дойти, то это значит, дойти до совершенства в моей науке».
Другое письмо к издателю написано от имени щеголихи-писательницы (забавная контаминация, едва ли реально существовавшая!) и заключает в себе несколько жанровых сценок, названных «историческими картинами». Но к истории эти «картины» ни малейшего отношения не имеют, ибо живописуют повседневные быт и нравы. Одна из них запечатлела буквально следующее: «Представляется вдовушка лет двадцати – ужесть как недурна! – наряд ее показывает довольно знающую свет, подле нее в пребогатом уборе сидит согнувшийся старик, в виде любовника: он изображен отягченным подагрою, хирагрою, коликою, удушьем и, словом, всеми припадками, какие чувствуют старички при последнем издыхании. Спальня и кабинет сей вдовушки скрывают двух молодых ее любовников, которых она содержит на иждивении седого старика в должности помощников. Она делает это для облегчения старости своего возлюбленного».
Еще один образчик послания – нравоучительная «повесть» (как автор сам называет этот жанр) из жизни щеголихи. Так, в журнале «Праздное время в пользу употребленное» (1759) помещена слезная исповедь кокетки. Героиня буквально с молоком матери впитала в себя поклонение «высокой о красоте науке» и сызмальства готовила себя к тому, чтобы блистать в свете. Имея потом множество любовников, она никому не отдавала предпочтения, ибо знала щегольское правило – «сердце, сколько возможно, содержать в вольности». «Я готовилась еще к новым завоеваниям, – рассказывает она, – …но вдруг напала на меня оная прекрасному полу страшная неприятельница, стократно проклинаемая им воспа». В результате болезни красавица потеряла приятность лица, а заодно все, что ей «честь и славу приносило». Нравоучение же, по ее словам, в том, что «надобно, чтоб в женщине такие были свойства, которыя бы и по умалении цветущей красоты, делали ее любви достойною». А свойства эти в щеголихе как раз отсутствуют.
Следующий жанр, использованный для осмеяния щегольства, известный в русской сатирической литературе еще с XVII века, – пародийный «Лечебник». В нем приписывались своеобразные «рецепты» пациентам, «больным душою» (в терминологии той эпохи – носителям «больных», то есть порочных страстей). В числе прочих персонажей особый «рецепт» новиковский «Лечитель» прописал престарелой щеголихе госпоже Смех, которой рекомендовалось: «Не изволишь ли полечиться и принять следующее лекарство: оставь неприличное тебе жеманство, брось румяны, белилы, порошки, умыванья и сурмилы, которые смеяться над тобою заставляют. Храни, по крайней мере, хотя в старости твоей благопристойность, которой ты в молодости хранить не умела, и утешай себя воспоминанием прошедших твоих приключений. Поступя таким образом, не будешь ты ни смешна, ни презрительна».
Не могли сатирики обойти вниманием и известный в России еще с петровских времен газетный жанр «ведомостей» (говоря современным языком, корреспонденций с мест), который Новиков так и назвал – «сатирические ведомости». Вот показательный пример: «В Санкт-Петербурге. Из Мещанской. Есть женщина лет пятидесяти. Она уже двух имела мужей и ни одного из них не любила, последуя моде. Достоинства ее следующие: дурна, глупа, упряма, расточительна, драчлива, играет в карты, пьет без просыпу, белится в день раза по два, а румянится по пяти. Она хочет замуж, а приданого ничего нет. Кто хочет на ней жениться, тот может явиться у свах здешнего города».
Издатель «Трутня» не ограничился этим «заманчивым» предложением – через несколько месяцев на страницах своего журнала он вернулся к нему. Дескать, в Москве «подряд любовников к престарелой кокетке, напечатанный в трутневых ведомостях, многим нашим господчикам вскружил голову, они занимают деньги и, в последний раз написав: “В роде своем не последний”, с превеликим поспешением делают новые платья и прочие убранства, умножающие пригожество глупых вертопрашных голов, а по совершении того, хотят скакать на почтовых лошадях в Петербург, чтобы такого полезного для них не совершить случая». И снова налицо мистификация, уязвляющая щегольство!
Другая сатирическая ведомость представлена в новиковском журнале «Живописец» (1772). В ней говорится об абсурдном проекте «славного Выдумщика» по поводу приобщения «молодых российских господчиков к чтению русских книг. Оный в том состоит, чтобы русские книги печатать французскими литерами. Г. Выдумщик уверяет, что сим способом можно приманить к чтению российских книг всех щеголей и щеголих, да и самых тех, которые российского языка терпеть не могут…» (Заметим в скобках, что эта идея не нова – латинскими буквами писали русские слова некоторые жители московской Немецкой слободы во времена Петра I.) Издатель, разумеется, иронизировал, назвав Выдумщика «великим человеком».
Одной из разновидностей сатирических ведомостей был жанр «Известия» (объявления о текущих событиях). «Будущего июня 10 числа, в доме г. Наркиса, состоящем в Вертопрашной улице, – пишет «Живописец», – будут разыгрываться лотерейным порядком сердца разных особ, в разные времена г. Наркисом плененные и за ветхостию к собственному его употреблению неспособные. При каждом сердце отданы будут и крепости на оные, состоящие в любовных письмах и портрете. Билеты можно получать в собственном его доме, где и цена оным будет объявлена».
В журнале «Пустомеля» (1770) Новиков загадывает читателю характерную «Загадку» (еще один жанр!): «Вертопрах волочится за всякою женщиною, всякой открывает свою любовь, всякую уверяет, что от любви к ней сходит с ума, а приятелям своим рассказывает о своих победах, на гулянье указывает на женщин, в коих, по уверению его, был он счастлив и которых очень много; но в самом деле Вертопрах может ли быть счастлив? Читатель, отгадай».
Разработка темы велась и в популярном в XVIII веке жанре мемуаров, или «Записок», как их называли в России. «После покойного Г. Волокитова отысканы записки, – мистифицирует читателя «Сатирический вестник», – содержащия главное начертание любовных его приключений, превратностей и прочих злополучий его жизни». Эти пародийные «Записки» в деталях живописуют амурные похождения Волокитова, его связи с красотками с говорящими именами – Вертопраховой, Корыстолюбы, Великолепы, Безрассуды, Попрыгушкиной, Глупомыслы и пр. Чем же завоевывал Волокитов любовь щеголих? Одна проявила к нему склонность из-за цвета сукна его кафтана, другую пленила его изысканная табакерка, третью – модная карета, четвертую – пряжки на ботинках, пятую – щегольская прическа, шестую – модная ария и т. д. Завершив «Записки» Волокитова, издатель посчитал нужным донести до читателя и собственное понимание предмета: «Как из сего… ясно усматривается, что не сердце, не чувствования наши, но одне только скоропременные наружности, блеск нашего благосостояния, минующиеся красы младости, жеманства и щегольства пленяют красавиц. От сего-то самаго видим мы токмо непрерывную цепь непостоянств, обманов, притворств и ложностей».
Пародировались и бытовые документы эпохи. Так, в том же «Сатирическом вестнике» представлен образчик прейскуранта XVIII века – «Такса ценам за обученье разным искусствам прельщать», содержащая такие пункты: «За обученье искусства одному петиметру давать держать веер, а другого в то ж время дарить цветком – 25 р. На двух смотреть быстро, а двум, будто украдкою, давать знак за собою следовать – 30 р. Одному подавать руку, чтоб с ним идти, а для прочих метать другую за спину и столь искусно шалить пальчиками, дабы каждый движение оных толковал в свою пользу – 75 р.» и т. д. Здесь же приводится и другой тип документа, а именно «Штрафная пошлина» со следующими предписаниями: «За постоянство, против прочих вертопрахов – лишних 10 лет холостой жизни… За умеренность, презрение к роскоши и мод вместо штрафной пошлины от всех модников и мотов налагается презрение».
Думается, однако, что русские литераторы XVIII века не были обескуражены отношением к ним петиметров. Они сами презирали щеголей и заявляли об этом и прямо, и опосредованно, создав на них едкую пародию в целом ряде жанров словесного и книжного творчества.
Библиография
Акишин М. О. Полицейское государство и сибирское общество. Эпоха Петра Великого. Новосибирск, 1996.
Алексеева Т. В. Владимир Лукич Боровиковский и русская культура на рубеже 18–19 веков. М., 1975.
Анисимов Е. В. Анна Иоанновна. М., 2002.
Анисимов Е. В. Дыба и кнут: Политический сыск и русское общество в XVIII веке. М, 1999.
Анисимов Е. В. Елизавета Петровна // Исторический лексикон. Т. 8. XVIII век. М., 1996.
Анисимов Е. В. Петр II // Романовы. Исторические портреты. 1613–1762. М., 1997.
Анисимов Е. В. Россия без Петра. 1725–1740. СПб, 1994.
Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII века: Борьба за наследие Петра. М., 1986.
Анисов Л. М. Иноземцы при государевом дворе. М., 2003.
Арсеньев К. И. Царствование Петра II. СПб, 1839.
Архив князя Ф. А. Куракина. Кн. 5, 6. Саратов, 1894, 1896.
Балязин В. Н. Самодержцы. Любовные истории царского дома. Кн. 1. М., 1999.
Бантыш-Каменский Д. Н. Словарь достопамятных людей русской земли. Ч. 3. М., 1836.
Бассевич Г. Ф. Записки о России при Петре Великом // Петр Великий. Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. СПб, 1993.
Башилов Б. П. История русского масонства. Кн. 2. Вып. III–IV. М., 1992.
Бекингхэмшир Дж. При дворе Екатерины II (1762–1765) // Тайны истории: Екатерина II в воспоминаниях современников, оценках историков. М., 1998.
Белозерская Р. М., Ефимова Л. В. Одежда // Очерки истории русской культуры XVIII века. Ч. 1. М., 1985.
Бердников Л. И. Счастливый Феникс: Очерки о русском сонете и книжной культуре XVIII – начала XIX века. СПб, 1997.
Берков П. Н. История русской журналистики XVIII века. М.; Л., 1952.
Берков П. Н. Ломоносов и литературная полемика его времени. 1750–1765. Л., 1936.