– Я могу назвать тебе множество причин, – ответила Шона. Ее голос, спокойный и ровный, был отличным оружием. И от осознания этого ее наполняла гордость. – Но первая и главная из них – это то, что я люблю тебя, Малак. Несмотря на то что ты ведешь себя по-свински.
Глава 13
То, что никто никогда не осмеливался назвать великого шейха Малака, короля Халии, свиньей – во всяком случае, в лицо, – стало очевидно сразу.
Во взгляде, которым он окинул Шону, не было ни удивления, ни веселья, только надменность. Он свел брови на переносице, но больше ни одна мышца на его лице не дрогнула.
Однако Шона давно привыкла к ураганам. Поэтому она просто улыбнулась в ответ. Безмятежно.
– Ты совсем потеряла рассудок? – Вопрос был задан тихо. Даже ласково. Но тон не обманул Шону, она разглядела гневный блеск в зеленых глазах Малака. – Это у тебя такая своеобразная форма самоубийства?
– Я тебе не верю, – заявила Шона, не став отвечать на его вопросы. – Я не верю ни единому твоему слову. Думаю, и ты не веришь в то, что сказал мне днем.
– В этом вся проблема невинности, – сказал Малак с укором.
Шона сразу догадалась, что он хочет пристыдить ее. Однако она считала, что ей нечего стыдиться.
– Едва ли меня можно назвать невинной.
– Сейчас уже нет, поверь мне. Но во всех остальных смыслах тебя можно было бы считать девственницей. И то, что ты чувствуешь, – как бы это сказать полюбезнее – вполне объяснимо.
– Если ты пытался быть любезным, то имей в виду, твоя попытка потерпела крах.
Малак посмотрел на нее с жалостью, но Шона отказалась слушать свой внутренний голос, который настаивал, чтобы она убежала прочь, забилась в какой-нибудь безопасный уголок и стала зализывать сердечные раны.
– С девственницами всегда так, – тем же тоном продолжил Малак. – Они путают чувства с эмоциями.
– А я думаю, что так поступают короли, – сказала Шона, не отступив ни на дюйм. Она знала, что это самая главная битва ее жизни. – Во всяком случае, короли этого королевства. Перед лицом любой эмоции они впадают в панику, не так ли? Любовь слишком велика. Слишком громоздка. Похоже, твой отец и твой брат думали именно так, когда выбирали между любовью и троном.
– Ты ничего не знаешь ни об отце, ни о брате. И я посоветовал бы тебе более осторожно подбирать слова.
– Ты настаивал, чтобы я брала уроки. И я училась. Наверное, сейчас я знаю недавнюю историю этой страны даже лучше тебя. Ты был в гуще событий. А я изучала общую картину. – Шона уперла палец ему в грудь. Увидев выражение на его лице, она ощутила ликование. То было неподдельное изумление, как будто он не мог поверить в то, что какой-то простолюдин осмелился прикоснуться к королевской особе. Но Шона осмелилась. Потому что перед ней стоял выбор: либо все, либо ничего. С ничего она уже прожила большую часть своей жизни. И хотела всего, ради разнообразия. Она хотела Малака. – Зато у тебя есть то, чего не было ни у брата, ни у отца.
– Знаю, что есть. У меня перед глазами их пример, и я не желаю повторять их ошибки.
– Нет, Малак, – мягко возразила Шона, чувствуя, как все ее существо наполняется силой. Эта сила вливалась в нее мощным потоком, омывая ее с головы до ног и заставляя ощущать себя могущественной королевой. Той самой королевой, чье место было в этом дворце и рядом с этим королем. Твердо выдержав взгляд Малака, она уверенно договорила: – У тебя есть я.
Малак никогда ничего не желал так, как сейчас Шону. Однако он не мог позволить себе эту слабость.
– Я дал слово, что женюсь на тебе, если ты это имеешь в виду… – заговорил он, преодолевая спазм, сдавивший горло.
Он видел, что перед ним совсем не та женщина, от которой он ушел днем, которая с болью и удивлением смотрела ему вслед. Перед ним стояла Шона, которую он увидел в дрянном ресторанчике во Французском квартале. Шона, которая смотрела на него так, будто он разрушил ее личный замок. Шона, которая не желала иметь с ним ничего общего, несмотря на его недвусмысленное заявление о том, что он может сделать ее жизнь лучше.
И это была его Шона. Его королева.
Только он не мог допустить, чтобы эта Шона спутала его планы.
– Ты отлично знаешь, что я имела в виду совсем не это. – Шона говорила уверенно, без тени сомнения, тоном достойным истинной королевы. – Думаешь, я не понимаю, каково это – бояться любви, а, Малак?
Ее палец все еще упирался Малаку в грудь, и ему вдруг стало казаться, будто его душат, будто ее руки сжимаются на его горле, хотя он знал, что она так никогда бы не сделала, не причинила бы ему вреда.
– Я не боюсь любви, – с горечью произнес он. – Я ничего не боюсь. Спроси у любого. Все знают, что я до абсурда бесстрашен перед любой опасностью.
– Ты говоришь о другом Малаке, – твердо заявила Шона. – Он умер в тот день, когда твой брат отрекся от трона, не так ли? В тот момент, когда на тебя пала его ответственность, ты, Малак, изменился. У тебя не было иного выбора. И ты не ударил лицом в грязь. Я и сама прошла через такое.
– Конечно, прошла, – язвительно произнес Малак. – Только на какой трон ты взошла, а?
– Я растила ребенка. – Ее голос звучал спокойно. Сухо.
Малак смотрел на Шону и не понимал, как ему быть дальше: то ли схватить ее в объятия, то ли оттолкнуть и раз и навсегда добиться того, чтобы она держалась от него подальше. Он не мог шевельнуться.
А Шона продолжила:
– Мне было двадцать два, я была одинока настолько, что тебе трудно представить. И тут я оказываюсь матерью. Что бы я ни чувствовала, что бы я ни думала, какой бы я ни представляла свою жизнь – все изменило то мгновение. С одной стороны, это известие обескуражило и испугало меня. Но с другой – оно, я думаю, спасло меня.
Малак чувствовал, что нужно сказать что-нибудь – что угодно, – чтобы остановить ее, прежде чем столкнутся и рассыплются в пыль тектонические плиты внутри его. Но Шона, кажется, не слышала его.
– Как-никак, когда ты вынужден делать выбор, ты должен принимать ответственное решение, потому что ставка – это чья-то жизнь. Но когда это решение принято, ты ощущаешь удивительную свободу. Потому что места для ошибок уже нет. – Ее улыбка, грустная, мудрая и прекрасная, потрясла Малака до глубины души. – У тебя остается одна-единственная возможность: совершать только правильные поступки. И ты их совершаешь.
Малак пребывал в страшных мучениях. Он не знал, что хочет или хотел слишком много и сразу. Ему хотелось обнять Шону. Ему хотелось заставить ее замолчать любой ценой. Но он ничего не делал. Он словно превратился в ледяную глыбу, внутри которой пылало пламя.
И что хуже всего, Шона, кажется, понимала, в каком он состоянии.
– Я знаю, что родители от тебя отстранились, – тем временем продолжала она под взглядами предков, которые смотрели на Малака с осуждением. – Возможно, они поступили с тобой жестоко. И я сочувствую тебе. Да, сочувствую. Но из всех женщин на свете, Малак, в качестве матери для твоего ребенка ты выбрал ту, у которой родителей вообще не было. Ты хотя бы знал свою мать.
– Моя мать… ненавидела меня. – Слова сами по себе сорвались с губ Малака. В карих глазах Шоны было нечто сродни состраданию, которое заставило его против воли открыть мучившую его боль.
Всю свою жизнь он упоминал об этом со смехом, как бы шутя, а люди, с которыми он разговаривал, тут же принимались отрицать это. Снова и снова.
«Не может быть, чтобы она ненавидела тебя», – говорили они. «Просто у нее очень сложный характер», – убеждали они его. «Мать не способна ненавидеть своего ребенка», – настаивали они.
Сейчас Малаку была известна правда. Матери нужен был Адир. Малак был для нее утешительным призом, и за это она ненавидела его.
Шона никак не отреагировала на его признание, не стала утешать его всякими банальностями. Она просто внимательно посмотрела на него, и Малак увидел в ее глазах понимание.
– Может, и так, – тихо сказала она. – Но это характеризует ее, а не тебя.
Ее слова были для него как гром среди ясного неба.
– Шона…
– Я все это знаю, – продолжила она. – Господи, я через все это прошла. Всю свою жизнь я расхлебываю последствия того, что они делали со мной, когда я была маленькой. Или не делали. Последствия их жестокости, пренебрежения. И я могла бы жить так дальше. И ты бы мог. Только к чему это приведет?
– Шона.
Но Шону было не остановить. Она шагнула к нему еще ближе и положила ладонь ему на грудь. Малак не находил в себе сил оттолкнуть ее, хотя понимал, что так и должен поступить.
– Я дала себе слово, что никогда не допущу, чтобы Майлз хоть на мгновение почувствовал себя ненужным и ничтожным, – таким, какой всегда ощущала себя я. – Ее карие глаза сияли. – И я этого не допущу. Ты понял меня? Мы сейчас можем решить, какой станет его жизнь. Мы можем решить, каким человеком он станет. Малак, ты действительно хочешь, чтобы он стал таким же, как мы? Ты хочешь, чтобы он сломался в самом начале своего пути? – По ее щекам текли слезы.
Малак сам не заметил, как взял ее за плечи.
– Этому не бывать. – Эти слова прозвучали как самая сокровенная клятва.
– Я верю, что любовь страшна настолько, насколько мы ее такой делаем, – прошептала Шона. – Я верю, что мы не обречены, впустую тратя силы, снова и снова ходить по кругу. Майлз заслуживает лучшей доли. – Она погладила его по щеке. – И мы тоже.
– Я не знаю, как этого добиться, – произнес Малак, преодолев спазм в горле, и наклонился к Шоне. Их лица были так близко, что он мог бы поцеловать ее, но не сделал этого. – Я не знаю, что для этого нужно. Я не знаю, как все это чувствовать…
– А ты и не должен знать. Думаю, этого не знает никто.
– Но ведь я король, Шона. Я не могу позволить себе…
И в следующее мгновение Малака словно прорвало. Он больше не мог сдерживать слова, рвущиеся наружу, не мог он и убрать руки с плеч Шоны и отдалиться от нее. Хотя и пытался.
– Я ни о чем не могу думать, только о тебе, – заговорил он. – Ты преследуешь меня во сне. Ты рядом, куда бы я ни пошел. Это безумие какое-то!