Однако, когда я вернулся после юридического факультета, в Чикаго уже стала проявляться напряженность между черными и латиноамериканцами. Между 1990 и 2000 годами испаноязычное население Чикаго выросло на тридцать восемь процентов, так что латиноамериканское сообщество уже не хотело быть младшим партнером в коалиции черных и смуглых. После смерти Гарольда Вашингтона на сцену вышла новая когорта выборных лиц из латиноамериканцев, связанных с Ричардом М. Дейли и остатками старой политической машины Чикаго: мужчины и женщины, которых интересовали не столько благородные принципы и разноцветные коалиции, сколько перевод растущего политического влияния в контракты и рабочие места. В то время как другие предприятия и магазины кое-как перебивались, латиноамериканские фирмы процветали, частично благодаря финансовым связям со странами происхождения и тому, что клиентура удерживалась языковым барьером. Казалось, что на всех низкооплачиваемых работах, которые раньше доставались черным, стали повсюду преобладать выходцы из Мексики и Центральной Америки — официанты и помощники официанта, гостиничные горничные и посыльные, латиноамериканцы пробрались и в строительство, где уже давно отказались от труда черных. Черные начали роптать и почувствовали, что им грозит опасность; они засомневались, не получится ли так, что их снова обойдут те, кто только что приехал.
Мне не следует преувеличивать раскол. Так как оба сообщества имеют множество общих проблем, от стремительно растущего процента отсева из средней школы до недостаточного медицинского страхования, черные и латиноамериканцы по-прежнему находят общие цели. Как бы ни были раздражены черные, проходя мимо стройки в черном квартале и видя там только мексиканских рабочих, я редко слышу, чтобы они обвиняли самих рабочих; обычно они направляют свой гнев на подрядчиков, нанявших мексиканцев. Если расспросить настойчивее, то многие черные неохотно восхитятся латиноамериканскими иммигрантами — их сильной трудовой этикой и преданностью семье, их готовностью начать с низов и сделать максимум из того малого, что у них есть.
Однако нельзя отрицать того, что многие черные разделяют с белыми тревогу по поводу волны нелегальных иммигрантов, захлестнувшей наши южные границы,— ощущение, что происходящее сейчас в корне отличается от того, что было раньше. Не все эти опасения безосновательны. Такого числа иммигрантов страна не видела более столетия. И если этот огромный наплыв в основном низкоквалифицированных рабочих оказывает некоторое благоприятное воздействие на экономику в целом — особенно тем, что поддерживает молодость нашей рабочей силы, в противоположность все больше стареющей Европы и Японии, — это также грозит понизить зарплаты американцев на производственных специальностях и еще больше перегрузит «страховочную сетку». Эти нынешние опасения настораживают тем, что напоминают ксенофобию, когда-то направленную против только что прибывших итальянцев, ирландцев и славян, — опасения, что латиноамериканцы по существу отличаются и культурой, и темпераментом и не смогут полностью ассимилироваться; опасения, что при таких демографических сдвигах, какие происходят сейчас, латиноамериканцы вырвут бразды правления из рук тех, кто привык обладать политической властью.
Однако для большинства американцев тревоги по поводу нелегальной иммиграции идут глубже, чем боязнь утратить устойчивое экономическое положение, и это не просто расизм. В прошлом иммиграция происходила на условиях Америки; расстилать ковровую дорожку можно было выборочно, на основании навыков иммигранта, цвета его кожи или потребностей промышленности. Неквалифицированный рабочий, китаец, русский или грек, оказывался чужим в чужой стране, отрезанным от родины, подверженным зачастую строгим ограничениям, вынужденным приспосабливаться к правилам, созданным другими.
Сейчас, похоже, эти условия больше не действуют. Иммигранты приходят в результате проницаемости границы, а не в результате какой-нибудь систематической правительственной программы; близость Мексики, а также безнадежная нищета многих ее жителей наводит на мысль о том, что поток через границу невозможно уменьшить или тем более остановить. Спутники, телефонные карты и электронные денежные переводы, а также сама величина растущего латиноамериканского рынка облегчат сегодняшним иммигрантам поддержание языковых и культурных связей с родной страной (информационные программы испаноязычной телекоммуникационной компании «Унивисьон» имеют сейчас самый высокий рейтинг в Чикаго). Родившиеся в Америке подозревают, что это они, а не иммигранты вынуждены адаптироваться. В этом смысле споры об иммиграции уже касаются не потери рабочих мест, а утраты независимости; это еще один пример — такой же как 11 сентября, птичий грипп, компьютерные вирусы и перенос производства в Китай — того, что Америка, похоже, не способна распоряжаться собственной судьбой.
Как раз в такой неустойчивой ситуации — страсти были накалены с обеих спорящих сторон — весной 2006-го Сенат США рассматривал полную реформу закона об иммиграции. Когда на улицах протестовали сотни тысяч иммигрантов, а южные границы ринулись охранять члены самопровозглашенного «комитета бдительности» под названием «Минитмен», был очень ответственный политический момент для демократов, республиканцев и президента.
Под руководством Теда Кеннеди и Джона Маккейна Сенат разработал компромиссный проект закона с тремя основными компонентами. Законопроект усиливал безопасность границ и, благодаря поправке, которую я написал совместно с Чаком Грассли, значительно затруднял нелегальный наем работников. Законопроект также признавал трудность депортации двенадцати миллионов не имеющих надлежащих документов иммигрантов и определял длительную, одиннадцатилетнюю процедуру, в результате которой многие из них могут получить гражданство. Наконец, законопроект включал в себя программу по использованию иностранных рабочих, которая позволит двумстам тысячам иностранных рабочих въехать в страну для временной работы.
Взвесив все, я решил, что законопроект стоит поддержать. Однако меня беспокоило положение об иностранных рабочих; это был по существу подарок крупному бизнесу, возможность нанимать иммигрантов, не предоставляя им прав гражданства, — в действительности средство Для бизнеса пользоваться преимуществами аутсорсинга, без необходимости размещать свои предприятия за границей. Для решения этой проблемы мне удалось включить формулировку, которая требует, чтобы любая работа вначале была предложена американским рабочим и чтобы работодатели не сбивали зарплаты американцам, платя иностранным рабочим меньше, чем заплатили бы американским. Идея заключалась в том, чтобы предприятия прибегали к найму иностранных рабочих только тогда, когда есть нехватка рабочей силы.
Это была поправка, направленная непосредственно на то, чтобы помочь американским рабочим, вот почему все профсоюзы активно ее поддержали. Но как только это положение было включено в законопроект, некоторые консерваторы как в Сенате, так и за его пределами начали нападать на меня за якобы «требование того, чтобы иностранным рабочим платили больше, чем американским».
Однажды в зале Сената я подошел к одному из коллег-республиканцев, который поставил мне это в вину. Я объяснил, что закон на самом деле защитит американских рабочих, так как у работодателей не будет стимула нанимать иностранцев, если им нужно будит платить столько же, сколько американцам. Коллега-республиканец, который весьма красноречиво выступал против любого законопроекта, который легализовал бы статус не имеющих соответствующих документов иммигрантов, покачал головой.
— Мелкие предприниматели все равно будут нанимать иммигрантов, — сказал он. — Из-за твоей поправки им только придется платить больше.
— Но зачем им нанимать иммигрантов вместо американских рабочих, если обходится это во столько же? — спросил я его.
Он улыбнулся:
— Давай признаем это, Барак. Просто мексиканцы готовы работать усерднее, чем американцы.
То, что противники законопроекта об иммиграции могут делать такие заявления в частном порядке, притворяясь на публике, будто выступают за американских рабочих, указывает на масштаб цинизма и лицемерия, присущих спорам об иммиграции. Но, учитывая недовольство народа, его опасения и тревоги, по всей стране ежедневно подпитываемые Лу Доббсом и радиоведущими, я едва ли удивлен тем, что компромиссный законопроект до сих пор находится в Палате представителей, с тех пор как покинул Сенат.
И если быть честным перед собой, то должен признаться, что и я не свободен от таких нативистских чувств. Когда я вижу, как на проиммигрантских демонстрациях размахивают мексиканскими флагами, меня иногда охватывает патриотическое негодование. Когда я вынужден прибегать к переводчику, чтобы объясниться с парнем, который ремонтирует мою машину, я несколько разочарован.
Однажды, когда в Капитолии дебаты по поводу иммиграции начали накаляться, ко мне в кабинет пришла группа активистов и попросила, чтобы я поддержал частную просьбу о легализации статуса тридцати депортированных граждан Мексики, у которых остались тут супруги и дети с законным правом проживания. Один из членов моего штаба, Денни Сепульведа, молодой человек чилийского происхождения, провел встречу и объяснил группе, что, хотя я сочувствую их положению и являюсь одним из главных инициаторов принятого Сенатом законопроекта об иммиграции, мне неудобно поддерживать законодательный акт, который выделит тридцать человек из миллионов, находящихся в похожей ситуации, и даст им особое разрешение. Некоторые из группы начали раздражаться; они предположили, что меня не волнуют семьи иммигрантов и дети иммигрантов, что меня больше волнуют границы, чем справедливость. Один из активистов обвинил Денни в том, что он забыл, откуда происходит, что он не настоящий латиноамериканец.
Услышав о том, что произошло, я был одновременно и зол, и разочарован. Я хотел позвонить этим людям и объяснить, что американское гражданство — это привилегия, а не право, что без четких, осмысленных границ и уважения к закону само то, что привело их в Америку, будет поставлено под угрозу и что в любом случае я не позволю оскорблять членов своего штаба — особенно того из них, кто защищает их же дело.