– Придешь?
– Да, если захочешь.
Он почувствовал ее слезы и прерывистое дыхание. О, он погубил ее! Все ее прежние клятвы: никакие слезы, никакая любовь – ничто не имеет значения – были смыты как песок.
Заглядывая в глаза, он нежно коснулся ее подбородка.
– С тобой я способен делать добро.
Ева ощутила легкий трепет от его слов.
– О да, мы вместе можем творить добрые дела.
Джейми улыбнулся и провел пальцем по влажному следу у нее на щеке.
– Но, конечно, ты должен знать, что домик далеко отсюда и страшно нуждается в ремонте. Он почти в таком же плачевном состоянии, как та хижина, которую ты видел. Очевидно, жить в таких – моя судьба.
– Тогда мы отправимся восстанавливать его, – улыбнулся Джейми.
– Да, восстанавливать. – Она убрала непослушные пряди с его лица и заправила за ухо.
– И будем пить вино, – добавил он низким голосом.
– Да.
– И любоваться закатом.
– Да.
– Ты будешь готовить мне ужин. – Он наклонился к ней и с невероятной нежностью коснулся губ.
– О да, – выдохнула она.
– А еще я займусь ремонтом красной крыши.
– Непременно. – У нее хлынули слезы.
Джейми приподнял ее подбородок и заглянул в глаза, хотя она и пыталась их спрятать.
– И мы будем выращивать турнепс, лук-порей и множество всяких других овощей. Из-за перспективы провести остаток дней на грядках ты и плачешь?
Ева рассмеялась его шутке, сразу забыв, отчего плакала, хотя слезы все еще текли по щекам, а также по его рукам, по его губам, покрывавшим ее лицо поцелуями.
– Теперь ты под моей защитой, – тихо прозвучали его слова.
– Я согласна. Но, Джейми, ты должен понять, что, хоть мне и приятно знать, насколько серьезно ты заботишься о моей безопасности, я не из тех, кто ценит чрезмерную опеку: предпочитаю сама решать, когда мне действительно нужна охрана. Так, когда я купаюсь в реке, мне совсем не нужны соглядатаи, зато, если покажется выдра, охрана была бы весьма желательна.
– А-а, выдра. Я запомню.
– И когда мне угрожают кинжалом, я тоже предпочла бы иметь защиту.
– Кто бы сомневался.
– К тому же было бы очень неплохо давать мне поспать по утрам: представь, всю ночь не уснешь с маленькими детьми, а утром – из-за петухов да кур.
Он несколько секунд смотрел в потолок.
– Но как же без них? Яиц-то не будет?
Она обхватила его лицо изящными ладошками и заглянула в глаза.
– Но, Джейми, ты не можешь, где-то меня оставив, уйти и считать, что я в безопасности. Во-первых, я убегу. Во-вторых, последую за тобой. В-третьих, я слишком долго сама заботилась о себе и принимала решения, и мне не нравится, когда за меня это делает кто-то другой. Понимаешь?
Он положил руки поверх ее ладоней и поцеловал каждый пальчик.
– Я понимаю.
– Возможно, это оскорбительно для тебя и неприемлемо, однако прошу смириться.
– Ради тебя согласен. А теперь мои условия.
Она просияла, так как до этого не понимала, что они обсуждают условия, и, зажав руки между колен, ободряюще кивнула.
– Я полностью готова.
– Первое, – обхватив ладонью ее лицо, так, как перед этим делала она, и с тем же выражением лица начал Джейми. – Ты будешь делиться со мной своими мыслями, и ни дня без этого.
Она изобразила тяжелый вздох, а он улыбнулся.
– Это для меня будет непросто, но я согласна.
– Твое тело – мое тело.
– Какое приятное условие!
– Отныне твоя любовь и все твои желания принадлежат мне.
– Так было всегда, с того мгновения, как ты обнаружил меня в переулке.
– В первый же момент я понял: ты моя. – Он провел губами по ее губам. – Всю жизнь я ждал тебя.
Она улыбнулась.
– Я знаю.
Что-то в нем будто оттаяло, и, наклонившись к самому уху, он прошептал:
– А теперь самое главное: я собирался убить короля.
Наступила оглушительная тишина, улыбка исчезла с ее лица, и Джейми понял, что до нее дошел смысл его слов.
– Ты слышала, как Чанс сказала это тогда, на переправе.
Ева устроилась поудобнее, чтобы смотреть прямо на него.
– Да, слышала.
Он коротко кивнул. Зачем он вообще что-то сказал? Почему он откровенен сейчас?
Потому что Джейми хотел этого двадцать лет.
Всю жизнь он считал себя бесплодной пустыней и только сейчас понял, что он цветущий оазис. И еще он страдал: страдал от стыда за то, что убежал, когда убивали отца, страдал из-за желания вернуться домой. Даже если возможность предоставлялась, он всегда умудрялся убедить Иоанна послать в Эверут кого-нибудь другого. Когда судебные сессии призывали людей короля на север, когда народные беспорядки требовали применения силы, когда королевские подданные отправились захватить его пустующее поместье, Джейми всегда оставался в стороне, всегда упорно и не заботясь о последствиях старался держаться подальше.
Они были его позором, те два проступка; один занял не больше секунды, а другой растянулся на всю жизнь: сбежать, когда убивали отца, и никогда больше не возвращаться домой.
Но теперь все изменилось, теперь у него есть Ева, которая должна знать правду. Он обязан позволить ей увидеть черную как уголь пустоту, что у него внутри, а потом пусть решает.
– По его приказу был убит мой отец, я намерен убить его.
Ева ответила не сразу:
– Я понимаю: с жаждой мести трудно совладать.
– Многие годы это было главной моей целью. Мне было наплевать на данные обещания, я хотел отмщения. А больше всего я мечтал увидеть глаза Иоанна в тот момент, когда он поймет, кто я на самом деле. Я хотел быть тем, кто вонзит в него кинжал.
– Да, конечно, и это понятно, – кивнула Ева, словно он сказал что-то обыденное, вроде того, что начал копать колодец, и Джейми было уже не остановить.
– Но когда пришли убивать моего отца, я сбежал: увидел, как отец упал на колени, и сбежал.
Да, это была его жгучая рана, открытая и незаживающая. Ему пришлось стиснуть губы, чтобы сдержать вздох.
– Да. – Ева медленно, задумчиво кивнула. – Я могу это понять. Это самое разумное, что можно было сделать.
Джейми почувствовал, как по затылку прокатилась гудящая волна и все тело наполнилось гулом, а перед глазами засверкали маленькие белые вспышки. Неужели кровать под ними качается? Его локоть дрожал, и кровать, казалось, несло по волнам.
– Именно так поступил бы любой, оказавшись в заведомо проигрышной ситуации: ты был ребенком, а они – взрослые, вооруженные люди. Рискну предположить, что твой отец хотел бы, чтобы ты поступил именно так.
У него и сейчас все еще звучал в голове голос отца, уже упавшего: «Беги!»
– Значит, Джейми, ты поэтому так безрассуден? Рай боится, что ты специально лезешь на рожон и подвергаешь себя опасности. Но ведь ты больше не будешь так делать, верно? – Она обхватила ладонями его лицо и притянула совсем близко к своему. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты оставался со мной. Мы поедем на мою реку и будем выращивать овощи.
Рука, на которую он опирался, все еще слегка дрожала, кровать будто плыла, но он сумел выдавить слабую улыбку.
– Мне хотелось бы кое-что показать тебе. – Поцеловав его, она села.
– Хорошо, – устало усмехнулся он и опустился на кровать.
– Ты, наверное, говорил с Ангусом, и он, наверное, рассказал тебе, что я сделала на его столе? – спросила Ева, откидывая покрывало.
– Да и да, – рассмеялся Джейми. – Думаю, ты снова обратила его в христианство. И это была очень трудная задача, потому что Ангус вот уже много лет несет наказание.
– Он страдает, вот и все. – Натянув через голову светлую сорочку, она выпрямилась и встала с кровати. – Но он очень сердит на тебя, и в этом я, конечно, его поддержала.
Джейми почувствовал, как от ее слов просветлело в голове, а губы уже готовы растянуться в улыбке, веселой и озорной.
– Конечно.
– Мы не в восторге от рыцарей – ни он, ни я.
– Кто бы сомневался.
– Но я очень люблю рисовать. – Она улыбнулась ему и пошла к жаровне. – А еще я очень любила твою мать.
– Правда? – Внезапно он ощутил в груди тяжесть и боль, как будто туда ударили раскаленным железным кулаком.
«Сердце, – подумал он мрачно. – Вот что значит иметь сердце».
Она вела его к гибели, уничтожала без остатка.
– Я никогда не видела мать Ангуса, но он тем не менее сказал, что рисунок вызвал у него приятные воспоминания. А с твоей доброй матерью, Джейми, я прожила много лет, и мне хотелось бы нарисовать ее для тебя.
– Буду рад. – Он не узнал свой охрипший голос.
Чувствуя себя пьяным, он сел и прислонился к спинке кровати, и свет луны упал на его голые ноги, дрожащие мышцы. У него было такое ощущение, словно сквозь него прошла молния: боли не было, но голова кружилась.
– Думаю, Ангус не рассердится, если узнает, что я взяла с собой немного этих красок, – пробормотала Ева, выбирая на стене место получше. – Ведь по большей части это просто угли из жаровни.
Перемещаясь вдоль стены, Ева рассказывала о его матери и всяких мелочах, которыми они занимались в те годы, когда она жила в Эверуте, и о том, как графиня тосковала по Джейми и каждый вечер поднималась на крепостную стену, мечтая, чтобы ее сын вернулся домой, и веря, когда все остальные не верили, что он жив. Вспоминая эти разрывающие душу подробности, Ева пальцами и ладонями, быстро ставшими черно-красно-синими, рисовала на стене портрет его матери – для него.
Закончив, она отступила, с улыбкой повернулась лицом к нему и, вытянув руку, указала на стену, как будто в течение последнего получаса он не следил за каждым движением ее восхитительного, грациозного тела. Он был потрясен, ему казалось, будто дует невероятно свежий ветерок.
– Это она, Джейми?
Он чувствовал себя так, словно взбежал вверх по склону горы или, напротив, скатился вниз; он чувствовал себя горой, вырастающей из мрака его прошлой жизни.
– Это она, – едва сумел он хрипло выдавить и встал с постели.
Его дрожащее тело снова наполнялось силой. Комната становилась меньше, а он – больше, выше. В три шага преодолев разделявшее их расстояние, он привлек Еву, и она положила разноцветные руки ему на плечи.