1
Вдали, за густыми зелеными прибрежными зарослями, на фоне ясного неба, приподнимаясь над окружающей равниной, вырисовывались купола церквей, крыши высоких зданий, темные трубы заводов. Волга здесь, разбившись на рукава и притоки, как-то незаметно сузилась, берега стали ближе. Чаще стали попадаться рыбачьи баркасы. Во всем чувствовалось приближение большого города.
Степан Колотубин стоял на самом носу «Саратова», впереди полевой трехдюймовой пушки, укрепленной на палубе. Возле орудия, оживленно разговаривая, сидели кружком мадьяры-артиллеристы из бывших военнопленных. Усатые и смуглолицые, похожие на кавказцев, у каждого на гимнастерке полыхал красной гвоздикой с левой стороны над карманом аккуратно пришитый кругленький алый бант. Они разговаривали на своем языке, и Колотубин ловил краем уха лишь понятные слова: «Вольга», «Ленин», «Будапешт»…
Отряд был интернациональным. Ядро составляли русские, среди них были и видавшие виды солдаты-окопники, рабочие-красногвардейцы, несколько матросов. Кроме русских в него входила большая группа татар и казахов. Сплоченным и подчеркнуто дисциплинированным коллективом держались мадьяры, веселые, похожие на цыган сербы, аккуратные, всегда выбритые и чистенькие немцы и австрийцы.
Колотубин знал: отряд степной экспедиции уже имел боевое крещение в Муроме. Там вспыхнул мятеж, во главе которого стояли правые эсеры. Они захватили власть в городе и на станции арестовали в поезде казахов, членов Тургайского исполкома и бойцов революционного отряда, направлявшихся в Москву к Джангильдинову.
Узнав о событиях в Муроме и аресте земляков, Алимбей не стал медлить. Он тут же, ночью поднял свой только что созданный интернациональный отряд и форсированным маршем повел на вокзал, добился от коменданта станции специального эшелона. Утром они выгрузились в мятежном городе и сразу вступили в бой. Он длился почти тринадцать часов. Мятежники не выдержали и над зданием городской думы вывесили белый флаг.
Советская власть в Муроме восстановлена. Посланцы степи освобождены из тюрьмы и сразу влились в отряд.
Тяжелый бой в Муроме оказался настоящим экзаменом, который бойцы-интернационалисты выдержали с честью. За двое суток пестрый и разношерстный отряд превратился в боевой спаянный коллектив.
Правда, не обошлось и без потерь. Среди тяжелораненых оказался и комиссар отряда. Это он повел интернационалистов на штурм каменного здания городской думы. Джангильдинов много раз вспоминал, сожалея, что с первым комиссаром так и не познакомился как следует. Накануне утром его назначили в отряд, а на следующий день, под вечер, с простреленной грудью и ногой отвезли в госпиталь.
На его место и был прислан Степан Колотубин.
— Приплываем, комиссар!
Джангильдинов подошел и стал рядом. Снял фуражку и вытер рукавом запотевший лоб.
— Да, подходим. — Колотубин слегка кивнул. — Старинный город Астрахань!
— Очень старый, — согласился командир, и лицо его вдруг посуровело. — Слышишь? Что такое?
— Да, слышу, — отозвался Степан и нахмурился.
Бойцы отряда высыпали на верхнюю палубу. Со стороны города чуть слышно доносились глухие и сухие хлопки артиллерийских выстрелов.
— Братцы, да там пальба идет!
— Стреляют!
Чем ближе подплывал к городу пароход, тем явственней и тревожней звучали заводские гудки, резче сотрясали воздух пушки, громче слышались винтовочная стрельба и пулеметные очереди, словно несколько человек старательно рвали брезентовые мешки.
Река сделала поворот, и перед бойцами открылась длинная причальная линия пристани.
— Прямо по носу корабли Астраханско-Каспийской военной флотилии! — доложил Груля, взобравшийся на мачту.
Колотубин и Джангильдинов поднялись на капитанский мостик. Командир, не отрывая бинокля, рассматривал пять вооруженных грузовых пароходов. Матросы их вели себя странно. На кораблях раздались сигналы боевой тревоги. Стволы орудий стали поворачиваться в сторону «Саратова».
«А вдруг это беляки?» — с тревогой подумал Алимбей и приказал:
— Приготовиться к бою.
Расстояние между «Саратовом» и кораблями быстро сокращалось. Кто первый откроет огонь? Венгры-артиллеристы, зарядив орудие, ждали команды. Слышалось торопливое щелканье винтовочных затворов.
— На мачте красный флаг! — раздался удивленный вскрик Грули. — Какой же это враг?!
Джангильдинов навел бинокль на ближний корабль. Что такое? Не поверив своему биноклю, он протер стекла. Так и есть, на мачте развевалось красное полотнище! Свои! Но почему они готовятся встретить огнем? Алимбей удивленно посмотрел на комиссара.
Колотубин первым догадался, в чем тут дело. Он перевел взгляд на мачту парохода. Леер был пуст. Флаг опустили сразу же после отплытия из Царицына. Предосторожность не мешала: мало ли кого повстречаешь на пути.
— Поднять флаг! — приказал Джангильдинов.
На мачте «Саратова» взвился алый стяг. Палубы военных кораблей сразу ожили. Матросы высыпали из башен и боевых постов, стали радостно махать руками, бескозырками, что-то кричать.
— Свои, выходит, — глухо сказал капитан, и по его тону трудно было понять, доволен он этим или огорчен. — А чуть было нас к рыбкам в гости не послали. Посудина моя для них вроде фанерной мишени.
Колотубин и Джангильдинов, облегченно вздохнув, посмотрели друг на друга.
Пароход дал приветственный гудок, и корабли флотилии ответили басовито и протяжно. На ближнем ив них моряк замахал сигнальными флажками.
— Спрашивает, кто такие? — Груля проворно соскользнул вниз с мачты.
— Ответь так: «Из красного Царицына», — сказал Джангильдинов.
— Товарищ комиссар, дайте вашу фуражечку, — попросил Груля, сжимая в руке свою бескозырку. — Буду отвечать.
На капитанский мостик, постукивая подковками каблуков, взбежал по ступенькам Валентин Малыхин, балтийский моряк, начальник особого отдела отряда. Коренастый, плотный, широкоплечий. За дни похода Колотубин ни разу не видел на его широком, усеянном следами оспы лице веселого выражения или доброй улыбки. Малыхин всегда ходил хмурый, сбычив голову, и, казалось, на всех смотрел исподлобья, подозрительно.
— Командир, в морском деле главный тут я. — И, не дожидаясь ответа, резко приказал Груле: — Шлепай, браток, к своему самовару.
Антон Груля вспыхнул, но сдержался. Вернул комиссару фуражку и, лихо присвистнув, удалился. Между Грулей и Малыхиным еще несколько дней назад, едва тот очутился на пароходе, произошла маленькая стычка. Из-за того же самовара. Малыхин хотел, чтобы Груля, приставший к отряду, был у него на побегушках, чем-то вроде ординарца.
Колотубину не понравилась такая навязчивая самоуверенность начальника особого отдела отряда, но он не показал вида. Сейчас не время разбираться. Может быть, в какой-то мере Малыхин и прав. Вести переговоры на морском языке все же сподручнее именно ему.
— Что передавать, командир? — В руках Малыхина появились сигнальные флажки.
— Идем из красного Царицына. — Алимбей повторил ответ военным кораблям.
Валентин Малыхин быстро замахал руками. На корабле снова заполоскали флажками.
— «В городе мятеж, захвачена крепость, — читал басовитым голосом Малыхин. — Матросы флотилии сейчас выступают против предателей революции. Присоединяйтесь к нам, добьем гадов».
— Передай, командир и комиссар красного отряда приглашают командующего флотилией и комиссара на пароход, — велел Колотубин.
Прошло несколько минут, и на корабле снова замахали флажками. Малыхин еще больше насупился.
— Посылают к чертовой матери. — Малыхин выругался. — Приказывают вам самим прибыть к командиру флотилии Ерофееву. Он тут старший начальник, и ему подчиняются все.
— Теперь видно, что свои. — Джангильдинов улыбнулся в усы. — Пошли его тоже куда-нибудь подальше и скажи, что отряд выполняет личное указание Ленина. Жду командующего с докладом.
Колотубин смотрел, как старательно вымахивает флажками Малыхин, и весьма сожалел, что не знает морской азбуки. А в голове вертелась фамилия — Ерофеев. Знавал он когда-то одного Ерофеева, в девятьсот пятом, на баррикадах лихой был дружинник!
— Ваш козырь больший, — просигналили с корабля. — Мы тоже за Ленина. Ерофеев ждет на берегу.
«Саратов» сбавил ход и медленно подошел к причалу. На пристани толпились вооруженные моряки и, будто ничего не происходило в городе, сновали голосистые торговки с жареной рыбой, шныряли загорелые до черноты мальчишки с ведрами воды и кружками, рыскали менялы и лоточники. А из центра доносилась беспорядочная стрельба, глухо ухали пушки.
На палубу парохода поднялись три вооруженных матроса. Рослые, загорелые. Их проводили к Джангильдинову. Один, видимо старший, отдал честь:
— Командир флотилии ждет вас.
— Послушай, — обратился к нему Колотубин, — а как зовут Ерофеева?
— Костей… Константином то есть. — Моряк с ног до головы оглядел комиссара: — А что, знакомы ему?
— Возможно… Если тот самый Костя Ерофеев, что в девятьсот пятом дрался на баррикадах, тогда знакомый.
— Насчет баррикад не знаю. Он был комендором. Это точно. В комитет его братва избрала, а потом и командиром. Башковит. Силен, как медведь!
— Ну что ж, посмотрим вашего Костю.
Джангильдинов, Колотубин и Малыхин в сопровождении десятка бойцов направились к сходням.
2
Они прошли через пристань к зданию Астраханского пассажирского порта. В комнате коменданта порта находилось много народу, в основном вооруженные моряки и рабочие. Моряки с нескрываемым любопытством и превосходством поглядывали на вошедших «сухопутчиков».
Ерофеев сидел за большим столом. Плечистый, массивный. Он поднял крупную голову. Взгляд его остановился на Колотубине. На загорелом квадратном и курносом лице Ерофеева вдруг мелькнуло удивление, и в следующую секунду полные губы расползлись в широченную улыбку, а в глазах, посветлевших и ставших почти голубыми, вспыхнула радость.
— Стенька! — крикнул он хриплым басом. — Стенька!
Ерофеев вскочил и легкой походкой борца, вытянув крепкие большие руки, поспешил к Колотубину. Они обнялись. Ерофеев буквально заграбастал Колотубина, стиснул и приподнял.
— Стенька?.. Ты?.. Даже не верится… Шорошка гужоновская!
— Костя!.. Ну и слон же ты, окаянный. Вот где встретились!
Лица матросов посветлели. Они с любопытством смотрели на своего грозного Костю-медведя, который так запросто и панибратски якшается с какой-то «серой пехотой».
— Стулья к столу! — велел Костя и, когда их поставили, жестом хозяина пригласил гостей садиться. — Давайте пришвартовывайтесь. — И снова обратился к Степану: — Ты давно из Царицына?
— Мы двигаемся из Москвы.
— Постой, Степан! Мне передали, что с вашего пароходика сигналили по-другому. — Ерофеев поискал глазами и остановился на худощавом моряке: — Грушин, сюда! Что семафорили с пароходика?
— «Идем из красного Царицына».
— А ты, Костя, захотел, чтобы мы каждому встречному-поперечному докладывались? — И, считая вопрос исчерпанным, Колотубин представил Ерофееву командира отряда степной экспедиции и начальника особого отдела Валентина Малыхина.
Малыхина тут же окружили каспийские моряки. Как-никак в форменке. Начались обычные в таких случаях расспросы: откуда? где служил? какой корабль? где воевал?
— Братишки, ша! — Ерофеев поднялся и, когда в комнате стало относительно тихо, протянул руку в сторону Колотубина: — Вот он, тот самый Степан, про которого я рассказывал. Собственным видом! Командир нашей десятки дружинников с Гужоновского завода. И не встречался я с ним с тех пор, с декабря девятьсот пятого.
Джангильдинов уважительно посмотрел на комиссара.
Теперь он стал центром внимания у моряков. А Ерофеев, довольный произведенным эффектом, вспоминал, как тогда начали знаменитую забастовку.
Колотубин глядел улыбаясь на Костю и видел, что за эти тринадцать лет из разбитного рабочего парня, который и тогда не лез в карман за словом, получился командир революционных моряков. Впрочем, заметно изменился он и внешне. Еще больше раздался в плечах, исчезла мальчишеская угловатость, на полном курносом лице появилось уверенное выражение сильного человека, много повидавшего в жизни.
— Шарахнули в тот день крепенько, — басил Костя. — Начали, как мы на кораблях в прошлом году, с господ командиров, с мастеров, тех же шкуродеров. Должок отдавали им за все унижения и обиды. Был один стервец, Виноградов, с него первого и начали. Мордастый, ходил в лаковых сапогах, чуть что — бил в рожу. Его усадили на железную тачку, в которой возили листы стальные от ножниц к прессам, потом накинули на голову куль из опилок, сверху еще полили мазутной гущей. А я еще опилками поприсыпал из пригоршни… Рука у меня — во! — как лопата. Смирно паскуда лежит, ножками не дрыгает, знает, не то время… Ну, схватили тут тачку и под «Дубинушку» к проходной. Мостовая была с выбоинами, колдобинами. Кидает тачку с боку на бок, как при бортовой качке. Пару раз он, мастер-стервец, вываливался из тачки, так его обратно усаживали. А вокруг улюлюкают, свистят, тарахтят в пустые ведра. Подвезли с таким шиком и выкинули в ближайшую лужу. А там пацаны его стали грязью закидывать. Бросился он бежать, без задних ног улепетывал. Только пятки сверкали! А следом из других цехов мастеров на тачках выволакивают…
Колотубин слушал Ерофеева и тоже вспоминал те дни. Конечно, забастовка началась весело и бурно. Накануне на собрание рабочих пожаловал сам Гужон. Крахмальный белый воротничок, надменное лицо, руки в карманах. Молча слушал ораторов. Но после того как Колотубин, выступая, назвал его бессовестным живодером, повел недовольно плечом и вышел вперед:
— Я могу признать вашими депутатами только рабочих не моложе двадцати пяти лет, а вы тут выставили каких-то сопливых мальчишек. Мне не о чем с ними говорить!
И владелец завода стал нудно доказывать, что доходы весьма скудные, что почти все они отдаются рабочим. Он говорил долго и закончил наглым откровением:
— Я скорее усы́плю золотом всю дорогу от Москвы до Парижа, чем повышу вам заработную плату! Не ждите и не надейтесь!
«А мы ждали, надеялись и боролись. И вышло по-нашему, — вспомнив прошлое, подумал Колотубин. — Интересно, что теперь поделывает господин заводчик? Говорят, драпанул в Париж. Впрочем, и мне не пришлось подиректорствовать».
3
Последовал приказ Джангильдинова.
Последовал приказ Ерофеева.
Пятьсот матросов флотилии и четыреста бойцов отряда степной экспедиции, оставив надежную охрану около груза, высадились на берег и вместе с рабочими отрядами и частями Красной Армии начали активные боевые действия против мятежников — эсеров и притаившихся до поры до времени белогвардейцев, служивших командирами в местном гарнизоне.
Улицу за улицей очищали бойцы и, ломая яростное сопротивление, постепенно брали в свои руки центральные кварталы. Джангильдинов несколько раз ходил в атаку во главе отряда. Интернационалисты дрались умело и решительно.
Бой в условиях города — особый бой. Здесь каждый кирпичный дом — крепость. Засевшие в них эсеры держали под перекрестным огнем все улицы: лобовой атакой их взять трудно. Колотубин с группой бойцов, пробираясь по переулкам и тупикам, проходил через дворы и неожиданно появлялся в тылу, там, где враги меньше всего ждали удара…
Через восемь часов непрерывных уличных боев весь город был освобожден. Держалась только крепость. Старинные толстые стены Астраханского кремля надежно укрывали мятежников. Атаки следовали одна за другой. Матросы помогали венграм подкатить полевое орудие. Несколько выстрелов прямой наводкой, и массивные ворота не выдержали, разлетелись в щепки.
И тут Колотубин получил легкое ранение: шальная пуля рикошетом от кирпичной стены чиркнула над бровью. Кровь хлынула обильно, он прижал ладонь, но все равно сквозь пальцы по лицу поползли малиновые струйки. Степан ругнулся, однако вынужден был отойти за угол, из зоны огня, чтобы перевязать голову.
— Давай скорее, — торопил он санитара.
А по рядам бойцов пронеслось тревожное: «Комиссара… в голову…»
Не ожидая команды, вскинули винтовки и молчаливой яростной лавиной хлынули к стенам крепости, под арку ворот. Только слышен был глухой топот подкованных каблуков по каменной брусчатке. Ошалело залаял вражеский пулемет и тут же захлебнулся. Беспорядочно защелкали винтовочные выстрелы. И вдруг издалека, с другой стороны кремля, донеслось протяжное и грозное:
— Полундра-а!
И сразу же над рядами красноармейцев взметнулось неудержимое и победное:
— Ура-а-а!
В разбитые ворота кремля, словно в половодье сорвав плотину, неудержимым потоком устремились бойцы отряда Джангильдинова. Короткие рукопашные стычки, беспорядочная стрельба, блеск штыков и разрывы гранат…
Когда Колотубин, догоняя своих бойцов, добежал до ворот, в крепости из стрельчатых окон каменных построек уже полоскались на ветру белые простыни.
— Не губите, братцы! — Мятежники выходили с задранными над головой руками и виновато и тупо смотрели на победителей, жались в кучу.
4
Еще перед боем, когда бойцы отряда выгружались на пристань, Колотубин сказал Малыхину:
— Валентин, телеграф в первую очередь… Подумай, кого послать с людьми туда.
— Есть, — ответил Малыхин, обдумывая, кому бы доверить такое щекотливое дело, как взятие почты. Сам же он отлучаться с парохода, где лежит ценный груз, не имел никакого права.
Звонарев находился рядом и слышал короткий диалог между комиссаром и хмурым Малыхиным.
Он только входил в роль прикомандированного к отряду чекиста. И Малыхин пока еще ему особых заданий не давал, пусть, мол, знакомится с людьми. Бернард же, естественно, стремился войти в доверие, расположить к себе этого, как он мысленно называл Малыхина, «морского сундука», а потом тайно искать золото. Ему, как новичку, еще не все открывали. Недолго думая, он предложил свои услуги.
— Давай, давай, кореш, включайся в дело! — сразу согласился Малыхин.
— Что же, пойдем и пощупаем железные нервы времени! — весело и, как показалось Малыхину, даже нагловато усмехнулся Звонарев, усмехнулся лишь одними губами, а глаза оставались спокойно-холодными. — Давай бойцов.
— Пяток хватит?
— Тебе, начальник, виднее.
— Вполне хватит, — решил Малыхин и направился к выходу из каюты, чтобы взять у Джангильдинова несколько человек.
В коридоре он столкнулся с Кирвязовым, бойцом второй роты, человеком смирным, аккуратным и исполнительным.
— Я к вам, можно? — Кирвязов загородил путь, и Малыхину невольно пришлось остановиться.
— Ну, что у тебя? Выкладывай.
— Документики мои спрячьте. — Кирвязов просительно улыбнулся и посмотрел заискивающе в глаза Малыхину. — В город выгружаемся, там бой идет. Нет, не подумайте чего-нибудь плохого, товарищ особый отдел! Я не о себе беспокоюсь, о партийной книжке своей. Чтобы она не попала в руки врагов… Ведь всякое случиться может! Я всегда раньше перед атакой комиссару отдавал книжку, когда в другом полку служил. — Боец вынул из кармана потрепанный и заношенный кожаный кошелек, перевязанный шпагатом, и протянул Малыхину: — А после боя вернете мне… Очень прошу вас!
— Сознательный ты боец революции. — Малыхин похвалил Кирвязова, принял его документы и, подумав, сказал: — Топай к своему ротному, друг, и доложи, что особый отдел тебя берет для выполнения важного задания.
— А как же, товарищ, я не буду участвовать в сражении?
— Тут тоже дело рисковое, похлеще, чем на улицах Астрахани, — Малыхин посчитал такое объяснение вполне исчерпывающим и окликнул московского чекиста: — Звонарев!
— Здесь я! — Бернард подошел на зов.
— Вот бери одного партийца, дисциплинированный товарищ. — Малыхин кивнул на Кирвязова. — Сейчас еще четверых добавлю.
Звонарев и Кирвязов понимающе посмотрели друг на друга. Все отлично!
Вскоре пришли четыре татарина, недовольные тем, что их послали «караулить пошту».
— На кой чертова матери нам надо караул нести письмам-бумажкам! Нам нада белых крепко бить, татарский Астрахань делать свободным!
— Кто из вас город знает? — строго спросил Звонарев.
Татары молчали, переминаясь с ноги на ногу. Никто из них не бывал в Астрахани, всю жизнь провели в Казани.
— Приказ будем выполнять. — И Бернард пошел к сходням. — Найдем почту сами!
На пристани Звонарев остановил коричневого от загара парнишку, спешившего с пустым ведром и кружкой — распродал воду и бежал за новой, — взял за костлявое плечо:
— Ты за кого, за красных или за белых?
— За красных! — Мальчишка попытался высвободить плечо. — Пустите, дяденька! Больно!
— Если за красных, тогда помоги нам. Покажи самую короткую дорогу на почту.
— Почту? — Выгоревшие на солнце белесые брови мальчишки сошлись у переносицы. — Пошли, дяденька. Только там стреляют!
— У нас тоже свои пушки имеются. — Кирвязов погладил ладонью свою винтовку. — Ты с нами не бойся! Как звать тебя?
— Федька.
— Федор, значит. Красивое имя у тебя, царское. — Бернард отпустил плечо. — Был такой на Руси царь Федор.
— Все они теперь бывшие, — рассуждал Федька, ведя бойцов по пыльному переулку. — Сейчас свернем налево, а потом прямо. Царя Николашку тоже уже шлепнули! В Екатеринбурге. Вчерась сообщили.
Бернард не слушал дальше Федьку. В голове не укладывалась такая сенсация, Николай Романов казнен большевиками! Татары на своем языке стали оживленно лопотать, обсуждая новость.
— Да, бывшая великая Российская Империя трещит по швам, — сказал тихо Бернард, бросив многозначительный взгляд на Кирвязова. — Как считаешь, Илья?
— Только бы не прозевать, — ответил тот и улыбнулся сухими маленькими губами.
— Все будет в наших руках, — в тон ему отозвался Бернард.
Они встретились лишь вчера. Все эти дни Брисли, стараясь ее привлекать к себе внимания, обходил каждую роту отряда, знакомился с бойцами. Это входило в его обязанности. Только этот человек, с документами чекиста, имел еще и тайную цель — разыскать агента. В Москве, в Сокольниках, на явке военный атташе английского посольства показал Бернарду фотографию человека лет тридцати, с обычным, ничем не привлекательным, слегка вытянутым лицом, блеклыми светлыми глазами и маленькими губами, и пояснил, что у их агента, прибалтийского барона Альберта фон Краузе, настоящие документы на имя красноармейца Ильи Кирвязова, расстрелянного в Мурманске, когда там высадились английские и французские войска.
Бернард разыскал Кирвязова на второй день плавания на пароходе, однако лишь вчера удалось поговорить с ним несколько минут. Кирвязов стоял один у самого борта на корме и попыхивал самокруткой. Бернард подошел, попросил прикурить и, улучив момент, тихо шепнул пароль. Барон растерялся, пальцы у него дрогнули, и он выронил самокрутку.
— Подними и выкинь за борт. — Бернард тихо назвал подлинное имя барона, отчего у Кирвязова пошли красные пятна по шее, лицу, а в глазах замелькал страх. — Тряпка!
Только несколько крепких ругательств, произнесенных почти беззвучно по-английски Бернардом, заставили барона успокоиться: он окончательно убедился в том, что перед ним действительно его единомышленник и коллега, а не страшный московский чекист. Он сразу обрел силу духа.
— Где? — Бернард назвал слово «золото» по-английски.
Барон сообщил, что оно находится на пароходе, только он никак пока не разыскал эти секретные ящики, он облазил весь трюм, но и там их не оказалось.
— Скорее всего, они хранятся в каютах командира, комиссара и начальника особого отдела, — по-английски ответил барон.
На почту они опоздали, там уже наводили порядок моряки Астраханско-Каспийской флотилии. Матросы отбили здание и поставили охрану.
Моряк с забинтованной шеей и порванным наискось рукавом форменки небрежно стоял в дверях, зажав под мышкой карабин, и никого не пускал внутрь.
Бернард сунул ему в белобрысое лицо мандат Ивана Звонарева, показывая пальцем на главную строчку:
— Читай, что написано? «Всероссийская чрезвычайная комиссия»… А вот здесь что? «Москва»!
Но тот был невозмутим:
— Тебя, работяга, еще пустить можно, а их, пехоту, — он показал пальцем на остальных, — ни за что!
Бернарду ничего не оставалось делать, как идти одному. Кирвязов и четыре татарина остались дожидаться его у каменных ступенек.
Бернард сразу направился в аппаратную телеграфа. Там было пятеро матросов, вооруженных маузерами, и начальник почты — человек средних лет, интеллигентного вида. Он, терпеливо слушая моряков, смотрел поверх их бескозырок своими светло-зелеными, бутылочного цвета остекленелыми глазами и со всеми соглашался, кивая головой. За последние полгода он пережил больше, чем за всю свою жизнь. Дважды его ставили к стенке, по очереди: сперва красные, потом белые. Грозили, требовали. Начальник почты ушел в себя, замкнулся, стал безразличным ко всему, словно на него надели какую-то скорлупу, лишь в темно-каштановых волосах появились седые пряди.
Он стоял, устало прислонившись костлявым плечом к стене, и отвечал односложными фразами. Час назад в этой же комнате хозяйничали мятежники, и бывший офицер, пухлолицый, с щеголеватыми усиками и бакенбардами, злобно тыкал в лицо наганом и требовал немедленно связи с Оренбургом, с атаманом Дутовым или Красноводском. Теперь пришли красные матросы, требуют связи с Царицыном и Баку. Но ни мятежники, ни большевики не хотят понять, что линия связи давно перерезана и дальше пригородных станций железной дороги вести разговор нельзя…
Бернард, едва переступив порог, потребовал немедленно сообщить ему все, что поступило из Москвы.
Матросы, только что спорившие с начальником почты, повернулись к вошедшему. Один из них, невысокого роста, по-видимому старший, слегка улыбнулся:
— Всем необходимо и всем срочно. Садись! Ты из речной пехоты, с пароходом прибыл?
— Из экспедиционного отряда, — поправил Бернард.
— У вас командир с такой нерусской, азиатской фамилией? — сухо спросил начальник почты.
— Да, его фамилия Джангильдинов, он из киргизских степей, — ответил Бернард, мельком оглядывая начальника почты. — Вы знакомы?
— Нет, просто вспомнил. Профессиональная память, засела одна телеграмма в голове. Два дня назад ему пришла. Была короткая связь, всего несколько минут. — Он говорил тихо и бесстрастно, словно рассуждал сам с собой — На проводе — царицынская чека, а здесь, у аппарата, офицер-эсер. Дернулся лицом и зашипел на телеграфиста, как будто на том конце могут подслушать: «Принимай, принимай!»
— А вы помните содержание телеграммы? — спросил Брисли.
— Текст был весьма лаконичен: в отряде предатель. И называлась фамилия.
Бернард внутренне дрогнул, хотя лицо оставалось совершенно спокойным. У него было такое ощущение, что он сорвался с горы и летит в бездну.
— Это уже важно. Интересная телеграмма! — сразу оживился низкорослый моряк. — Припомни фамилию гада!
— Да, да, важно знать фамилию, — в тон ему сказал Брисли, мысленно прикидывая, что сейчас он будет делать, если произнесут фамилию Звонарева.
Все смотрели на начальника почты. Даже те трое моряков, что сидели в углу за столом и усердно читали пышные мотки бумажных лент с текстами телеграмм, прервали свое занятие и подняли головы.
— Фамилия такая русская, звонкая… То ли Колоколов, то ли Набатов, что-то в этом смысле.
У Брисли отлегло от сердца, он сразу почувствовал себя легко и уверенно, стал энергичным и напористым.
— Где сама телеграмма?
— Я же говорил, что офицер-эсер принимал.
— Значит, здесь нет текста?
— На почте не имеется, но, может, у того офицера сохранился.
— У офицера, которого теперь ищи-свищи как ветра в поле! Странная логика! — вмешался Бернард, стараясь направить допрос в нужное ему русло. — Чем вы можете доказать и подтвердить, что была такая телеграмма?
— Сейчас ничем. — Начальник почты устало повел плечом, ему уже давно надоела и наскучила эта история, однако он догадался, что дело принимает явно невыгодный оборот, и он уже мысленно пожалел, что вспомнил про ту телеграмму из Царицына. — Я мог вообще о ней не говорить.
— Вот именно! Но почему-то заговорили, — Брисли произнес слова отчетливо и спокойно, хотя ненавидел этого честного остолопа, готов был растерзать его. — Смотрю на вас и думаю, на кого вы работаете?
— На государство Российское… хотя уже третий месяц жалованья не получаю.
— Не прикидывайся! Знаем и таких, что с добром и советом против власти Советов. — Бернард повторил слова Антона Грули, они были весьма к месту. — Знаешь ли ты, что каждый боец отряда проходил особую проверку, что брали самых достойных? Отряд выполняет важное задание самого Ленина, а ты хочешь подпустить в наш доблестный отряд яд недоверия, так?
— Успокойся, кореш. — Низкорослый моряк положил ладонь Бернарду на плечо. — Мы бы сами его кокнули, да больше некому телеграммы стучать на машинке. — Он кивнул в сторону аппарата: — Вдруг связь появится.
— А какой же толк от такого?
— Ты, кореш, все ж доложи комиссару и в ваш особый отдел, — посоветовал моряк. — Контру надо давить!
— Я сам из особого, — отрезал Брисли. — Пропустим еще разок всех через сито, не привыкать, лишь бы толк был. — Он протянул руку моряку: — Ну, пока!
Бернард спешил. Такую весть не утаишь, так не лучше ли самому ее принести в отряд. И включиться в «розыски» предателя.
«Из четырехсот человек неужели не найду одного дылдака, на чью шею можно повесить камень подозрений?» Эта мысль пришла в его голову сразу, и он цепко ухватился за нее, как за спасательный круг.
Когда Бернард ушел, низкорослый моряк повертел в пальцах сломанный карандаш. «И Косте-медведю о телеграммке надобно сказануть, — подумал он. — И еще комиссару нашему. Кто знает, может, та гнида еще и к нам переберется!»
5
Мятеж в Астрахани подавили. Город зажил обычной жизнью. Целую неделю бойцы отряда готовились к плаванию по Каспию. Имя их командира, Алимбея Джангильдинова, стало самым популярным, особенно среди жителей-мусульман. Его помнили но восстанию в шестнадцатом, когда Алимбей был правой рукой батыра Амангельды Иманова. А сейчас он был, по сути, первым казахом-мусульманином, который приехал от самого Ленина и вез степнякам оружие, чтобы создать свою красную конницу. С быстротой самой важной новости известие об отряде распространилось по рыбным промыслам в дельте Волги и побережью Каспия, где работало немало казахов.
Группами и в одиночку потянулись казахи к Джангильдинову. Явилась и целая делегация. Пришли почтенные аксакалы, старейшины рыбачьих аулов. Взволнованные и горячие речи. Просьбы казахских рыбаков сводились к одному: прими, батыр, в отряд! Они горят желанием быть вместе с ними и с оружием в руках бороться за победу народной власти в казахских степях.
— Спасибо, аксакалы, но всех ваших рыбаков взять не могу, — сказал Джангильдинов. — Отберите сами из рыбаков сто джигитов, самых крепких, самых лучших и самых достойных. Пусть они придут.
Через два дня сотня молодых казахов, смелых, сильных, порывистых и беззаветно преданных революции, влилась в интернациональный отряд.