Он глубоко вдохнул сырой, горьковатый воздух, чтобы команда «Пли» прозвучала внятно, чтобы расслышали ее также и те, что за спиной. Но команды не последовало.
Кажется, не зря отложили атаку. Да, не зря. Связист и не думает уезжать, а просто еще раз проверяет машину. Впрочем, сейчас все выяснится. Ждать осталось недолго. Треск усилился. Мотоциклист помчался налево. Значит, через поле!..
Клинцов прицелился. Он не глядел на снайперов: они знали свое дело туго.
— Пли! — скомандовал он и плавно нажал на спусковой крючок.
Через мгновение он пружинисто оттолкнулся от земли и крикнул:
— За мной!..
Вот они, минуты, когда стираются грани между командиром и бойцами. Все охвачены общим порывом, и вместе с тем каждый выполняет свою задачу.
Уже не деревья кругом, а одни лишь кустарники. На мельничной вышке — все немо, за земляной гатью — рябая поверхность пруда. От воды потянуло стылым ветром. В горле пересохло…
— Пригнуться! Пригнуться!
Клинцов бросает взгляд налево, где только что разорвалась мина. Она угодила в сарай. От него летят стропила. Дружно зарокотали «дегтяри», застучал немецкий крупнокалиберный, залились автоматы.
Группа прикрытия во главе с Шевруком ударила по секрету немцев в лозняке…
— Вперед!.. Не задерживайтесь!.. — крикнул раненый Лева.
Бойцы преодолели зону огня и ворвались в село.
Нечаев вытащил финку и начал ковырять подмерзшую землю.
— Сделаем окопчик, — сказал он Лепилову. — Сейчас уже нелегко нас из села разглядеть. Можно копошиться.
— Зачем? Повторяю тебе, смотались наши. Мы-то добросовестно дрогли тут, и все впустую… Коли не поспеем своих догнать — пришьют дезертирство.
— Ступай!.. А я подожду.
— А приказ? — ехидно прищурился Лепилов.
— Комиссар сказал: после четырех двадцати разрешаю снять засаду. Понимаешь? Отход разрешается, но не предписан! А ты можешь идти. Не держу. И хронометр забирай!
Лепилов снова приподнял часы.
— Еще минута… Нет уж, я — в точности по приказу.
И, переждав минуту с часами в руках, Лепилов начал отползать.
Нечаев не обернулся. Между тем его напарник, отдалясь шагов на тридцать, остановился.
— Ладно, Нечай… Так и быть. Обожду еще малость.
Нечаеву стало слышно его брюзжание. Да не до того! Много ли нароешь финкой? Приходилось вдавливать пальцы в тугую землю, загребать и отшвыривать. Нечаев был уверен, что боевая операция всего лишь отсрочена. Фашистам еще придется послать за подмогой. Только б успеть!..
Ветер унялся. Нечаев и Лепилов слышали, как снова завели мотоцикл. И сейчас, еще напряженнее, чем стрельбу, ждали: вот-вот вымахнет из села. Наконец зачернело на дороге пятнышко, разбухающее, все злее режущее слух.
— Нечай! — Лепилов схватил карабин. — Еще в коляске двое! Трое немцев! И с ручным пулеметом! Разрывными врежут — и кишки вон! Уже двадцать три пятого! Зачем же сверх приказу?
— Утекай, хлюпик! — крикнул Нечаев. Он уже не сдерживал голос: приближающиеся немцы не услышат из-за тарахтенья мотора.
Странно, грузовик-то побыстрее катил… А может, старенький мотоцикл, поизносившийся? Подскакивает и переваливается на колдобинах. Истошно взревывая, пугливо объезжает выбоину, где недавно забуксовал грузовик.
И сейчас Нечаев уже разглядел: ручного пулемета нет! Лепилову со страху померещилось. У того, кто за рулем, на груди десантный автомат. У сидящих в прицепе — шмайсеры… Держат их наготове, стволами вперед.
Захотелось ободрить напарника. Главное — предупредить, чтобы не бахнул раньше времени… Так всех новичков предупреждают в засадах…
Вспомнилось, как разведчики замаскировались на опушке сосняка в полусотне шагов от изгиба автомагистрали. И повеселевший, как всегда перед рискованным делом, Алексаев торопливо наставлял:
— Машины перед поворотом сбавляют скорость, и легче прошить очередями шоферов первых машин автоколонны, чтобы головные грузовики — прямехонько в кювет.
Однако немцы понимают, сколь выгодно это место для засады, и, наверно, пальнут из кузова страхующими очередями… Мол, разглядели вас, не надейтесь застать врасплох солдат вермахта! Не отвечайте на провоцирующий огонь!
С ускорившего ход мотоцикла хлестанули шмайсеры. Мелкие щепки посыпались на вспотевшую шею Нечаева. Он вжался в свой недоделанный окопчик. Ждал, когда немцы подъедут ближе.
Мотоцикл уже в двухстах метрах. Пора!.. По тому, кто за рулем! Ага, заменяют кассеты… Самая пора.
Нечаев уже не старался остаться незамеченным. Эх, пробить бы мотор, а там — будь, что будет… А мотоцикл подскакивает на колдобинах. Теперь — уже в сотне метров. И Нечаев пустил длинную очередь. Патронов не жалко, только бы попасть!..
Лязгнул затвор, отскочил назад. Истрачена кассета. Скорее новую… Нечаев помнил, что за секунды, необходимые для перезарядки, может, и его самого «прошьют». И все-таки какое-то время смотрел на врагов неподвижно, как одеревенелый.
Передний немец — по-прежнему за рулем! И мотоцикл, бодренько подскакивая да подвывая, катит себе. «Неужели промазал?» Нечаев с отчаянием снова вжался в землю, ладонью вбил запасную кассету. Сквозь остервенелую трескотню автоматов — гулкий одиночный выстрел.
— Бей! Лепилов! Бей!..
Из коляски вывалился немец! А сосед, уже с двумя шмайсерами подмышкой, втягивает его обратно… Убитого или раненого?
Мотоцикл поравнялся. Нечаев резанул очередью на всю кассету. Неужели снова промазал? Нет! Мотоцикл удалялся, но гораздо медленнее, чем две минуты назад. Отстреливался лишь один немец.
В Борках раздались гулкие взрывы. Гранаты? Нет, скорее, мины.
Бахнуло над самой головой Нечаева. Показалось, будто ударила в березу разрывная пуля. Мотоцикл удалялся медленно и не подскакивал — дорога ровнее стала… Нечаев взял на мушку голубовато-пульсирующий огонек мотоцикла… Дал очередь.
Сзади послышался вскрик. Это ранило Лепилова.
— Скорее!.. — торопил Нечаев.
А грузный Лепилов уже задыхался — и от ходьбы, и оттого, что говорил не переставая. Он был рад, что ранение оказалось пустяковым. Пуля слегка задела правую руку.
— Уважаю тебя, Нечай. Ты прав насчет отряда, — частил он. — Не драпанули, не отступили! Тебе легче было судить: уже два месяца в отряде. А я-то лишь со вчерашнего дня… Но тоже пособить успел. И вот он, алый знак доблести (так Лепилов назвал ранение). Потрепав простреленную руку, продолжил:
— Желаю всегда рядом с тобой сражаться! Бой в Борках идет, а коли подоспеем — и мы примем участие!
Нечаев отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Он понимал состояние Лепилова. Тот гордился своим ранением и, по-видимому, считал, что стал уже настоящим бойцом.
В действительности же Лепилов наибольшую пользу принес позавчера: довольно толково — прямо перед глазами начальника разведки спецотряда лейтенанта Алексаева — по памяти нацарапал план проделанных немцами просек. Появление же в Улейках на следующее утро Шеврука и Клинцова, а вечером и Астапова снова круто повернуло воинскую судьбу Лепилова. Он сообразил, что все четверо подтянутых, остроглазых кадровых военных — старшие в едином, отлично организованном боевом братстве. Лепилов поклялся Астапову, что оправдает доверие, если тот и еще более ответственные командиры, которых он видел и слушал, согласятся принять его.
И со вчерашнего вечера Лепилов был одержим стремлением поскорее доказать обретенной боевой семье, что он — ничем не хуже других воюющих, и не менее храбр, и не менее губителен для врага. Столь сильно хотел он доказать свою храбрость, столь добросовестно заставлял себя сделаться храбрым, что и впрямь становился немножко храбрее. Показное и напускное тесно переплетались и почти сливались с искренним душевным порывом.
До прихода в отряд спецназначения Лепилов и вправду немножко помогал местному партизанскому отряду, но все время думалось ему, что его недостаточно ценят и не дают проявиться его возможностям во всей полноте. Райкомовцы и другие здешние видные партийцы погибли еще летом при защите Смоленска, вот и вышло: сердцевину сплотившихся немного позже в маленький отряд составили рядовые колхозники… Поэтому осевший в Улейках окруженец Лепилов не сомневался, что его законнейшее место только в штабе отряда.
Первую боевую операцию (скромную засаду на трех немецких интендантов, угнавших коров из Улеек) провели без всякого командира и лишь с единственной боевой винтовкой успешно, невзирая на то что прочие участники засады были вооружены только дедовскими дробовиками. Боевая винтовка же принадлежала ефрейтору Лепилову. Поэтому, когда отбитые коровы были возвращены в свои хлева, когда отряд, отойдя в лесок, открытым голосованием избрал конюха своим командиром, однорукого же секретаря сельсовета — комиссаром, Лепилову представилось это попранием основ… Его плохо скрытое недоумение перешло в разочарование, когда новоиспеченные командир и комиссар отряда решили: винтовку передать леснику-разведчику.
Лепилов не выдержал и раскричался. Потом принялся взывать к чувству справедливости рядовых бойцов отряда. Конечно же, никто не поддержал его: людям, издавна знавшим друг друга, были неприятны претензии человека пришлого… Наконец эти, весьма неравные, конфликтующие стороны договорились: столичный товарищ Лепилов, оставаясь в Улейках, возглавит партизанский перевалочный пункт. Многоопытный секретарь сельсовета, лишившийся руки еще в гражданскую войну, особенно напирал на словцо «возглавит»: этим он как бы отдавал дань прозрачным намекам Лепилова на свою неоспоримо большую ценность, чем все прочие люди формирующегося отряда. Лепилову торжественно был вручен наган со сбитой мушкой и пятью патронами в барабане.
В это время ударная группа забросала гранатами просторный дом сельсовета, где размещались офицеры маршевой роты.
Успех атаки был определен маневром Астапова, переодетого в форму капитана вермахта. Первой же очередью он «срезал» патрульных, а затем засел с Ковезой в бревенчатом срубе. Разведчики отвлекли внимание врага и дали возможность ударной группе прорваться к центру деревни.