А все началось с того, что Нарышкин обратил внимание Мареша на грубую, немелодичную музыку егерей, на их безобразные, старого образца медные рога. Размер их, а следовательно, высота звука зависели исключительно от случая, потому хор таких рогов, хотя и выгонял из лесу зверей, производил ужасное музыкальное впечатление. Тогда Нарышкину пришло в голову: включить рога в состав оркестра. Задача была тем труднее, что профессионалов-музыкантов у него не было. И вот – эврика! – ни слуха, ни знания нот не требуется: Мареш вооружает неграмотных крепостных охотничьими рогами разной длины. Требуется только точно отсчитывать паузы и вовремя дунуть в рог! Конечно, точности поначалу было добиться трудно. Ведь чтобы сыграть простую гамму, нужно было семи человекам по разу дунуть в свой рог, причем в определенном месте и в нужный момент. И Мареш, желая сделать сюрприз гофмаршалу, втайне от него неустанно муштрует своих новоиспеченных оркестрантов и разучивает с ними несколько музыкальных пьес.
И вот на одном из званых вечеров у Нарышкина маэстро предлагает гостям послушать «кунстштюки», исполненные на охотничьих рогах. Очевидец рассказывает: «Все поражены были чрезвычайным удивлением. Гофмаршал был тому столь обрадован, что, обнявши Мареша, не знал, как ему изъявить свое удовольствие. Признавался с радостью в равенстве Гармонии; ибо валторны были бы к тому весьма слабы, и музыка не могла бы быть столь громка, как ныне, в которой всю мелодию составляют охотничьи рога». Было это в 1751 году, и с этой даты ведет отсчет история роговой музыки в России. Вскоре был создан большой роговой оркестр. Он состоял из 36 исполнителей. Мареш изготовил для него 36 инструментов – от басов до дискантов, в общей сложности диапазоном в 3 октавы. Маленькие рога имели в длину всего 20 сантиметров, большие достигали трех метров, для них сделали специальные подставки. Роговая музыка стала звучать в имении Нарышкина каждый вечер. При этом музыкантов нередко кликали по названию ноты: «нарышкинский До», «нарышкинский Фа-диез» или «Си-бемоль».
Новая «затея» вскоре стала известна многим. В 1752 году восхищенный Михаил Ломоносов пишет стихотворение «На изобретение роговой музыки»:
Что было грубостьми в охотничьих рогах,
Нарышкин умягчил при наших берегах.
Чего и дикие животны убегали,
В том слухи нежные приятностей сыскали.
Императрица впервые услышала роговой оркестр в 1757 году на большой охоте в подмосковном Измайлове. Она была пленена «приятностями» этой дивной гармонии: «Ее, то нежным, то громким звукам не могут уподобиться звуки никаких других инструментов, в том числе и струнных. Кое-что приблизительное получается разве при одновременном участии хора валторнов, исполняющих мелодию, гармонически распределенную на высокие, низкие и средние голоса. Некоторое представление о ней мы получаем, слушая издали игру нескольких больших церковных органов». Монархиня тут же выразила желание иметь такой оркестр при дворе. Так родился Придворный роговой оркестр (вслед за Марешем им впоследствии управляли маэстро Дж. Сарти и Дмитрий Бортнянский).
Вскоре свои роговые оркестры заимели многие видные вельможи. Роговая музыка стала звучать в музыкальных спектаклях и операх, более того, композиторы даже писали пьесы специально для рогов. Оркестр брался уже за серьезные произведения: увертюры Гайдна, Моцарта, Глюка, торжественные фуги и кантаты. Роговой музыкой угощали, как необыкновенной диковинкой, прибывавших в Россию августейших особ, других именитых гостей. Забегая вперед, скажем, что самое знаменитое выступление рогового оркестра состоится в 1791 году, в Таврическом дворце, по случаю взятия Измаила – на так называемом Потемкинском празднике. Тогда впервые прозвучит полонез композитора Осипа Козловского «Гром победы, раздавайся!» на слова Гаврилы Державина (он будет долгое время использоваться как гимн Российской империи). А в его исполнении примет участие сборный роговой оркестр численностью в 300 человек (!). Это замечательное искусство будет возрождено в современной России. Русская роговая капелла и Русский роговой оркестр существуют в наши дни в Петербурге. Последний в 2011 году был даже номинирован в Книгу рекордов Гиннесса.
В драме Петра Киле «Восшествие цесаревны» Семен Кириллович предстает танцмейстером «с телодвижениями парижского щеголя и английского денди». Придворный оркестр по его знаку играет то англез, то польский, то менуэт, а он, как некогда Павел Ягужинский на ассамблеях в петровские времена, распоряжается, чтобы танцующие целовали своих визави. «Нарышкин подошел к императрице с явным намерением ее поцеловать. Елизавета Петровна поднялась ему навстречу и стянула ему парик на нос со словами, произнесенными вполголоса: “Хорошо, быть вам обер-егермейстером, поскольку этой должностью тяготится граф Разумовский, устраивайте танцы в лесах, целуя мертвых косулей и зайцев”».
На самом деле современный драматург не вполне точен: Алексей Разумовский был обер-егермейстером до 1753 года, а затем этот пост занимал Петр Хитрово. Но правда то, что 7 мая 1757 года Нарышкин был пожалован в обер-егермейстеры в ранге генерал-аншефа (ведал всей императорской охотой). При нем появляется егерская музыка как особое учреждение. Он пекся о престиже егерской службы и добился того, чтобы даже самые нижние чины были освобождены от телесных наказаний, а выходя в отставку за дряхлостью лет или по инвалидности, они получали пенсион или же им поручали более легкое дело с сохранением прежних окладов. За особую ревность и усердие 16 августа 1760 года Семен Кириллович получил высший российский орден Святого Андрея Первозванного.
Императрица Екатерина II относилась к чете Нарышкиных весьма благосклонно. О Марии Павловне она вспоминала потом, «как в молодых летах вместе с нею резвились». Да и к Семену Кирилловичу, первому приветившему ее россиянину, испытывала неподдельное уважение. И хотя во время ее царствования чинов и регалий Нарышкину не прибавилось, но он никогда не был лишен монаршей милости и, будучи до конца ногтей придворным человеком, часто бывал в свете. К чести обер-егермейстера надо сказать, что держал он себя достойно, в борьбе придворных партий без нужды не участвовал. Да и в ближний круг Екатерины войти не стремился. Огромное состояние позволяло ему быть независимым.
Он держал дома «открытый стол», и его роскошные обеды хвалили даже записные гурманы. Славился и домашний театр Нарышкина. Рассказывали, что когда в присутствии государыни давали оперу Германа Фридриха Раупаха (либретто Александра Сумарокова) «Альцеста», собралось более двухсот зрителей, причем спектакль сопровождался исполнением роговой музыки. Потом состоялся великолепный балет «Диана и Эндимон», где на сцене бегали олени и собаки, являлись в роскошных одеяниях боги и богини.
Известно, что Нарышкин не оставил своего увлечения и новомодными каретами. Он вел переписку о присылке ему экипажа из Лондона, при этом обнаруживал знание тонкостей дела. Посылал «рисунок известной модели, которой надлежит быть в ступице»; наставлял, как устранить «большое терение в осях»; хлопотал о том, чтобы внести карету в его заграничный паспорт, во избежание нападений «французских корсаров».
А в сентябре 1773 года экипаж Нарышкина примчал в Петербург старого его парижского знакомца Дени Дидро, приглашенного в Россию просвещенной Екатериной. О чем беседовали они в дороге? Может статься, Семен Кириллович рассказывал ему о своем оркестре роговой музыки. «А Дидро прикрывал глаза – и величественные звуки начинали звучать в его возбужденном воображении. “Крепостной орган, – шептал он едва слышно. – Удивительная страна!”» Французский философ и поселился в поместительном доме Нарышкина на Исаакиевской площади, где прожил несколько месяцев.
«Человек любезный, ценитель изящной словесности», – говорили о Нарышкине. А переводчик Коллегии иностранных дел Антоний Паллодоклис-Ксепатский издал на свой кошт и поднес Семену Кирилловичу величальную оду на русском и греческом языках, где аттестовал его «эллинолюбцем и страннолюбцем». Он славословил вельможного адресата как покровителя наук и искусств:
ТЫ пристань тиха окруженным
Волнами нищеты и бедств;
Защита нуждой осажденным;
ТЫ благодетель без посредств.
Мы, коих ТЫ даришь плодами
Щедрот, возносим глас крылат:
ТЫ славишь Отчество трудами,
ТЫ нам и Музам Меценат.
Последние годы Нарышкина небогаты внешними событиями и связаны с Первопрестольной столицей, где он жительствовал в своем роскошном особняке на Басманной улице. Живой интерес к жизни, желание «в просвещенье стать с веком наравне» не оставили его. Он все чаще уединялся в тиши своей домашней библиотеки и жадно читал книги, доставляемые ему из Гааги и Парижа.
Семен Нарышкин интересен во всех своих ипостасях – и как первостатейный щеголь, и как книгочей, и как человек с тонким изысканным вкусом. Все это соединилось в нем – обессмертившем свое имя выдающемся российском меценате.
Человек утонченно-безнравственный. Андрей Разумовский
Имя графа Андрея Кирилловича Разумовского (1752–1836) обессмертил великий Людвиг Ван Бетховен, посвятив ему три квартета. Надо сказать, что и сам граф был тонким меломаном, играл на скрипке, устраивал музыкальные вечера, покровительствовал даровитым композиторам, в их числе Вольфгангу Амадею Моцарту, Францу Йозефу Гайдну и Бетховену. Снискала славу и собранная им картинная галерея, где произведения современных художников соседствовали с шедеврами мастеров Средних веков и Возрождения.
Но меценатом Разумовский стал под старость; в молодости же он был одержим погоней за новомодными щегольскими нарядами. Достаточно сказать, что в его гардеробе одних только жилетов насчитывалось несколько сотен. До нас дошел фрагмент его разговора с отцом, Кириллом Григорьевичем Разумовским, в прошлом малоросским пастухом, а затем волею судеб вознесенным на высшую ступень государственной власти – фельдмаршала и гетмана Украины. Кирилл Григорьевич в сердцах корил сына за расточительность и в назидание ссылался на собственную молодость, отличавшуюся скромностью запросов. «Ты же был сыном убогого крестьянина, а я – самого гетмана. Стоит ли удивляться!» – парировал Андрей.