В дверь постучали, и вошел первый боец…
Авдалян говорил, что у них есть полиграф, но Петр знал, что детектор лжи отнимет уйму времени и не всегда настолько точен, чтобы делать однозначные и фатальные для проверяемого выводы.
Беседы строились по стандартной схеме. Не имело смысла импровизировать, поскольку выходившие из штаба сообщали входящим примерный перечень вопросов. Петру были важны не столько сами ответы, сколько интонация, жесты, взгляды.
Бойцы производили на него благоприятное впечатление. Все они знали, чего хотят. Их целеполагание, осмысленное и четкое, вызвало уважение. Но Петр точно знал, что не все они такие, кто-то умело изображает любовь к идеям РПК и ко всему, чем они занимаются.
Количество окурков в металлической плошке на столе росло. Дышать в штабе уже было нечем, потому что курили и собеседники Горюнова. Сидевшая на потолке ящерица, песочная, сантиметров десяти, периодически издавала попискивающие звуки, наверное, обалдев от дыма, клубившегося под потолком. Весной они выбирались из укрытий и днем, хотя вели ночной образ жизни.
Опрос Петра в основном сводился к прошлой жизни бойцов, до батальона. Он пытался понять, на каком этапе их могли завербовать американцы. Это, конечно, должен был быть этнический курд или курд-езид. И по сути, агентом мог стать любой из тех, с кем он разговаривал.
Цэрэушники не хотели разоблачать своего агента перед Садакатли, которому не доверяли. И он собирался использовать их промашку, повысив свой авторитет в батальоне. Петр отличался завидным упорством.
Никто из собеседников не позволял себе вольности в разговоре. Это объяснялось не только робостью перед новым начальством, но и возрастом бойцов – в подавляющем большинстве они были 1970–1973 годов рождения и успели послужить в советской армии. Дисциплину понимали, порядки знали. Многие привезли с собой родственников. Молодые отличались большей дерзостью. Но и они сдержанно отвечали на вопросы, где родились, когда, кто родители, где учились, кто были соседи, выезжали ли за границу, если не считать переезд сюда, в Северный Курдистан. Понятно, что они могли соврать, но Петр почувствовал бы фальшь и планировал особо подозрительных проверить через Центр.
Пока никаких зацепок из разговоров он не вынес. Узнал массу бесполезной информации о родственниках, о том, как нынешним бойцам русского батальона жилось после развала Советского Союза. Практически каждый бежал сюда потому, что на родине – в Армении, в Грузии, в России – не было ничего, кроме пустоты, отчаяния, неприкаянности. Все – следствие распада большой и могучей страны – СССР.
Наклонив голову и щурясь от дыма, источаемого сигаретой в его руках, Кабир слушал излияния очередного странника, искавшего миражи стабильности Великой страны, готового пожертвовать жизнью за то, чего не существует в реальности, но все же манит, как слабый свет свечи в пустыне. В любой момент ее задует малейшим ветерком, засыплет песком, и дорога потонет в кромешной тьме. А звезды над головой – они никогда не желали нам ни добра, ни зла и путь указывают, только если не спрячутся за тучи, да и то тем лишь, кто умеет читать их звездную карту.
«Какое-то событие в мировой истории стало первой костяшкой домино, после которой сыплются они до сих пор, ударяя одна по другой. Интересно, что стало первым ударом? Яблоко Адаму на голову упало? – Петр глядел теперь на девушку, сидящую напротив с прямой спиной и ладонями, уложенными на колени, – Хевала Дениз. – А дальше события покатились».
– Что вы улыбаетесь? – с вызовом спросила девушка.
– Своим мыслям, и они не связаны с вами. Скажите, зачем девушке воевать? Это как-то нетипично.
– Если вы заметили, здесь много таких! У курдов воевать за свою Родину – в порядке вещей, вне зависимости от того, мужчина ты или женщина.
– Да, патриотизм… – покачал головой Петр.
И ему стало тоскливо от понимания, что все они будут долго убеждать его в своей искренней приверженности идеям РПК. Один за другим, десятки, сотни, словно клонированные солдаты… Несколько дней, а то и недель могут длиться такие диалоги. Он безрадостно подсчитал, что даже если будет тратить на каждого минут пятнадцать, то на опрос уйдет целый месяц. А некоторые разговоры затягивались до получаса.
– Вы старый для Зарифы, – вдруг осмелела Хевала. – Она-то вас расхваливает, какой вы герой, а вы скучный.
– Брысь отсюда! – устало велел он. – А Заре трепку задам, я же старый грозный муж. И тебе такого же сосватаю!
Девчонка прыснула, зажав рот ладошкой, и убежала, хлопнув дверью.
– Очаровашка! – Петр проводил ее хмурым взглядом, не лишенным однако игривости.
«Все развлечение, – подумал он, ожидая следующего. Тут же мысленно вновь вернулся к Эмре. – Курды попадают отсюда в Турцию. Значит, могу и я. Там встречусь с Галибом и заодно со связным. Но как попросить Эмре получить информацию до официальной с ним встречи? Связаться с Бахрамом через Зару? Рискованно, но Бахрам свой в доску парень».
Фатихо Аджоев был следующим и принялся жаловаться, как притесняли курдов грузины в девяностые и о том, что Курдский национально-культурный центр всегда поддерживал Оджалана – Фатихо входил в эту организацию, ставшую ветвью курдского фронта освобождения. Власти нападали на них, натравленные Турцией на езидов – сторонников Оджалана.
Петр кивал и смотрел в круглое чисто выбритое лицо человека, убежденного в своей правоте от макушки до пят. Горюнов слушал его вполуха, наблюдая за перемещениями геккона по потолку. Тот уже сидел строго над письменным столом и, вытянув шею, словно бы прислушивался к разговору и присматривался к мужчинам.
Фатихо повел густыми бровями, проследив за направлением взгляда замкомандира.
– Эти неопасные, – догадался он о ходе мыслей Петра.
– Не знаю, не знаю, смотрит он как-то не по-доброму. Я тут шел по тропинке и на меня из кустов выпрыгнула похожая тварь – сантиметров пятьдесят в длину, коричневая такая с изумрудным горлом и желтыми полосами по спине.
– Вы, однако, обладаете хорошим зрением, если успели разглядеть ее в таких подробностях.
– Дело не в зрении, а в реакции, – рассмеялся Петр и потер кулак, который ссадил о крепкую шкуру трехлинейчатой ящерицы. – Пока она отходила от нокаута, я и успел ее рассмотреть в деталях.
– Это что! А вы встречались тут с ветряными скорпионами? – Фатихо аж передернуло при одном упоминании об увиденном существе. – Нам однажды довелось уходить из Сирии через пустыню. Нас преследовали. Пришлось ночевать под открытым небом. Костры не жгли. Отошел я по нужде. Вдруг слышу, что-то верещит пронзительно. Я включил свет и увидел, как на меня стремительно бежит нечто косматое с огромными клешнями. Нужда сразу отпала. Вот это действительно тварь! У меня до сих пор мурашки по коже. Она чиркнула мне по ноге своими клешнями, но только штанину рассекла, кожу не прокусила.
– Ну, к счастью, здесь не пустыня.
…Петр вечером вышел из штаба, измочаленный пустой болтовней. Бойцы-мусульмане, а их здесь тоже хватало, молились под навесом. Петр присоединился, совершив положенное омовение. Салят упорядочивал мысли.
Здесь, среди курдов, царила веротерпимость, ставшая атавизмом в наши дни, в особенности на Ближнем Востоке. У подножия гор бушевал национализм, сунниты воевали с шиитами и курдами, стравленные извне теми, кто расковырял их давние противоречия и обиды.
Горюнов чувствовал себя подавленно. Молился сосредоточенно и со стороны могло показаться, что он полностью погружен в обращение к Аллаху. Однако делал он все механически, прокручивая в голове недавние разговоры, и настраивался на долгую нудную работу.
Много лет назад Горюнов так же настойчиво учил арабский и другие языки. Он не расставался с учебниками, а когда на лето приезжал домой, родители ходили вокруг него кругами с увещеваниями и снедью, опасаясь за его психическое здоровье. Отец-психиатр всегда искал в нем признаки всех существующих болезней, сам был чудовищно мнительный и чудаковатый. Своей крепкой нервной системой Горюнов пошел в мать. Как про нее говорила бабушка, «эту долбежкой не выбьешь».
Вот и теперь подавленность Салима стала преобразовываться в жажду деятельности. После салята он пошел к Авдаляну. Тот ужинал на крыльце с двумя другими офицерами – командирами отделений Артуром и Джаном.
– Садись, дорогой, – Авдалян улыбался и был в хорошем настроении, а может, играл перед своими подчиненными. – Поужинаем. Как твой многополезный труд?
– Знакомлюсь, узнаю людей, – уклончиво ответил Петр чуть удивленно. Он сел к деревянному столу, хотя чаще тут народ ел, устроившись на полу по-турецки. Решив уйти от скользкой темы, он спросил: – А что, у вас есть проводники по окрестностям? В пустыне, например? Ведь ее хорошо знают только местные бедуины, ну и контрабандисты.
– Война всех разметала, – ответил Джан, опередив всех. Петр по виду определил его как своего ровесника, но выглядевшего очень молодо из-за живого характера. Офицер не мог усидеть на месте, руки его находились в постоянном движении. Он жевал, смеялся, нарезал лимон, ел ломтики, кривился, снова смеялся и при этом продолжал говорить высоким насмешливым голосом: – Бедуины – сунниты, они, в принципе, ни на чьей стороне, но все же ближе к ИГИЛ… были. Бедуины не нападали на правительственные войска Сирии. Игиловцам это не понравилось. Они вырезали восемьсот человек разом. Да-да, не удивляйся… Мне один бедуин из племени в Сирии рассказывал. Этот же парень с вожделением поведал, как после этой бойни бедуины ловили игиловцев, резали их, расчленяли, варили на глазах других пленников из ИГИЛ. В общем, мстили как умели. Они народ суровый, раз обитают в таких условиях. Не зря говорят, не рассказывай бедуину, где живешь… Игиловцы пытаются взять их снова в союзники, но бедуинов не проведешь. Так что в пустыне нам делать нечего. Там либо ИГИЛ любуется пейзажем из колючек и барханов, либо озлобленные бедуины.
– Лучше уж гнет турок, чем справедливость бедуинов, – вспомнил Петр одну из многочисленных поговорок Тарека. – А приходилось людям из нашего батальона оказываться в пустыне? Ночевать там?