Весь день шестого октября мы провели в Ражнетове-1. С большим трудом вспоминая немецкие слова, Я написал дезертиру-немцу записку, чтобы он пришел в деревню. Под вечер мы с ним встретились. И вот тут мне пришлось пожалеть о том, что в школе да и в институте я не особо налегал на немецкий язык. Знать бы тогда, что он со временем пригодится. И, напрягая, память, я произнес:
— Гутен морген, гутен таг.
Ребята рассмеялись, засмеялся и немец. И тут оказалось, что он вполне сносно, хоть и с сильным акцентом может говорить по-русски.
— Здравствуйте, — произнес он и улыбнулся.
Это был молодой человек лет двадцати пяти, с хорошей военной выправкой, но худой, грязный и бледный. Старый потрепанный мундир висел на нем как на вешалке. Оружия при немце никакого не было Из его рассказов следовало, что он антифашист. Не желая воевать против нашей страны, две недели тому назад он сошел с эшелона, идущего в сторону Бобруйска, и подался в лес. В деревнях появлялся редко, опасаясь, что его могут схватить полицаи или жандармы. Рассчитывал с помощью местных жителей встретиться с партизанами и теперь очень рад, что встретился.
— Для чего? — спросил я.
— Чтобы воевать с фашистами.
— Почему мы должны верить вам?
— Я передам важные сведения, которые могут быть использованы командованием Красной Армии.
— Какие именно?
— Нумерацию, вооружение, численность войсковых частей, расположенных в Марьиной Горке и Пуховичах.
Кто же он такой — враг или друг? Если друг, будет у нас больше на одного безоружного бойца, если враг, то каковы его намерения? Надо доставить перебежчика в партизанскую зону и там хорошенько во всем разобраться. Кстати, и отдохнем несколько дней в теплых избах. Честно говоря, за эту неделю изрядно устали. Хотя днем и тепло было, зато ночами холод пробирал до костей.
Послали разведку к реке Свислочь — в той стороне виднелось зарево от огромных костров. Разведчики вскоре вернулись. Оказалось, что это наши товарищи во главе с Шарым уничтожают запасы дров, заготовленных оккупантами. Через некоторое время они появились в нашем расположении.
— Из чего же плоты будем делать? — поздоровавшись, спросил я у Шарого.
— На плоты оставили. А дрова... Не оставлять же их немцам.
— А что, собираются вывозить?
— Уже возят. Вернее, вывозили. На тракторных санях, а потом уж перегружали на машины.
Шарый еще накануне заминировал дорогу и взорвал трактор, а теперь вот догорают дрова. Скоро от огромных штабелей останутся только кучи золы...
Я доложил Шарому, что нам удалось подорвать два воинских эшелона, отметил мужественный поступок Никольского. Капитан похвалил меня и ребят за то, что заготовили взрывчатку, а когда подвели к нему дезертира, поморщился и произнес:
— Не имела баба хлопот, да купила порося! На черта он нам нужен?
— Ганс утверждает, что может дать важные разведданные, — заметил я.
— Послушаем, — сказал Шарый и спросил немца: — Что вы можете сообщить?
И тот неторопливо стал перечислять наименования, нумерацию, численность и вооружение войсковых частей, размещенных в Марьиной Горке и в Пуховичах.
— Очень интересно, — заявил Шарый, — спасибо. — И пожал Гансу руку. Тот сразу повеселел. Затем Шарый взял меня под руку и отвел в сторону.
— Все, что он сказал, соответствует самым свежим данным из других источников. Это подозрительно.
— Почему?
— Ведь он дезертировал две недели назад. Неужели за это время не произошло никаких перемещений войсковых частей?
— Могло и не произойти.
— А если произошло, то знать об этом, находясь в бегах, немец не мог, если, конечно, он не вражеский лазутчик.
— Верно. Это же нетрудно проверить.
— Сейчас мы тронемся в путь, будем вести за ним тщательное наблюдение. Возможно, он чем-нибудь выдаст себя.
Договорились мы и еще кое о чем.
Ганс быстро освоился со своим положением. Уже на переправе через Свислочь он хлопотал, как и все, с интересом работал на сборке плота, стараясь быть на виду у Шарого. А когда переправились, перешли шлях и устроились на отдых в деревне Игнатовке, проявил вдруг чрезмерное любопытство к нашему маршруту, то и дело заглядывая в развернутую Шарым карту. Он спрашивал, какие населенные пункты мы должны пройти, далеко ли до лагеря. Если Ганс немецкий агент, то поведение его непонятно. Разведчик вел бы себя иначе. А может быть, он специально прикидывается простаком? Или считает нас круглыми дураками?
Шарый между тем, не высказав, казалось, Гансу и тени неудовольствия, подробно и охотно рассказал о нашем маршруте. В вещевых мешках бойцов нашелся и комплект белья, и портянки, и костюм. Гансу перед сном предложили переодеться, что он сделал с большой охотой.
— Эй, Петро, — крикнул Шарый Токареву, — выброси это барахло, — и кивнул на тряпки Ганса.
Однако барахло выброшено не было, оно попало в другой дом, и там его тщательно осмотрели, но каких-либо уличающих немца документов обнаружить в одежде не удалось.
— Ну а теперь спать, — скомандовал Шарый, — Ганс, Петро — на печку!
Шарый и еще несколько бойцов легли на полу.
Среди ночи Токарев обул сапоги Ганса и вышел по нужде.
Ганс в это время, возможно, и не спал, но не проявил никакого беспокойства — не лапти же обувать бойцу, чтобы сходить на двор. Вскоре Петро вернулся, зябко поеживаясь, три раза кашлянул в кулак, поставил на место сапоги, забрался на печь и тихо улегся. Все мы за этот день очень устали и не хотелось среди ночи затевать допрос. Достаточно было дать понять Шарому, что в сапоге оказался изобличающий документ, что и сделал Токарев тихим покашливанием.
Еще до рассвета в домах, где остановились наши бойцы, хозяйки стали готовить завтрак — где картошку, где драники — своими продуктами мы не располагали, поэтому никаких претензий к ним быть не могло, накормили нас чем могли, и на том спасибо. После завтрака, когда начало светать, мы ушли в лес. На первом же привале Шарый подозвал к себе Смирнова, Морозова и меня и велел привести Ганса.
Тот, ничего не подозревая, сидел на пеньке и насвистывал какую-то мелодию. Ни слова не говоря, Шарый развернул бумагу, которая была обнаружена у немца, и показал ему. Ганс побледнел, рванулся, но крепкие руки Васи Смирнова не позволили ему даже сдвинуться с места.
— В этом документе, — начал Шарый, — написано, что обер-лейтенант Ганс Мюллер направлен с особо важным заданием к партизанам, и всем немецким учреждениям и частям вермахта надлежит оказывать ему всяческое содействие. В чем заключалось ваше задание?
Мюллер поднял на Шарого полные ненависти глаза и произнес:
— Я вам ничего не скажу.
— Что так?
— Все равно вы меня расстреляете.
— Почему? Если вы располагаете важными сведениями, например, в какие районы, в какие отряды направлены ваши люди, с какой целью их послали, мы сохраним вам жизнь и с первым же самолетом переправим в Москву. Подумайте.
На этом разговор закончился. Шарый распорядился увести пленного.
Когда мы остались одни, подошли и другие бойцы.
— Что с ним церемониться, — заявил Лева, — расстрелять его, и все дела.
— Это не годится, он может дать важные показания, да и не нам этим заниматься. Мое предложение — сдать его партизанам, — сказал я. Шарый согласился.
Примерно через неделю после возвращения в Маковье Шарый предложил мне съездить в разведку под Марьину Горку. За прошедшее время там могли произойти изменения — одни части могли сменить другие. Решили ехать на телеге. Запрягли тройку лошадей. Со мной поехали Саша Чеклуев, Миша Золотов и Саша Стенин.
Путь был не близкий — километров тридцать пять, поэтому до места добрались уже к вечеру Золотову пришлось остаться с лошадьми, а мы втроем зашли к нашей связной. От нее узнали интересную новость: при крушении поезда с ранеными под Осиповичами в ночь на 2 октября 1942 года разбилось восемь вагонов. По слухам, при этом крушении погибло восемьдесят солдат и офицеров противника. Получивший при этом тяжелые увечья генерал скончался. Это была наша работа.
Уже в полной темноте один из партизан отряда "Правда" проводил нас в свой штаб. Данные нашей разведчицы подтвердились. Здесь нас приняли очень хорошо, накормили самих, дали лошадям овса, что было для них редким лакомством, и утром мы выехали в Маковье. Шарый составил текст радиограммы, дал прочитать мне. Затем Зализняк зашифровал ее и передал Хозяину: "В Марьиной Горке расположилось 1800 курсантов зенитно-артиллерийской школы No 0/П-41 Там же находится гренадерский полк No 2635 п/п 11024. На станции Талька гитлеровцы разгрузили 32 вагона с авиабомбами". Сообщили также о результатах диверсии на железной дороге.
Подарки к Октябрю
Нынче в Маковье вечеринка На потолочной балке просторной избы висит маленькая керосиновая лампа В полумраке, в табачном дыму кружатся пары. Девушки и молодые солдатки не чураются партизан и весело отплясывают "Лявониху", падеспань, польку, словом, местные танцы. Наши пока приглядываются Танцы заканчиваются, начинается пляска. Тут уж наши товарищи овладевают кругом и вниманием женской половины. Ну как не заметить лихого плясуна Игоря Курышева, неутомимого Семена Самуйлика, щеголеватого Федю Морозова с бакенбардами и шпорами...
Утомленные и возбужденные расходимся по домам только в первом часу ночи..
На следующий день, 21 октября, снова отправились на "железку". Взяли с собой только мины, батарейки, детонаторы, несколько шашек прессованного тола и детонирующий шнур. Плавленый тол у нас был припрятан под Ражнетовом. Поздно вечером вышли к железной дороге. На этот раз добрались быстро — ехали верхом. Через Свислочь переправились на лодке, лошадей пустили вплавь.
Движение поездов на этом участке было очень слабым — один-два эшелона в день. Очевидно, где-то поблизости партизаны устроили большое крушение. Чтобы еще больше застопорить движение, мы решили взорвать железнодорожный мост между станциями Татаркой и Ясенью — на восстановление его, особенно если взорвем каменные опоры, немцам придется потратить много времени и сил.