт! – Я сначала говорю это, потом думаю.
А Лискина хохочет мне в губы, не отрываясь от меня ни на миллиметр, забирается на что-то вроде низенького стульчика и становится выше.
Помешай ей, помешай, помешай!
Не мешается. Руки сами тянутся, чтобы обнять ее за талию, притянуть поближе, сжать плечи, переплести пальцы. И опять от этого в груди самый сильный укол.
– У меня, кажется, фетиш на пальцы.
Я с трудом отрываюсь от нее, а она хохочет.
– Я заметила. – Она трется кончиком носа о мой нос. Приближается снова и осторожно целует в уголок губ. – Поцелуй меня. Как вчера. Это было обалденно. И не говори, что не хочешь, ты сам меня довел. Не играй с огнем, Костров!
– Ну вот, теперь ты прописала четкое ТЗ, которому нужно соответствовать. – Я задыхаюсь.
Она, кажется, перекрыла мне кислород и вместо него существует сама в виде розового эфира, заполняющего легкие. Голова кружится, глаза уже даже не открываются, болезнь прогрессирует.
– Заказчик пока недово…
Не даю ей договорить. Чтобы дышать – нужно касаться. Чтобы было особенно горячо в груди – нужно переплетать пальцы. Математика достаточно проста.
Я снимаю Асю с того, на чем стоит, довожу до ближайшей стены в поиске точки опоры и прижимаю к ней. Целую «как вчера», отключив голову. Все проходит удивительно гладко, мы будто делаем это не во второй и не в третий раз. Она стонет и выгибается, видимо найдя в происходящем что-то слишком волнующее. Я никак не могу понять, как найти в себе силы остановиться.
Ей все нравится. Очевидно. А мне все даже слишком нравится. Тогда зачем прекращать? Это та мысль, с которой я беру ее руки и прижимаю их к стене над головой. Так она становится еще ближе, сжимает мою ладонь и высекает этим искры в груди, а потом что-то неразборчиво мычит.
Свободной рукой я поворачиваю ее голову так, как мне нужно, и этому она тоже будто рада. Выходит, что мне можно все? Выходит… то, что доставляет удовольствие мне, ее тоже сводит с ума? Иначе это не назвать.