Устроитель дворцовых празднеств и приемов, обер-гофмаршал Левенвольде был не просто щеголем – он был еще и законодателем мод. Современники говорят о противоборстве двух мод при дворе Анны. Первая исходила от Бирона, обожавшего нежно-пастельные тона – от розового до небесного; Левенвольде же стоял на том, что одежда мужчины должна быть обшита чистым золотом. К слову, позиция Бирона в большой степени отвечала интересам подданных, ибо не ввергала дворянство в расточительное щегольство. Можно по-разному относиться к этому временщику, но именно Бирон стал жестоко преследовать роскошь при дворе, велев вельможам шить платье из ткани не дороже 4 рублей за аршин. Но это будет позднее, в краткий период его регентства, а во время правления Анны Иоанновны господствовала роскошь в духе Левенвольде, хотя и безвкусная, стоившая громадных издержек. Все поголовно разорялись на нарядах, стоивших целые состояния.
Однако внешний блеск в сочетании с российскими неопрятностью и неряшливостью создавал вопиющий диссонанс. Часто у иного придворного франта при богатейшем, обшитом золотом кафтане был прескверно вычесан парик; на пальцах женщин было много бриллиантов, но под ногтями у них было черно от грязи; если платье статс-дамы было роскошно, то шея ее была давно не мыта; или если чей-нибудь наряд был безукоризненным, то экипаж был крайне плох, и иной вельможа в богатом французском костюме, в шелку, бархате и кружевах, ехал в дрянной старой карете, которую еле волокли заморенные клячи. Впрочем, сам Левенвольде, великолепный, разодетый в пунцовый бархатный кафтан, расшитый золотом, считался первым модником и был для русских франтов образцом для подражания. Когда величавый граф с длинным золотым жезлом в руке и с бантом из кружев и разноцветных лент на левом плече выступал на середину зала и отдавал глубокие поклоны императрице, он был неподражаем.
О его любовных похождениях все вокруг судачили. Ходили слухи, что у него был целый гарем. Но больше всего в связи с графом склоняли имя замечательной красавицы Натальи Федоровны Лопухиной. Обстоятельный разговор о ней впереди. Отметим лишь (это признавали многие), Рейнгольд Густав и Наталья Лопухина были «постоянны в своем сильном и взаимном чувстве на протяжении многих лет». Но Левенвольде не был бы Левенвольде, если бы при любых оказиях не стремился за счет женщин упрочить свое положение. Хотя он не стал любовником императрицы Анны Иоанновны (это сделал за него его брат Карл Густав), однако, не порывая связи с Лопухиной, искал руки самой богатой невесты России княжны Варвары Алексеевны Черкасской и даже обручился с ней. Брак сорвался не по вине Рейнгольда, который был готов корысти ради жить с нелюбимой женой.
Во время регентства Бирона и правления Анны Леопольдовны обер-гофмаршал пользовался всеми благами придворной жизни. Он завоевал доверие правительницы и в ноябре 1740 года получил от нее 80 тысяч рублей на уплату долгов. Николай Костомаров сообщил, что граф предупредил Анну Леопольдовну запиской о заговоре против нее со стороны цесаревны Елизаветы Петровны: «Анна Леопольдовна пробежала ее и произнесла: “Спросите графа Левенвольда, не сошел ли он с ума?” Левенвольд воротился домой в отчаянии, а наутро поехал к правительнице и стал уговаривать ее не пренебрегать грозящей опасностью. “Все это пустые сплетни, – сказала правительница, – мне самой лучше, чем кому-нибудь другому, известно, что цесаревны бояться нам нечего”».
Эта беспечность и невнимание к словам обер-гофмаршала дорого обошлись правительнице. Буквально на следующий день власть в стране захватила поддерживаемая гвардией цесаревна Елизавета. Анну Леопольдовну и всю ее августейшую семью взяли под стражу, а Левенвольде в числе прочих высших сановников предыдущего царствования был заключен в крепость, предан суду и приговорен к смертной казни. Ему инкриминировалось противозаконное отстранение от престола и унижение дочери Петра Великого, а также доносы на Елизавету правительнице. Однако новая императрица, поклявшаяся, что в ее царствование не произойдет ни одной смертной казни, смягчила приговор – заменила казнь ссылкой в Соликамск и лишением чинов, орденов, дворянства и имущества. Князь Яков Шаховской, которому было поручено отправить опального Рейнгольда на место ссылки, так описывает свое свидание с Левенвольде: «Лишь только я вступил в темную и пространную казарму, вдруг неизвестный мне человек обнял мои колена и весьма в робком виде, в смущенном духе говорил так тихо, что нельзя было вслушаться в слова его: всклокоченные волосы, седая борода, бледное лицо, впалые щеки, оборванная, неопрятная одежда внушили мне мысль, что это какой-нибудь мастеровой, содержащийся под арестом. “Отдалите сего несчастного, – сказал я сопровождающему меня офицеру, – и проводите туда, где находится бывший граф Левенвольд”. – “Он перед вами”, – отвечал офицер».
Эта страшная метаморфоза записного франта в неопрятного простолюдина произвела на Шаховского гнетущее впечатление. С тяжелым сердцем исполнил Шаховской свою обязанность и отправил Левенвольде на Урал, в Соликамск, где бывший обер-гофмаршал прожил 16 лет в тяжком изгнании. Как и все низкие души, он не умел с достоинством переносить несчастья и, по свидетельству современников, впал в рабскую покорность. Князь Петр Долгоруков в своих «Записках» отметил: «Никто более его не унижался перед местными властями этого удаленного и дикого места… Он часами просиживал на деревянной скамье перед домом и не замечал ничего происходящего вокруг». Граф Рейнгольд Густав Левенвольде скончался в 1758 году.
Двадцать лет провела в ссылке и его подруга Наталья Лопухина. Но, по счастью, сыновья Лопухиной (от Левенвольде) уже при Екатерине II сделали блестящую карьеру: один стал генерал-поручиком, другой – действительным камергером.
Герцог де Лириа-и-Херика говорил, что в Левенвольде «были ум и красивая наружность», и прибавлял: «Счастием своим он был обязан женщинам». Но и своим падением он также обязан женщине – императрице Елизавете Петровне. Однако логика культурного развития привела к тому, что в сфере моды Елизавета осуществляла ту же ориентацию на французское щегольство, которой придерживался и опальный граф. И в то время как ссыльный Левенвольде отпустил бороду и носил валенки и зырянский малахай, елизаветинский двор утопал в роскоши, вольно или невольно следуя заветам прежнего всесильного гофмаршала. Ведь именно при этой императрице сложился особый тип дворянина, который Василий Ключевский назовет «елизаветинский петиметр». И хотя историк Сергей Соловьев назвал Левенвольде одним из «паразитов, которые производили болезненное состояние России», его роль как законодателя мод неоспорима. Добавим к сему, что Левенвольде являл собой исторический тип беспринципного альфонса-карьериста; он встречается во все времена, во всех странах и – увы! – неистребим.
Наказанная добродетель. Анна Леопольдовна
Существует предание, что жена царя Иоанна Алексеевича, родного брата Петра I, Прасковья Федоровна, прокляла всех трех своих дочерей. На смертном одре царицы ее деверь просил снять проклятие, но она смягчилась только в отношении средней дочери, будущей императрицы Анны Иоанновны; двух других чад она вновь прокляла с их потомством на веки вечные. И что же? Младшая дочь, Прасковья Иоанновна, вообще не имела детей, а старшая, Екатерина Иоанновна, стала матерью печально известной Анны Брауншвейгской.
Об Анне нельзя сказать – дитя любви. Супружеская жизнь ее матери и отца, герцога Карла-Леопольда Мекленбург-Шверинского, была очень несчастлива. Грубость, сварливость и деспотизм герцога были совершенно невыносимы, и жена с трехлетней дочерью поспешно бежала из Ростока (где родилась девочка) в Россию (1722 год). Первоначально они поселились в патриархальном Измайлове, при дворе Прасковьи Федоровны, который Петр I назвал в сердцах «гошпиталем уродов, ханжей и пустословов». Раздражение великого реформатора объяснимо: несмотря на ветры петровских перемен, здесь господствовала обстановка русского XVII века, почитались старомосковские традиции. Посетивший измайловские покои Екатерины Ивановны и ее дочурки голштинский камер-юнкер Фридрих Вильгельм Берхгольц в своем дневнике от 26 октября 1722 года пишет с нескрываемым презрением (понятное дело, немчура) о прескверной игре «полуслепого, грязного бандуриста» и отчаянных плясках перед гостями «какой-то босой, безобразной и глупой женщины». Но малолетняя принцесса воспринимала все это совершенно иначе – она оказалась в народной среде, в мире привычных для бабки и матери ценностей, и с этой средой сроднилась.
После вступления на российский трон Анны Иоанновны жизнь девочки изменилась самым решительным образом. Желая сохранить престол за своим родом – Романовыми-Милославскими, бездетная императрица приблизила к себе тринадцатилетнюю племянницу и окружила ее штатом придворных служителей. В вопросах веры Анну наставлял человек такого высокого уровня как архиепископ Новгородский Феофан Прокопович, круг интересов которого был весьма обширным. Имея глубокие познания в истории, теологии, философии, он занимался математикой, физикой, астрономией, интересовался живописью, любил слушать инструментальную музыку, был пылким оратором. Он обладал крупной по тем временам библиотекой, в которой насчитывалось более трех тысяч книг, изданных в Европе.
Думается, этот энциклопедически образованный и веротерпимый пастырь, оперировавший логически стройными аргументами, привил воспитаннице любовь к знаниям и навык к чтению. Принцесса свободно говорила и писала на русском, немецком и французском языках, запоем читала историческую, мемуарную и приключенческую литературу. Но более всего ей по душе были французские и немецкие романы. Позже, уже став правительницей, она будет обстоятельно расспрашивать президента Академии наук Карла фон Бреверна об ученых занятиях профессоров, о раритетах библиотеки и Кунсткамеры и будет просить выписать ей из-за границы новые книги (поскольку весь имевшийся запас для чтения был исчерпан). Как блекло выглядит на ее фоне искушенная в интригах, но малопросвещенная императрица Елизавета, до конца жизни уверенная в том, что Англия расположена не на острове, а на континенте!