"…Бойцы падали на песок перед колючей проволокой. Вокруг рвались снаряды. Луч прожектора осветил нас. Моряки увидели мои погоны — я был среди них старший по званию, — крикнули:
— Что делать дальше, товарищ майор?
— Саперы, ко мне!
Как из-под земли появилось шесть саперов.
— Резать проволоку.
— Подорвемся, мины…
Но я и сам знал, что к каждой нитке подвязаны толовые заряды. Чуть дернешь — и сразу взрыв.
— Черт с ними. Если взорвемся, то вместе.
Присутствие офицера ободрило саперов, никто из них, конечно, не знал, что я — корреспондент. Прошло несколько томительно длинных минут — проход был сделан. Теперь кому-то надо было рвануться, увлечь всех за собой. Это было трудно сделать. Лежа перед проволокой, можно на пять минут прожить дольше. В упор прямой наводкой била пушка. Рядом я узнал Цибизова, командира роты автоматчиков. Слышал, как замполит батальона Н. В. Рыбаков посылал кого-то заткнуть пушке глотку.
Вдруг я увидел девушку. Она поднялась во весь рост и рванулась в проход между проволокой:
— Вперед!
Какой моряк мог допустить, чтобы девушка была впереди него в атаке? Будто ветер поднял людей. Но несколько человек все-таки взорвались на минах. Все бежали вперед, пробиваясь через огненную метель трассирующих пуль. На берегу свирепствовал ураган железа и огня. Люди глохли, из горла и ушей шла кровь.
С мыса ударил луч прожектора, осветил дорогу, вишневые деревья, каменные домики поселка. Оттуда строчили пулеметы и автоматы. У нас почему-то никто не стрелял.
— Огонь! — закричал я не своим голосом. Затрещали наши автоматы.
— За Родину! — кричали моряки, врываясь в поселок и забрасывая гранатами дома, в которых засели гитлеровцы. Победный клич, подхваченный всеми бойцами, поражал оккупантов так же, как огонь. Бой шел на улицах и во дворах. Светало, и я увидел пехоту, сражавшуюся левее нас.
— Вперед, на высоты! — сорвавшимся голосом кричал человек, в котором я узнал командира стрелкового батальона Петра Жукова.
Высоты, при свете ракет казавшиеся у самого моря, на самом деде были за поселком, метрах в трехстах от берега. Пехота устремилась туда. И тут я вспомнил, что я — корреспондент, что моя задача написать 50 строк в номер. Вся армия, все 150 тысяч человек должны перебираться через пролив, и им интересно знать, как это происходит. Я вбежал в первый попавшийся дом. На столе стояли недопитые бутылки вина. Отодвинул их и в несколько минут написал первую корреспонденцию. В ней упомянул офицеров Петра Декайло, Платона Цикаридзе, Ивана Цибизова, Петра Жукова, Дмитрия Тулинова, Николая Мельникова, которые храбро дрались в момент высадки. Завернув корреспонденцию в противоипритную накидку, чтобы она не промокла в воде, я отдал ее связному и приказал бежать на берег, садиться в первый отходящий мотобот и отправляться в Тамань".
Узнав, что большинство судов не смогло пристать и вернулось на Тамань, замполит батальона Н. В. Рыбаков, высадившийся раньше комбата, решил занять оборону, благо поблизости оказались прошлогодние окопы и глубокий противотанковый ров. В это время самолет сбросил вымпел. В полотнище была завернута записка командарма — он запрашивал обстановку.
К девяти утра из Камыш-Буруна гитлеровцы подвезли автоматчиков на 17 автомашинах и пошли, в атаку на узком участке роты капитана Андрея Мирошника. Вся передняя линия кипела от минометных и артиллерийских разрывов. Жужжали осколки, скашивая бурьян. Азарт боя был настолько велик, что серьезно раненные ограничивались перевязками и продолжали сражаться. Солдат Петр Зноба, раненный в грудь, убил восемь фашистов и сказал, что скорее умрет, чем покинет товарищей.
Потеряв много солдат убитыми и не подбирая трупы, враг отошел на исходный рубеж. Через час туда подошли 12 танков и 7 «фердинандов». Не задерживаясь, они двинулись в атаку. В полный рост шли автоматчики. Гитлеровцы наступали в стык между морским батальоном и батальоном Жукова. Их было в два раза больше, чем наших. Это происходило в одиннадцатом часу утра. Одновременно выстрелили две 45-миллиметровые пушки нашего десанта. Передний вражеский танк помчался в сторону, стараясь сбить разгоревшееся на нем пламя. Его подбил наводчик Кидацкий. «Фердинанд» разбил пушку героя. Второе орудие тоже замолкло. Уцелевшие артиллеристы взялись за винтовки.
Бой с танками вели и стрелки. На младшего сержанта Михаила Хряпа и солдата Степана Рубанова, сидевших в одном окопе, шли четыре танка. Бойцы пропустили их через окоп и автоматным огнем уложили пехоту, следовавшую за танками. Если бы Хряп и Рубанов не выдержали, побежали, их наверняка убили бы, но они сражались и вышли победителями.
В штаб Ковешникова со всех сторон все больше приходило сведений об убитых офицерах, о нехватке гранат и патронов, о разбитых минометах и пулеметах. После кровопролитного боя были сданы один за другим три господствующих холма. Все ждали наступления ночи. Фашисты усилили нажим. В центр нашей обороны просочились автоматчики. Два танкам подошли на сто метров к командному пункту. Весь наш «пятачок» простреливался ружейным огнем. Положение было критическое. Читатель об этом уже знает из рассказов Ковешникова и Мовшовича. Они тогда подняли людей в контратаку. Вот как видел эту атаку корреспондент армейской газеты:
"…Шли без шинелей, при всех орденах, во весь рост, не кланяясь ни осколкам, ни пулям.
На душе было удивительно спокойно. Чуда не могло быть. Каждый это знал и хотел как можно дороже отдать свою жизнь. Стреляли из автоматов одиночными выстрелами, без промаха, наверняка.
— Вперед! Храбрым помогает счастье! — узнал я голос Мовшовича. Обрадовался: значит, он пока жив. И вдруг молодой голос торжественно запел:
Широка страна моя родная…
Пел раненый лейтенант, комсомолец Женя Малов. Кровь заливала его лицо, по которому осколок прошелся раньше, чем бритва. Песню подхватила атакующая цепь. Я, никогда в жизни не певший, присоединился к хору. Песня убеждала, что мы не умрем, враг не выдержит и побежит. И тут заработала артиллерия с Тамани. Она накрыла врагов дождем осколков. Но это было только начало возмездия. Двадцать один штурмовик с бреющего полета добавил огня. А мы все приближались, идя за огневым валом.
Прилетели два самолета, сбросили дымовую завесу, словно туманом затянувшую берег. К нему подходило одно судно. Немецкая артиллерия била по кораблю. Находясь на высотах, мы видели весь ужас положения, в котором недавно были сами".
Судно, о котором тут говорится, и был мотобот, доставивший в Эльтиген управление 318-й дивизии.
Мовшович и Ковешников ушли. Начальник штаба еще работал над планом обороны плацдарма. Ну, кажется, теперь можно побыть одному, сосредоточиться, представить в целости картину завтрашнего дня. Однако сделать этого не удалось. В полночь явился начальник санитарной службы майор Чернов. Он доложил, что прибыл медсанбат и размещается в центре поселка в подвалах.
— Потери медперсонала есть?
— Ночью во время форсирования погибли замполит медсанбата майор Исаева и пять санитаров. Тело Исаевой вечером волны выбросили на берег. На южной окраине. Медработники похоронили ее прямо на берегу.
— Размещайте медсанбат так, чтобы раненые меньше подвергались опасности, — сказал я, думая об Исаевой. Она была умелым политработником, человеком большой души. Материнской души. Такие политработники нужны как раз в медсанбате.
— Занимаем подвалы, — говорил Чернов. — Затруднения с водой. В Эльтигене совершенно нет пресной воды. Есть два колодца метрах в шестистах от поселка, но они в нейтральной зоне и все время под обстрелом.
— Сколько раненых уже поступило? — спросил я.
— Пока у меня нет точных данных…
— Как же так? Идите, майор, уточняйте. А насчет воды мы подумаем. Кстати, узнайте и доложите о состоянии Толстова.
Начальник санслужбы удивленно посмотрел на меня:
— Кто он такой, этот Толстов? Я постараюсь выяснить…
— Это сержант тридцать девятого полка. Он сегодня проявил исключительный героизм.
— Слушаюсь, товарищ комдив.
Внезапно меня охватило раздражение:
— Так дело не пойдет, товарищ майор. Будьте внимательнее к людям. Каждая залеченная вами рана усиливает боеспособность десанта. И помните: каждый, кто лежит у вас, — герой. Вы это должны знать. И, главное, раненые должны чувствовать, что вы это знаете. Понятно?
Чернов ушел. Я думал о том, что не вовремя, так не вовремя погибла Исаева. Кого туда послать комиссаром?
Взволнованный, вошел Новиков:
— Уже второй час ночи, а боеприпасов нет, и неизвестно, отправлены ли они из Тамани.
— Что же вы раньше не доложили? — возмутился я и приказал радисту вызвать командующего армией или начальника штаба. — Кодируйте мой разговор: "У аппарата двадцатый. Ко мне не поступили боеприпасы. Срочно отправляйте".
— Ждите у аппарата. Сейчас проверю, — ответил помощник начальника оперативного отдела штаба армии Соловейкин.
Через пять минут мы получили сообщение: снаряды отправлены в 24.00. Новиков послал начартснабжения к Плаксину: как только прибудут баржи, тотчас выдавать боеприпасы полкам.
В 2.00 Бушин вместе с Человым принесли на утверждение план обороны. Толковый план. Десант нацеливался на активные действия.
— Вот только варианты контратак резерва надо бы еще раз продумать. Не подошли ли вы немного шаблонно?
— В чем, товарищ комдив? — спросил Челов.
— План пока предусматривает разновременные контратаки в северном, западном и южном направлениях. Север для нас завтра не проблема. Отложим его. Давайте-ка обдумаем, например, такой вариант: одновременная контратака в стык между тридцать девятым и тридцать седьмым полками в направлении школы. Или же одновременный удар по направлению отметки "плюс шесть" и вдоль берега. Попрошу вас, товарищи, подумайте, потом вызовите комбата, командира учебной роты и роты моряков и проработайте с ними эти варианты.
Глубокая ночь; время — к трем часам, а боя севернее Керчи не слышно. Работая, я все ловил себя на мысли, что прислушиваюсь: началось ли? Нет, все еще не началось! По плану операции в ночь на 2 ноября должен был высадиться второй десант севернее Керчи, а к нам на плацдарм выйти еще одна дивизия. Пока прибывали только наши подразделения. Севернее Керчи тишина. Я вызвал к аппарату оперативного дежурного штаба армии и спросил, почему сосед не работает. Ответ: сегодня работать не будет. Для меня это было загадкой. В чем же дело? Неужели операция отменена? Если 56-я арм